Огни у пирамид
Шрифт:
Вслед за этим был зверски убит старший жрец Амона-Ра, который должен бы занять место покойного Аменемхета. Ему отрезали голову и положили на алтарь, что был в его доме. Неслыханное кощунство! После этого был задушен Начальник колесничего войска, который тоже был родственником Верховного жреца Птаха. Поражало то зверство, с каким проводились расправы. Ведь даже смертная казнь в Египте не носила столь изощренного характера. Вельможе давали возможность совершить самоубийство, а человека попроще просто бросали крокодилам. И преступник наказан, и священное животное было сытым.
Знать притихла. Новости со скоростью пожара распространялись по обеим столицам, и многочисленные родственники и протеже жрецов отсиживались в своих домах, окруженные охраной. Хуже того, дома сидели высшие чиновники и военные, от которых зависел исход войны со страшным северным соседом. Великий царь был в замешательстве. Эти негодяи решили у него под носом междоусобную войну развязать, что ли? Совсем распоясались? Обрушить свой гнев
В покои зашел бледный, как полотно, первый министр, чья должность называлась Чати. Он упал на брюхо, а фараон, в знак особой милости, позволил облобызать свои ноги. Пусть радуется. Нечасто царь так балует своих рабов. Обычно они целовали землю, по которой он ходил.
— Повелитель, беда!
— Что еще случилось? — недовольно спросил фараон.
— Бог Апис умер! — прорыдал Чати.
— Как умер? — изумился Тахарка. Богу и десяти лет не было. Молодой еще бык. Апис был живым воплощением Осириса и Птаха. Он был посредником с миром мертвых и имел самое прямое отношение к разливам Нила. Он являлся одним из столпов жизни Древнего Египта, и был окружен самой трепетной любовью и почитанием. Ни одному египтянину даже в голову не могла прийти мысль нанести ему какой-то вред. Это было абсолютно невозможно. Обычно Аписы доживали до двадцати пяти лет, после чего их торжественно топили в Ниле. Мумию священного быка с царскими почестями хоронили в специальной гробнице. Когда находили новое воплощение Аписа, это становилось праздником для всей страны. Двадцать девять признаков должно было сойтись в одном животном, и тогда он и его священная мать переезжали на жительство в специальный храм, расположенный к западу от святилища Птаха в Мемфисе. Досрочная смерть Аписа была страшным несчастьем и считалась зловещим предзнаменованием. Солнечное затмение, низкий разлив Нила, саранча, эпидемия — все беды сразу могли обрушиться на Египет. В любом случае, действующему фараону это не обещало ничего хорошего. Ведь в глазах подданных он терял милость небес.
— Его убили, повелитель! — пискнул сановник, лежавший у его ног.
Тахарка рухнул в резное кресло, почувствовав, как сжалось что-то в груди. Это была катастрофа.
Через две недели. Окрестности Пер-Аммона.
Скромный купец Пакер вылез из своей папирусной лодчонки, безжалостно отпихнув ее ногой. Больше она ему не понадобится, как и личность купца Пакера. Он был на восточном берегу нильского рукава, где раньше стоял Пер-Амон. Персидская армия была здесь, он уже видел конные патрули.
Сукайя забросил на спину мешок с пожитками и едой, и побрел на восток. Воинов он встретил уже через час. Те, увидев беззащитного путника, не на шутку воспылали тягой к его имуществу, и пустиликоней рысью. Сукайя спокойно ждал, когда конники окружат его, весело обсуждая такой приятный сюрприз. К их удивлению, египтянин на отличном персидском языке произнес:
— Старший кто?
— Ты умом тронулся? — спросили у него воины. — Мешок давай сюда и вали, пока цел.
— Старший кто? — повторил вопрос Сукайя и достал из-за пазухи золотую пайцзу со знаком священного огня.
Конники на всякий случай соскочили с коней и склонили головы.
— Мне нужен конь. Вы проводите меня в лагерь. Потом свободны.
— Да, господин, — сказал старший из персов. — Но если эта штука не настоящая, я даже не представляю, что с вами сделают.
— А ты представь на секунду, что она настоящая, и что сделают с тобой, если ты сейчас меня не послушаешь. Ты все еще хочешь покопаться в моем мешке или уже передумал? — ответил ему Сукайя. — Веди в лагерь, и быстро.
После смерти бога Аписа армия великого царя шла по Дельте от города к городу, почти не встречая сопротивления. Кое-где правители септ (номов в греческом варианте) пытались вступить в бой, но это было скорее из-за неадекватного восприятия действительности. Слабоумие и отвага местных чиновников пресекались быстро и жестко, а рассыпавшиеся веером по стране беженцы только усиливали панику. Города в подавляющем большинстве своем открывали ворота, как это было и в нашей действительности. Ведь, если царь не угоден богам, зачем подданным умирать за него? Отсюда следовал логический вывод, что если новый царь побеждает, то он как раз богам угоден, и с ним надо договариваться. Этот фокус египетские жрецы проделывали много раз, и каждый раз получалось. И гиксосы, и ливийцы, и нубийские фараоны принимали правила игры, встраиваясь в сложную систему местной жизни. Но в этот раз система дала сбой. Со жрецами не договаривались, их ставили перед фактом. Настоятелей храмов тащили к самому Нибиру-Унташу, который следовал с армией, и тот пояснял жрецам, как будет строиться их дальнейшая жизнь. После возвращения Сукайи, который подробно доложил свое видение проблемы, все планы Первосвященника были пересмотрены. Ведь он чуть было не совершил чудовищную ошибку, повторив то, что уже делал раньше. Местные верования трогать было нельзя. По крайней мере сейчас. Но вот остальное трогали, и очень сильно. У храмов отбирали земли,
и это не обсуждалось. Храмовые хранилища обчищались методично и качественно, и Казначей великого государя, получив очередную сводку по телеграфу, судорожно изыскивал новые помещения, где будут сложены груды серебра и золота. В обмен на лояльность сходящим с ума от страха жрецам предлагалась самая высокая цена — жизнь. Ну и неплохое денежное содержание. В Мемфис поплыли гонцы, к самому Птаххотепу. И тот, будучи в немилости у государя нынешнего, подумывал о том, чтобы войти в милость у государя будущего. Ведь в армии был разброд и шатание. Смерть живого бога привела народ в уныние, и Тахарка в глазах подданных легитимность уже потерял. А новый царь, захвативший старую столицу Пер-Рамзес, наоборот, эту самую легитимность приобретал. Так была устроена жизнь в этой странной земле. Ведь Александру Великому жрецы сдали страну вообще без боя, и после этого мирно уживались почти триста лет с династией Птолемеев. Впрочем, с римлянами они уживались тоже, очень договороспособные люди были, на удивление просто.От тягот войны крестьяне страдали меньше всех. Бывало, заглянет такой звероподобный всадник в убогую лачугу, сморщит нос, и поедет дальше. Ну нечего там было брать, горшок если, или мотыгу какую. Только с баб подать натурой получить. Ну так то законное дело на войне. А жечь деревни приказа не было, государь велел беречь налогоплательщиков.
Великий фараон Тахарка отводил войска на юг, к Мемфису, стягивая туда все наличные силы, и готовился дать генеральное сражение. Оборона Дельты рассыпалась, потому что население не убивали и не уводили в плен. А потому ползать по болотам и камышам, изображая из себя героев, желающих было немного. Просто очередная смена династии, сколько раз такое уже было. Ведь сами жители великого царства уже и забыли, когда ими правили природные египтяне. Какая разница, что за фараон на троне, да лишь бы Нил разливался так, как положено ему великими богами.
И вот пока фараон Тахарка готовился к решающей битве, высшие иерархи Египта и Персии встретились на корабле в том самом месте, где Нил распадается на рукава. Разговор был длинным, переводил его Сукайя, но интересны из него всего две заключительные фразы.
— Если бог Апис признает вашего царя и примет еду из его рук, то и народ Египта тоже покорится вам, — эта фраза принадлежала Верховному жрец Птаха.
Автор следующего изречения угадывается легко, потому что ответ был таков:
— Тогда проследи жрец, чтобы эта скотина как следует проголодалась.
Глава 11, где персы удивят китайцев
Год второй от основания. Город И, царство Цзинь. В настоящее время- провинция Шаньси
Князь Дайаэ жил в этой неведомой стране уже почти неделю. Они пока ничего продавали, а только собирали информацию обо всем, что видели вокруг. Последний месяц он и его люди учили язык жунов, и несложный бытовой разговор вести могли. По дороге проводник — кочевник рассказывал им про эту землю, и рассказы эти вызывали немалое удивление у самого князя. Тут все было как-то чудно и непривычно. Низкорослые люди с раскосыми глазами в конических шляпах из соломы ковырялись на своих клочках земли, как и крестьяне в Вавилонии. Но вместо ячменя и полбы в основном выращивали просо. Племя Чжоу, пришедшее с запада, разгромило царство Шан и стало править на великих реках Хуанхэ и Янцзы. Воинственные Ваны крепко держали власть в своих руках, и князья были им покорны. Кочевники боялись правителей, которые могли выставить шесть цзюней войска по двенадцать тысяч человек. Одних колесниц на поле боя выходило до трех тысяч. Сейчас власть правителя ослабла, и он перенес столицу на восток. Два десятка самых сильных царств еще признавали старшинство Ванов, но с каждым годом далекий Сын Неба превращался в парадную куклу, на которую переставали обращать внимание. То тут, то там, как пузыри после дождя, возникали новые княжества, которые пожирали менее удачливых соседей. Или наоборот, новые княжества пожирались старыми. Царство Цзинь могло выставить не больше цзюня войска, и соседние княжества — примерно столько же. Воевала в основном пехота, а конницы не было вовсе. Как и на землях Двуречья раньше, их заменяли колесницы, которыми правила знать. И поэтому всё внимание местных, и купцов, и воинов, было приковано именно к коням, на которых прибыли пришельцы. Ни в Китае, ни у жунов, таких коней не было. И это было первое, что отметил для себя князь Дайаэ. Второй странностью было то, как велась тут война. Командир персов, шурин царя, каких у него было человек пятьдесят, хохотал до слез, хлопая себя по ляжкам, и требовал повторить рассказ. Поверить не мог. Тут война была священнодействием, сопровождаемым множеством ритуалов, которые назвались ЛИ. Любой молодой воин знал, что:
«Война — это жертвоприношение, кто не воюет — утрачивает добродетель-дэ. Кто воюет — поддерживает культ предков: питает их честь, добывает им славу.»
Или вот:
«… я совершил три выдающихся подвига: проявил смелость, соблюдал при этом правила поведения, не забывал и о человеколюбии. Я три раза отгонял чуских воинов, что указывает на смелость; сталкиваясь с их правителем, непременно спрыгивал с колесницы и спешил к нему навстречу, что указывает на соблюдение правил поведения; мог захватить в плен правителя владения Чжэн, но отпустил его, что указывает на человеколюбие.»