Огненный всадник

— Ясновельможный пан! — подскакал на вороном коне к Богуславу офицер. — Там отряд! Человек пять сотен, не меньше!

— Полковник Моль! Лейтенант Путкамер! — обернулся на своих офицеров Богуслав и сделал повелительный жест рукой, означавший атаку на врага. Московиты были немедля атакованы с двух сторон. В десятиминутном бою половина моско-витского отряда была перебита залпами мушкетеров. Богуслав подключился к атаке бегущего спасаться в город неприятеля.

— Смерть схизматикам! — кричал Слуцкий князь, размахивая шпагой. Его добрый конь догнал последние ряды бегущих. Богуслав и сам не заметил, как оказался в гуще убегающих врагов. Он проткнул одного шпагой, выстрелил из пистолета в грудь второму… Кто-то тоже выстрелил, и конь под Богуславом рухнул в снег с жалобным ржаньем. Князь вылетел из седла, уйдя по пояс в глубокий сугроб.

— Черт побери! — ругался Богуслав. — Коня, мать вашу!

Московиты уже скрылись в воротах города. Рядом спрыгнул с седла капрал Вейр, он помог Богуславу выбраться из сугроба и отдал своего коня.

— Надо сходить в церковь, — говорил сам себе Богуслав, возвращаясь в лагерь, — что-то не везет…

— Мы с вами, паны мои любезные, по уши в грехах, — говорил Богуслав Янушу и Кмитичу, — нужно помолиться и покаяться, тогда Господь будет на нашей стороне.

Януш и Кмитич согласились, но в церковь отправились лишь Богуслав с Кмитичем — у Януша возникли неотложные дела. Правда, идти в деревенскую маленькую лютеранскую церквушку хозяина дома, где жили Кмитич с гетманом, Богуслав презрительно отказался.

— Тут есть рядом красивая белокаменная церковь, — сказал он, — туда и пойдем.

Протестантская церковь под охраной пехоты Юшкевича стояла в низине, неподалеку от Могилева, на расстоянии не более трехсот шагов от стены. Она была сложена из белого камня, представляя собой вытянутый с запада на восток восьмигранник с башенкой, увенчанный куполом с надстроенными над ним ярусом звона и шавкой на барабане. Верхушку церкви украшала типично православная маковка с позолоченным крестом. Сюда и отправились помолиться Богуслав и Кмитич. Оршанский князь с любопытством и опаской оглядел храм.

— Похоже на православную церковь, а в нашей веске лютеранский храм — это небольшой деревянный сруб в голландском стиле, — говорил Кмитич Богуславу, пока они оба, хрустя сапогами по снегу, подходили к бронзовым дверям, украшенным изображениями моисеевых заповедей, — наша весковая церковь не только проще, пан Богусь, но и безопаснее, а до этой можно запросто достать ядром со стены. Так, церковь эта красивее, но мы же на войне, не до красот.

— Пустое, пан полковник! — раздраженно отмахнулся Богуслав. — Бог нас защитит.

Он перекрестился и зашел внутрь первым. Внутри храм представлял из себя уже типичную протестантскую церковь: никакой пышности, все строго и просто, без икон, без алтаря, но с обязательным наличием баптистерии — бассейна для полного погружения при крещении, с кафедрой для проповеди, с местом для паствы, с небольшим органом…

В этот ясный, но морозный день в храме никого не было, солнце разноцветными бликами пробивалось через крашенные мозаикой, как в католических храмах, окна. Только сам пастырь, мужчина средних лет, присутствовал внутри. Он любезно приветствовал высоких гостей, вручив им восковые свечи.

— Сыро здесь, — поежился Кмитич, запахнувшись в шубу. И в самом деле, в его деревенской кирхе было пусть и теснее, но уютнее, пахло хвоей и воском и было намного теплее.

— Отец Небесный! Я признаю, что я грешник, — начал молиться Богуслав, а Кмитич негромко вторил его молитве. — Я прошу прощения за свои грехи. Пожалуйста, прости меня. Измени мое сердце и сделай меня таким человеком, каким Ты хочешь меня видеть…

Кмитич вздрогнул. Откуда-то, со стороны Могилева донесся звук пушечного выстрела…

— Я отворачиваюсь от своих грехов и выбираю следовать за Христом, как за Господом моей жизни, — продолжал молиться Богуслав, Кмитич кивал головой, повторяя про себя. На секунду он вновь отвлекся — вновь до его ушей долетел звук орудийного выстрела…

— Я верю, что Христос умер на кресте за мои грехи и воскрес на третий день, — читал на память молитву Богуслав, — благодарю за то, что Ты простил меня! Води меня и направляй меня всю мою жизнь до тех пор, пока я не предстану пред Тобой на небесах, прощенным и оправданным кровью Иисуса Христа, пролитой за меня. Во имя Иисуса и во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь!

Кмитич четко учуял уже третий выстрел. И едва Богуслав успел произнести «Аминь», как с грохотом и звоном разлетелось окно, и все бросились на пол.

— Дьявол! — вскричал Богуслав. Кусок кирпича попал ему в правую руку. — Гневается Господь все же на меня!

Слуцкий князь сидел на полу среди осколков разноцветного стекла, среди кирпичной крошки и, морщась от боли, зажимал левой рукой раненую правую.

— Эх, говорил же я! — отчитывал Богуслава Кмитич, помогая тому подняться… Выскочив из церкви, оба князя тут же услышали, как тревожно храпят и рвутся их кони. Со стен города вовсю палили пушки. Ядра летели повсюду… Уже в лагере Богуслав и Кмитич узнали, что Януш Радзивилл и Гон-севский передали горожанам письмо с предложением о сдаче. Гарнизон отказался, открыв огонь из пушек так интенсивно, что теперь пришлось отойти подальше от стен.

— Ну, братко, угодил же ты мне! — ругал Януша Богуслав. — Оказывается, это ты мне свинью подложил. По твоей милости я сейчас даже пошевелить рукой не могу…

С перевязанной рукой Богуслав слег на целую неделю. Когда его навестил Кмитич, то он нашел Слуцкого князя, обозленного на… самого Бога.

— Ты же видел, как все это было! — возмущался Богуслав. — Именно когда я просил Бога о помощи и прощении! Именно в этот самый момент! Неужто Бог меня так не любит? Нет, мой любый Самуль, не может он меня не любить, не самый я плохой здесь человек!

Кмитич украдкой усмехался в рыжеватые усы, слушая возмущенную речь Богуслава.

— Вероятно, Богусь, Бог к тебе очень придирчив именно потому, что и считает тебя лучшим, не находишь?

— Нет, — откидывался на подушки Богуслав, яростно пыхтя трубкой в длинном мундштуке, — я считаю, что в самом деле прав этот англичанин Томас Гоббс, утверждающий, что люди сами управляют своей жизнью, а вовсе не Бог или другие сверхъестественные силы!

— Бог хотел тебе просто сказать, что зря вы, пан Радзивилл, не послушали дельного совета полковника Кмитича, — улыбнулся Кмитич, — разве не ясно? Бог любит людей острожных и не самонадеянных, что и доказало московское ядро, влетевшее в окно церкви. Но если бы Господь рассердился по-настоящему, то вы бы, пан Богуслав, не отделались попаданием кирпича по вашей светлой руке. Так-то, милый мой князь.

— Пошел ты к черту! — парировал Богуслав. — Я тебе говорю, философ Гоббс прав! Кстати, когда запланировали штурм города?

— Штурм города запланировали на 6-е февраля.

— Уже послезавтра? Я еще не успею поправиться.

— Ну, мы уж как-нибудь сами справимся, дорогой наш Богусь. Поправляйся, — и Кмитич вновь улыбнулся. Вечно надменный и самовлюбленный Богуслав и в правду смотрелся смешным в своей мальчишеской обиде на Бога.

И вот ночью орудия вдарили залпами в стену города, пробив в ней вскоре значительный пролом. Пехота под прикрытием мушкетного огня пошла в атаку. По ней затрещали мушкеты со стены. Но пехотинцы достигли цели, и жаркая схватка закипела в проломе. Однако эта атака была лишь отвлекающим маневром. Пока московитяне бросали все силы в критическое место, Поклонский под предлогом, что едет на вылазку биться вместе с могилевской шляхтой, открыл ворота и впустил в большой земляной вал с Зарецкой слободы в Луполовскую войско Гонсевского. В этот момент десятки и сотни могилевчан, мужчины, женщины с детьми, бросились вон из города через открытые ворота. Бросился и сам Поклонский, которому так и не удалось уговорить свой полк перейти на сторону Литвы. Но московитяне тут же стянули к валу все силы. Сюда же устремился Воейков со стрельцами и казаками. Началась отчаянная рубка. Литвинские гусары, первыми ворвавшиеся в город, трижды отразили атаки казаков, устлав заснеженную землю окровавленными трупами врагов, и стали медленно продвигаться по улице вглубь города. Но две роты гусар не могли преодолеть кинжальный огонь стрельцов, ратников и наемных солдат. Мушкетные пули выкашивали гусар из седел одного за другим. Здесь, внутри Большого вала, на Днепре и Дубровенке, огонь был столь плотный, что сам Гонсевский, обронив бунчук и потеряв убитым знаменосца, еле ушел, приказав спешно отступать — иначе бы перебили всех. Однако этот штурм намного дороже стоил московскому войску — погибло тысяча казаков и триста пеших ратников, тогда как литвины потеряли не более ста пятидесяти человек пехоты и треть от каждой из двух рот гусар — всего менее трехсот человек.