Огни в долине

— Крест! Смотрите, крест сбрасывают.

— Покарает их господь, ох, покарает!

Над шумевшей, возбужденной толпой разливался беспорядочный звон малых и средних колоколов, тревожно, как набат, гудел главный колокол. И вдруг раздался глухой металлический удар, так что, казалось, земля вздрогнула под ногами стоявших у церкви.

За первым ударом последовал второй, третий, четвертый.

— Колокола! — истошно завопила какая-то баба в черном монашеском одеянии. — Колокола сбрасывают! Люди добрые! Последние времена настали.

Колокола падали один за другим, звоня на лету, ударяясь о стены, и последний раз звякали, падая на каменные плиты. А те двое, на самом главном куполе, заарканив крест, старались сорвать его и не могли. Тогда один из них раскрутил над головой большой моток веревки и, крикнув: «Ребята! Лови!» — бросил ее товарищам. За веревку сразу уцепилось несколько парней. Поднатужившись, они потянули, и крест стал крениться.

Сыромолотову показалось, что крикнул Яков, и сердце его дрогнуло. Неужели сын поднял руку на господа? Неужели он там, на куполе, возится у креста? Егор Саввич протолкался к самой ограде, так, чтобы видеть, кто будет выходить из церкви.

Все колокола уже молчали, и только самый большой еще глухо позванивал. Видимо, сбросить его было делом не простым. Кто-то из парней крикнул:

— Ладно, пусть болтается. Потом снимем. Сейчас, в темноте-то, не зашибить бы кого. — Наступила тяжелая тишина. Только чуть посвистывал ветер, и продолжали кричать растревоженные галки. Потом Сыромолотов увидел сына. Яков выходил из церкви вместе с Данилкой Пестряковым.

— Яков! — крикнул Егор Саввич и задохнулся от гнева. Глотнул воздуха и снова крикнул: — Яков! Ты… ты… ты… что же это, мерзавец, а? Руку на господа бога подымаешь, поганец?

Яков остановился, испуганно вглядываясь в толпу. Окрик отца словно пришиб его.

— Убью подлеца! — не своим голосом заорал Сыромолотов. — Убью!

Он в самом деле бросился к сыну и, наверное, выполнил бы свою угрозу, но Порфирий Никодимыч схватил его за руку, удержал на месте. Егор Саввич вырывался, топал ногами, кричал:

— Проклинаю тебя, поганец! Не сын ты мне больше! Не сын! Вон из моего дома. Чтоб духу твоего не было. Ах ты, нечестивец! Ах ты, богохульник! Убью! Своими руками убью.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Едва Майский вошел в свой кабинет, как следом за ним ураганом влетел Карапетян.

— Безобразие, директор! — еще с порога закричал он, размахивая руками и сверкая белками глаз. — Вот где настоящий саботаж. Ты видишь? Видишь?

Александр Васильевич, слегка ошеломленный неожиданным появлением начальника «Таежной» и его криком, молча остановился у стола. С той памятной встречи зимним вечером они ни разу не говорили с глазу на глаз. Разговоры по служебным делам, конечно, были, но всегда в присутствии других. Причем Ашот Ованесович вел себя так, как будто между ними ничего не произошло. После партийного собрания Карапетян несколько дней ходил с обиженным видом, все время проводил на шахте и нигде больше не показывался. С директором вел себя подчеркнуто официально. Собрание возымело свое действие, и работы на «Таежной» стали быстро продвигаться. Тем более было непонятно его раннее появление сегодня.

— Давайте сядем, — Майский глазами показал Карапетяну на стул. — Садитесь и успокойтесь.

— Он говорит — успокойся. Как я могу успокоиться? Нет, ты понимаешь? — Ашот Ованесович с размаху упал на стул. — Ты понимаешь, директор?

— Да объясните же, наконец, в чем дело. Тогда, может быть, и пойму.

— Не знаешь? Директор, а не знаешь. На «Таежной» саботаж, вот что. Половина старателей не вышла на работу. Опять будешь Карапетяна ругать. Карапетян такой, Карапетян сякой. А при чем Карапетян? Если люди не вышли на работу, один Карапетян ничего не сделает, он не ишак.

На виске у Майского нервно забилась жилка.

— Я все-таки ничего не могу понять, Ашот Ованесович. — Майский закурил и придвинул раскрытый портсигар Карапетяну. Тот схватил папиросу, сунул в рот. Прикуривая, сломал несколько спичек.

— Подожди, я немного буду успокаиваться. С такой работой может, как говорят, Алексашка схватить.

— Не Алексашка, а кондрашка, — чуть улыбнулся директор прииска. — И не схватить, а хватить. Но вам, думается, такое не грозит.

— Мне другой грозит, решетка грозит. Турьма, — Карапетян жадно затянулся дымом. — Слушай, директор, зачем надо было громить церковь? Пусть себе ходят, пусть себе молятся, потом перестанут.

— О какой церкви вы говорите?

— Ай, ты как маленький. Сегодня какой день? Праздник сегодня. Пасха. А вчера вечером комсомольцы разгромили церковь. Колокола сбросили, кресты сорвали. Плохо очень. Я в бога не верю, ты не веришь, Иван Иванович тоже не верит. А половина моих рабочих верит, что есть бог. Надо им доказывать: там небо; тучи, солнце, звезды, а бога там нет. Доказывать. А зачем оскорблять человека? И вот тебе, пожалуйста: человек обиделся, не пришел на работу.

— Одну минуту, Ашот Ованесович.

Майский вышел из кабинета, оставив дверь открытой. Слышно было, как он громко заговорил со Слеповым и вскоре вернулся вместе с ним. Иван Иванович был мрачен. Сухо поздоровался с начальники «Таежной» и сел на свободный стул.

— Повторите, пожалуйста, ваш рассказ, Ашот Ованесович, — попросил директор.

Карапетян не очень связно, но с присущим ему темпераментом рассказал о делах на своей шахте.

— Ты знал о разгроме церкви, Иван Иванович? — спросил Александр Васильевич.

— Знал, — хмуро ответил Слепов, — то есть знал, что есть решение Златогорского исполкома закрыть зареченскую церковь. Был у меня Петр Каргаполов, говорил, что комсомольцы собираются устроить этот несчастный поход против верующих. Я ему сказал: не торопитесь. Договорились, после пасхи закроем. А вчера я еще с утра уехал и вернулся только под утро. Вот они и воспользовались. И ведь еще хорошо все кончилось, а могло выйти хуже.

— Н-да… История, — протянул Майский. — Пойдем, секретарь, посмотрим, что они там натворили.

— Пойдем, — Слепов поднялся.

— А мне что делать? — Карапетян тоже встал.

— Возвращайтесь на шахту, Ашот Ованесович. Постарайтесь вызвать рабочих. Шахту останавливать нельзя.

— Нельзя, нельзя, сам знаю, что нельзя.

Шагая по улице, Майский раздраженно говорил Слепову:

— С Петра Каргаполова штаны спустить мало за такое дело. Им это вроде забавы, а нам теперь расхлебывай.

— Как бы и с нас не спустили, — вздохнул Иван Иванович. — Промашку я допустил. Ведь ясно было сказано: подождите, после праздника. Организованно надо закрыть церковь, объяснить, что и как, почему закрываем. Удивляюсь еще, как их там не избили верующие. А могли и убить.

— Могли, — согласился директор. — Боюсь, этим еще не кончилось. Ты куда ездил-то?

— На Холодный, посмотрел, как у них партийная учеба налажена, как неграмотность ликвидируют.

От быстрой ходьбы Майскому стало жарко. Он расстегнул пальто. Случайно глянул под ноги и в разных местах увидел на земле кусочки разноцветной яичной скорлупы.