Ого, индиго!

– Нежная девочка. Как сугроб на голову свалилась. Сидела бы дома. Все героев из себя строите. А герои – до первого столба. До первого сомнения. До первой реальной угрозы потерять веру. Вы себя защитить не можете. – Старичок то ли заквакал, то ли засмеялся – хи-хи-хи.

– Никто из ваших не выдерживает. Я старый шахматист. Уважаю достойного противника. Но, к сожалению, такие среди вас встречаются все реже и реже. – В сиянии лампы глаза старичка наполнились влажной нежностью Но, конечно же, это была очередная иллюзия.

– Я делаю доброе дело. Собираю таких, как ты, на космический корабль и отправляю домой. Вы – паникеры. Глупые дети. Мнительные гении. Космический разум в хлипком теле. Вы – неприспособленные к жизни цветы. Принцы и принцессы, с кристальным светом души. Но скажи, зачем вы здесь? Кому от вас радость? Что хорошего вы можете оставить о себе на память людям? Рефлексию, занудство, тоску о доме? Вы живете с людьми бок о бок и ни капельки их не понимаете. Даже не тратите время, чтобы разобраться в тончайших переливах и струнах их души. Вы – одиночки. Гордые Мессии, которые гибнут от первой ловушки, которую я, играючи, выставлю на вашем пути. От вашей доброты нет толку. В вашей жизни мало смысла. Вы отрицаете эту реальность, а другую построить не в состоянии. Ваши слезы – слезы слабости. Вы просто не можете быть первыми, а вторыми быть не хотите. Добро без жала. Нежность без шипов. Рыцарские латы из лепестков роз. Ваша кожа – отсутствие кожи. Ваши слезы – мой сок молодости. Но вы единственные можете оценить блистательность моих построений и стратегических решений. – Старичок смотрел на Динку как сытый кот на голодную мышь. Перед тем как ее съесть, он мог позволить себе немного поиграть. Старичок был еще тем занудой и хвастуном.

– Я придумал гламур, искусственных женщин. Я дал людям четкие инструкции и путеводители, куда идти за счастьем и сколько оно стоит. У меня работают бывшие хиппи, которые в далекие шестидесятые писали на заборах «ЗАПРЕЩЕНО ЗАПРЕЩАТЬ». Теперь они создают шедевры в рекламе. Они служат мне – зомбируют население, пропагандируют кровь, секс и насилие. Внушают простую мысль: «Мир несовершенен. Везде опасность. Завтра может быть хуже. Только власть и деньги способны позволить современному человеку немного расслабиться». Несмотря на то, что я всегда стремился уничтожить этот мир, я сделал его счастливым. Это магический парадокс. Люди счастливы, когда покупают и потребляют. И несчастливы, когда летают во сне. В мире, сотканном из страха и кошмара, я единственный даю почву под ногами и уверенность в завтрашнем дне. Я – ВЕЛИКИЙ УЧИТЕЛЬ, несмотря на то, что не люблю людей. Я их ненавижу. – Старичок выдохнул, откушал восточных сладостей и откинулся в подушки, не отрывая сладкого взгляда от Динки.

– Я скоро выйду на твой след, моя хорошая девочка. Взгляну в твои глаза, полные слез и тоски. Я единственный принесу тебе спасение, покой, освобождение. Я ОТПРАВЛЮ ТЕБЯ ДОМОЙ!

– А много фей на Земле?

– Первые феи стали появляться давно. С тех пор у них на нашей планете тренировочный полигон. Скажу тебе по секрету, волшебные сумки исчезают вовсе не по легкомысленности или вине темных сил.

– А что же тогда?

– Старшие феи тащат их у подрастающего поколения! Что-то типа обмена опытом!

– А зачем? Зачем они это делают?

– Чтоб маленькие феи стали великими феями. Чтобы они научились жить и любить.

В «Окнах» было немноголюдно.

– Со мною всегда происходят удивительные вещи. – Илья и Кеша вновь сидели за знакомым деревянным столиком. Яичница с сыром и ветчиной шипела на черной сковородке и брызгала маслом в разные стороны. Кеша мычал с набитым ртом и втайне надеялся, что Илья навсегда ушел в духовные искания, а место главного редактора освободится само собой. (Без насилия, хитрости, подлости. Хотя, к своему стыду, к вышеперечисленному Кеша был готов. Ему оставалось только кивать и слушать.)

– Все желания сбываются. Я даже себя боюсь, – подмигнул Кеше Илья. – Только подумаю, «хорошо бы мне...» – а оно уже происходит. Будто я живу в прямом эфире, говорю по невидимому мобильному телефону и заказываю декорации следующей съемки.

– Мания величия, – сухо прокомментировал Кеша.

– Ничего подобного. Ты поживи с мое! У тебя еще и не такая мания величия разовьется! Мне кажется я здесь уже был! У меня вечное дежа вю.

– Лечиться не пробовал? Ты уже на людей кидаешься! В твоем возрасте великие уже умирают. Двадцать семь лет – порог. Конец света. – Кеша театрально закатил глаза.

– Да! Ты прав! Двадцать семь – число самоубийц. К этому времени правильные люди успевают излиться в творческом акте, как птицы подняться над миром, пропеть одну вещую песнь и сгореть в прямом эфире. Иногда они поднимаются так высоко, что превращаются для людей в маленькие точки. В них никто не видит особого смысла, – вздохнул Илья и поковырял вилкой в остывающей яичнице.

Ему иногда нравилось прятаться в кафе от наступающего со всех сторон гламура, женщин с горящими глазами и разговоров про дорогие машины и новые мобильные телефоны. В этом кафе остановилось время и гламур сюда не проник, не разложил крепкие каменные стены, мощь которых поддерживалась искусственными цветами.

– Да ты, батюшка, поэт, – прохрипел Кеша.

– В двадцать семь многие становятся стариками. Их отзывают с Земли старыми, больными людьми. Их уродуют, кромсают. Но они назло всем поют свои вещие песни.

– Кто, например? – усомнился Кеша, засовывая в себя большой кусок яичницы. Он размышлял, что сделает в первую очередь, когда станет главным редактором. Поменяет квартиру или машину? Холодильник или телевизор?

– В двадцать семь они вырвали зубами чеку, взорвали последнюю гранату и покинули этот мир. Джим Моррисон, Дженис Джоплин, Джимми Хендрикс, Курт Кобейн, Башлачев. Двадцать семь – роковая черта. В детстве кажется, что двадцать семь – время дряхлых стариков. Я думал, что я не доживу до двадцати семи. И самое удивительное, что сегодня я еще жив.

– Это еще почему? – Кеша опять усомнился в ясности ума Ильи.

– Мне все время кажется, что я не тот, за кого себя выдаю, – наконец выговорил Илья. – А кто я, я забыл. Я родился с ощущением, что я сам выбрал этот путь. Что пришел сюда вполне осознанно. Хотя сейчас мне кажется, что романтика тяжелых условий Земли несколько преувеличена. Это грязная холодная планета с навязанными стереотипами поведения и жесткой системой материальных ценностей.

– Ты разговариваешь так, будто вчера свалился с луны, – рассмеялся друг Кеша.

– Это единственное объяснение, которое хоть немного примиряет меня с реальностью. Все остальное наполняет жизнь глобальной скукой.

– Ты об этом, в общем... никому не говори...

– А я и не говорю... Но если и расскажу, мне все равно никто не поверит. – И Илья принялся соскребать остатки яичницы со дна сковороды, запивая их холодным пивом. Кеша наконец принял решение – квартира, и, глядя на жующего Илью, окончательно успокоился. Такой долго не протянет.

– А чем занимается Алеша?

– Двигает фишки. Если кто-то завис на этапах игры «Я не люблю людей» или «Я боюсь всех на свете», значит, человек попал в Замок людоеда или на сонное маковое поле. Фея якобы случайно проходит мимо, двигает фишку, выбивает счастливое число, хулиганит, меняя показания кубика, – и игра продолжается.

– Двигать фишку нельзя!

– Когда фея приходит – можно все!

Дина проснулась, умылась, накрасилась, заплела две косички, подкрасила губы, подчеркнула коричневыми стрелками серые глаза, накинула на плечи красивую рыжую рубашку в клетку, села перед большим зеркалом в коридоре и произнесла торжественную речь.

– Я ищу работу секретаря.

– Администратора, манекенщицы, няни.

– Гения, творца, продавца.

– Массовика-затейника, фокусника, клоунессы.

– Генерального директора банка, гувернантки.