Огнепоклонники

Фаэтон медленно катил мимо длинного ряда экипажей и лимузинов, а Фредди успокаивался. Дальнейшее поведение Путли бывало более или менее предсказуемо.

Хуже всего переносила Путли приказ Фредди, чтобы она, порядочная женщина, богоданная его жена, шла впереди своего мужа. Путли считала этот обычай извращенным европейским ханжеством, чистейшим варварством англичан.

…Когда фаэтон останавливался перед входом, Фредди с изяществом царедворца, предлагающего руку королеве, помогал Путли выйти. Эта часть программы была тщательно отрепетирована заранее, и Путли выполняла ее с живостью зомби.

Фредди вел супругу в сад по длинной алой ковровой дорожке. Он не столько вел Путли, сколько тащил и подталкивал на каждом шагу. Никому, кто видел грациозно изогнутую руку Фредди, не было известно, каких сил ему стоило это продвижение вперед. Для Путли, воспитанной с детства в представлении, что жене положено идти в трех шагах позади мужа, их проход по дорожке был равносилен появлению голой на людях. Под элегантными складками сари ее ноги вышагивали как деревянные подпорки.

Сари скрывало и руководящие тычки Фредди в спину супруги. Легкий щипок — вверх и вправо — служил Путли напоминанием о необходимости подать руку. Сигнал этот сыграл свою роль, когда Путли была представлена губернатору.

Губернатор, сопровождаемый адъютантом, обходил гостей, группками стоявших на лужайке. Когда он приблизился к Фредди, тот светски раскланялся и поспешил представить свою супругу.

Путли заученно кивнула и пробубнила:

— Хау ду-ду?

Галантный высокомерный англичанин, привыкший быть хозяином положения, приготовился принять руку дамы, но не видя ответного движения со стороны непонятно сумрачной маленькой женщины, вскинул ладонь к голове, приглаживая волосы. В тот же миг Фредди так ущипнул жену, что Путли выбросила вперед руку, лихо перехватила, отдирая от волос, ладонь изумленного губернатора и трижды решительно тряхнула ее. После чего застыла в ожидании дальнейших указаний, хмуро глядя в пространство.

Фредди обретал свободу и мог общаться с другими гостями, только когда усаживал жену за чайный стол, обыкновенно среди таких же перепуганных индийских дам.

На свет редко рождается человек — мужчина или женщина, — наделенный красотой, обаянием и притягательностью, способными без усилий завоевывать людские сердца. Фредди был одним из таких. Ему было уже сорок семь, но стоило Фредди попасть в окружение женщин, хотя бы мимолетно взглянуть на них из-под нависших век — и женские сердца отзывались возбужденным трепетом. Фредди же попросту ничего не замечал, и это безразличие делало его еще желаннее для женщин. Высокородные дамы мечтали о том, чтобы бросить вызов общественному мнению, наплевать на расовые и классовые барьеры и бежать с Фредди, безоглядно и влюбленно отдавшись его власти.

Путли только однажды нарушила этикет. Случилось это во время ее второго посещения резиденции. Фредди беседовал с Питером Даффом. Дафф в отчаянном приступе патриотизма женился — чтобы проникнуть в недоступные для империи районы обитания племен на северо-западе Индостана — на дочери вождя племени, прелестной неграмотной девушке, которая всю жизнь жила взаперти, за высокими глинобитными стенами отцовской крепости. Таким образом, Дафф оказался связанным с целой ордой воинственных родичей, постоянно сражавшихся друг против друга. Мусульманская жена Даффа слова не знала по-английски, а он был не в состоянии обеспечить ее родовым замком, поэтому ей предстояло провести всю оставшуюся жизнь в горах, в отцовском ханстве.

Питер Дафф живописал Фредди душераздирающие подробности своей доли ханского зятя, когда Путли приблизилась сзади и почтительно дотронулась до плеча Фредди.

— В чем дело? — резко обернулся он.

— Дом. Я идет, вы идет, — разъяснила Путли, послушно ведя разговор по-английски. Ей было велено не говорить в присутствии англичан на родном языке.

— Нельзя уйти раньше губернатора, — пробовал втолковать ей Фредди.

— Домой идти. Я идет, вы идет, — не унималась Путли.

Фредди твердой рукой отвел Путли к уединенному столику, усадил ее и обстоятельно изобразил жуткую перспективу неизбежного разорения, позора, продажи дела с молотка, если они осмелятся нанести оскорбление губернатору преждевременным уходом с приема. Больше Путли не пыталась улизнуть, но все равно испытывала прежнюю ненависть к губернаторским приемам и отвращение к необходимости идти впереди мужа.

Когда на пятом году замужества Ясмин приехала погостить в Лахор, Путли была шокирована тем, что дочь, отпихнув мужа в сторону, бросилась к родителям, как развязная англичанка.

Путли вначале извинила Ясмин, решив, что дочка просто потеряла голову от радости. Однако позднее, увидев, как Ясмин раньше Бобби сбегает по ступенькам, раньше Бобби садится в экипаж, Путли отвела дочь в сторонку и отчитала за дурные манеры. Что подумают Бобби и его родители о ее воспитании?

— Мам, но Бобби сам настаивает на этом, — громко возмутилась Ясмин, — и вообще, глупо, когда женщина плетется за мужчиной, как скотина на веревке! Ах, мама, неужели папа так и не перевоспитал тебя на современный манер?

Бобби широко ухмыльнулся теще — с нахальством, которое свидетельствовало о наличии разрыва между поколениями.

А Путли с похоронным видом демонстрировала свое недовольство дочерью, не садясь за стол, пока мужчины не закончат еду. Чтобы показать на собственном примере, как должно вести себя образцовой жене, Путли следовала по дому за ничего не подозревающим Фредди точненько в трех шагах, предписанных обычаем, снимала обувь с его ног, когда он входил в гостиную, и бросалась исполнять любое его желание с поспешностью, сбивавшей Фредди с толку. На Ясмин, однако, все это совершенно не действовало.

Бобби оставил жену в родительском доме и возвратился в Карачи.

Ясмин приехала в родительский дом потому, что Путли и Джербану собирались в Бомбей — женить Билли.

Глава 31

Бехрам Джунглевала, Билли для своих, был сдержанным, немногословным, бережливым и хватким человечком. Его внешность — поджатые губы и проницательный взгляд — сразу внушала подозрения, а между тем как раз ему можно было полностью доверять. В отличие от отца, Фаредуна Джунглевалы, Билли был натурой простой. С ним все было ясно сразу: стоило понять, что он живет одной страстью, — и его моральные установки больше не вызывали вопросов.

Он жил ради того, чтобы делать деньги, приумножать деньги, копить деньги. Единственной страстью Билли были деньги.

Билли был подозрителен по природе, и эта сторона его характера обнаруживалась при первом же общении с ним. Билли был корыстолюбив, его партнеры знали это, и уверенность в том, что в любом случае он постарается их перехитрить, редко не оправдывалась.

Билли славился своей истовой скупостью. Единственная роскошь, которую он себе позволял, была его любимая редиска и значительно позднее — вино.