Огненный воздух

Деревья, сбрасывающие листву, напоминали о быстротечности жизни. Один миг, и ты – этот золотой лист, бессильно падающий на землю. Но, как и в природе, падение – часть цикла. Мы снова поднимемся, будем сильными, и снова принесем свет истины в этот омраченный войной мир. Несмотря на то что зарождение германского нацизма происходило буквально на глазах Сосновского, работавшего перед войной в Германии, его вера в мир была незыблемой. Мир – это не просто отсутствие войны. Мир – это справедливость, доброта, взаимопонимание. Даже находясь в тылу врага, он знал, что борьба не напрасна. Ради мира, ради того, чтобы будущие поколения могли наслаждаться тишиной осеннего парка, а не шорохом снарядов. Ради этого он продолжал свою работу, настраиваясь на каждый новый день, как на бой за светлое, свободное будущее.

Тогда было пасмурно. Тучи сгущались на горизонте, но каждый сильный человек знает, что за ними всегда находится ясное небо. Надежда и вера всегда будут спутниками сильного волевого человека, спутниками, за которых он держится так же крепко, как за жизнь. И казалось, что каждый шаг по этому парку ведет дальше и ближе одновременно: ближе к цели и дальше от хаоса войны. Осенний парк расстилался перед ним поздним вечером мрачным ковром из желтых и красных листьев. Тихий шелест под ногами и холодный ветер, приносящий запах сырой земли, обволакивали душу, напоминая о доме и тех безмятежных вечерах, когда мир был славен и понятен. Здесь же, в тылу врага, каждый шаг был таким, словно делал его на краю пропасти и где каждую минуту его мог настигнуть враг.

Военные годы, работа в группе Шелестова закалили разум, научили быть внимательным и хладнокровным. Но даже здесь, в этом осеннем рае, мысли о войне не отпускали. Тонкая грань между жизнью и смертью, которая ощущается в каждом шорохе, в каждом движении ветра, заставляет задумываться о смысле всего происходящего. Враги вокруг меня – они тоже люди, такие же как и мы, и, может быть, у них тоже есть семьи, которые ждут их возвращения. Эта бесконечная цепь насилия и ненависти, кажется, никогда не оборвется. В голове звучали слова, которые когда-то он вычитал, изучая военную историю. Кажется, кто-то из древних мудро сформулировал: «Если хочешь мира – готовься к войне» [1] . Но неужели это единственный выход? Неужели нельзя найти способ жить в мире, не используя силу? И чем больше Сосновский погружался в эти мысли, тем яснее понимал, что не может быть мира без справедливости. Война выжигает все человеческое, оставляя после себя лишь пустоту и разочарование.

1

Это латинское выражение Si vis pacem, para bellum (с лат. – «хочешь мира, готовься к войне»). Авторство приписывают римскому историку Корнелию Непоту (94–24 гг. до н. э.), содержится в его сочинении «Краткое наставление в военном деле».

В это суровое время особенно важен внутренний стержень, осознание, ради чего мы сражаемся. Мы не просто защищаем нашу землю, мы защищаем сам огромный идеал мира и свободы, ради которых стоит жить и бороться. Именно поэтому верится, что наши усилия не напрасны, что мир возможен и он обязательно придет. Лишь надо выдержать, пройти через все испытания, не забывая свои корни и идеалы, истинные ценности своего народа.

Не время, совсем не время сейчас думать о таких вещах. Сосновский отогнал воспоминания, внутренне собрался и снова превратился в холодного заносчивого немецкого офицера. Он вошел в прохладный вестибюль госпиталя и почти сразу столкнулся с миловидной грустной женщиной лет сорока в белом халате, которая за столиком у окна перебирала какие-то документы или карточки. В холле никого, а значит, можно попробовать пообщаться с этой медсестрой.

– Добрый день, фрау. – Сосновский улыбнулся обворожительной улыбкой мужчины, который привык добиваться своего. – Вы прекрасно выглядите. И это царство скорби и боли нисколько вас не портит, а даже создает ореол нимфы, вознесшейся над горестной обыденностью!

– О, господин офицер, вы так красиво говорите, – смутилась женщина. – Право, я не достойна таких возвышенных слов. Я просто медицинская сестра и делаю свое скромное и незаметное дело.

– Как вас зовут, милая? – осведомился Сосновский, поедая нежным взглядом женщину.

– Марта, господин офицер.

– Фрау Марта, вы несправедливы к себе! Вы делаете важное дело, очень нужное. Его никто, кроме вас, сделать не сможет с вашей добротой, с вашим состраданием, умением утешить и принять в себя чужую боль. Ведь сколько людей здесь ждут вашего внимания, вашего доброго слова, вашего взгляда. Скажите, в вашем госпитале лежит мой друг, инженер, который попал сюда, выпрыгнув на парашюте из самолета?

– О да, господин майор, герр Штернберг лежит у нас с переломом руки и многочисленными ушибами. Но к нему запрещено пускать посетителей. Таково указание главного врача госпиталя.

– Милейшая Марта, – голос Сосновского стал похож на мурлыкание мартовского кота, – неужели вы не сделаете исключения для лучшего друга господина инженера. Я просто передам ему фрукты, сигареты и привет из дома.

– Как, но ведь господин инженер не курит и не переносит табачного дыма!

– Конечно, мне ли этого не знать! – Сосновский как будто обрадовался тому, что Марта знает о таких мелочах. – Это не для него сигареты, а для других офицеров, что лежат рядом, чтобы согреть их дружеским словом и сигаретой. Это только подарок.

– Господин Штернберг лежит в отдельной палате, господин майор, с ним никого не разрешили селить в одном помещении.

Сосновский приложил палец к губам, призывая медсестру говорить потише. В коридоре появился высокий немец в белом халате. Он шел стремительной походкой. Врач окинул строгим взглядом холл, медсестру и незнакомого офицера рядом с ней.

– В чем дело, фрау Марта? – осведомился врач. – Вы же знаете, что посещение раненых строго запрещено.

– О, герр доктор! – Сосновский вздернул подбородок, боднув головой воздух в лучшем стиле военной элиты Германии. – Вы, безусловно, правы и не вините медсестру. Она пыталась меня удержать и убедить вполне настойчиво. Но здесь лежит мой друг, господин Штернберг, и я принес ему то, что может утешить его в тяжкие минуты. Тут только фрукты!

– И сигареты? – удивился доктор, но Сосновский был уже готов к этому.

– О, мой друг не курит! Это для поддержания хороших отношений с другими ранеными, это подарок для тех, кому мой друг сочтет возможным сделать приятное.

– И все же вам придется обратиться лично к главному врачу для разрешения посещения. Я провожу вас, если вы настаиваете!

– Не беспокойтесь, доктор! Увы, мой долг требует покинуть этот гостеприимный город. Меня ждут машина и фронт. Я солдат, дорогой доктор, и мое место там! Прощайте!

Козырнув, Сосновский повернулся и уверенным шагом двинулся к выходу, напряженно ожидая, окликнут его или нет. И насколько настойчиво его могут попросить задержаться. Но сейчас лучше уходить, потому что он и так уже основательно «засветился». Не стоит еще и «светить» документы майора Зигеля, которые так удачно ему попали в руки. На сегодня он узнал достаточно, а сейчас лучше уйти и подумать, что делать дальше и как добыть дополнительные сведения. Главное сделано, он узнал, что инженер Штернберг находится в этом госпитале. Следующий этап операции – похищение инженера и переправка его за линию фронта. У двери Сосновский успел бросить назад беглый взгляд и заметил, как доктор прижал к себе фрау Марту и его ладонь легла на ее округлую попочку.

«Поверил в мою «легенду»? – Сосновский в этом сомневался, быстро спускаясь по лестнице во двор и направляясь к воротам парка. – Стоит мне повторить визит и попробовать встретиться с инженером? По этой легенде не стоит. Но мне нужно увидеть его палату, узнать, куда выходят окна и какие еще помещения находятся рядом. Придется планировать похищение».

На лавке парка сидела девушка, которая держала в руках большое зеркальце и рассматривала в нем свои брови. И когда Сосновский поравнялся с ней, девушка выронила зеркальце, испуганно всплеснув руками. Разведчик тут же пришел на помощь, поднял зеркальце, но успел направить его так, чтобы увидеть окна госпиталя за своей спиной. Так и есть. Он не ошибся. Тот самый доктор стоял у окна и наблюдал за майором, который только что пытался пройти в палату к инженеру Штернбергу.