Огонь блаженной Серафимы

— Ты желаешь во мне ревность вызвать? — Иван взял меня за плечи и повернул лицом к себе. — Хочешь, чтоб я тебя к Эльдару ревновал?

— А ты высокомерно считаешь, что во всем его превзошел? — От злости у меня даже губы дрожали. — Думаешь, господин Мамаев моей страсти недостоин?

— Ее страсти, — пробормотал чародей раздражено, — подумайте только, ее страсти…

Он быстро и зло поцеловал меня:

— Твоя страсть всего лишь…

Еще один поцелуй.

— Эльдар мне друг, и никакая страстная девица…

Он не мог закончить ни единого предложения, потому что каждое из них прерывалось моими губами.

Стало жарко, поток жидкого огня хлынул по позвоночнику. Ласки Ивана становились все настойчивее. А я… Я от него не отставала.

— Ты пьяна, — сказал чародей, — мы не можем, это неправильно.

Он щелкнул меня по кончику носа. Хмельной морок из головы моментально исчез. Я, тяжело дыша, с ненавистью посмотрела в васильковые глаза.

— Не можем, конечно же не можем! Порочная девица тебя недостойна.

— Погоди, бешеная, ты все не так поняла.

Но меня было уже не остановить. Я закричала, подняв лицо к небу:

— Гавр! Ко мне! — И в следующее мгновение взлетела, поднятая мощными лапами своего питомца.

Сверху мне было видно и ледяную Мокошь, и цепочку фонарей, и удаляющуюся от нас коляску с испуганным кучером и застывшим статским советником Зориным.

— Хороший мальчик, — похвалила я Гаврюшу, когда мы приземлились на балкон бобынинского дома. — И ненужно нам тебя больше в кракозябру обращать.

Гавр со мной согласился. После того как горничные впустили нас в спальню, он завалился на кровать и заснул, а я еще долго плакала и страдала.

Завтракать не спустилась, велев принести мне кофе в постель. Вместе с кофе явилась бледная «Маняша».

— Что за кулончик? — спросила она, заметив мамаевскую подвеску в вырезе ночной сорочки. — Не припоминаю я его.

— Эльдар Давидович вчера подарил, — покраснев слегка, ответила я честно. — Ты здорова уже, нянюшка?

— А губы-то припухшие, а глазки-то заплаканные. Тоже Эльдар Давидович постарался?

— Он, представь себе, князь.

— Представляю, этих басурманских князей в столице хоть косой коси, кто в Мокошь-град со своих гор переберется, сразу князем становится. Кстати, о князьях. Вечером его сиятельство с визитом отметился, даже я до гостиной доковыляла, на его кудри полюбоваться.

— И чего?

— Да ничего. — Она повела рукой, указывая на розовый букет в вазе.

— Велю Мартам унести, — решила я. — Записку не оставил?

— Нет. Сокрушался, что ты корреспондировать с ним не желаешь.

Я глотнула кофе, почесала за ухом Гаврюшу:

— Сейчас, разбойник, мы тебя покормим, а после гулять отпустим. Маняша слаба еще хозяйничать, мы Март наших руянских в помощь кликнем.

— Наталье Наумовне они внизу помогают, — сказала нянька недовольно. — Юбку подшивают, чтоб в коньках не путалась.

— В каких еще коньках?

— Его сиятельство сегодня вас на каток пригласил, вот она и готовится.

Чудесно! Нас пригасили! Она готовится! Интересно, а Зорина она с собою потащит? Нет, просто интересно, согласится ли Болван Иванович на льду позориться ради своей глубоко порядочной кроткой невесты? А мне тогда кого в спутники назначить, чтоб брошенкой не казаться? В чародейский приказ телефонировать господину Мамаеву? Ах, у меня же тоже жених имеется!

Я посмотрела на рубиновое кольцо с ненавистью. Князь Кошкин у меня в спутниках по умолчанию.

Девица Фюллиг заглянула в двери:

— Чего прикажете, барышня?

Я приветственно замахала руками, и обе горничные вошли.

— Во-первых, нужно Гавра покормить, во-вторых, давайте поможем Марии Анисьевне переодеться.

— А мне зачем? — заворчала нянька. — Мне-то с вами не ехать, слаба я.

— Ты в этом платье две ночи от жара страдала. Не спорь, Маняша.

Командовать прислугой было привычно, и робость, которую я испытывала, оставаясь с Маняшей наедине, меня не сковывала.

Гаврюше принесли миску рыбешки и кувшин молока. Он ел аккуратно, присмотра не требовал. Я нырнула в гардеробный шкап и достала новую шелковую сорочку:

— В это тебя переоденем. Идем в твою комнату.

— Да я и сама могу, нечего из меня барыню строить, — трындела нянька, с неохотой следуя за мной.

Я держала ее за руку, казавшуюся мне ледяной.

— Ничего, ничего, авось не разбалуешься.

Ах, как же трудно притворяться!

В Маняшиной горнице я присела на пуфик у трюмо и кивнула Мартам, чтоб приступали. Наготы Маняша не стыдилась, никогда не стыдилась. И сейчас ее двойник поднимал послушно руки, пока горничные через голову снимали платье.

— Ты тоже исхудала, нянюшка, — протянула я, критично рассматривая ее поджарое узкобедрое тело. — Ребра даже видать. А ну-ка, повернись, на спину твою посмотрю.

«Маняша» улыбнулась одними губами:

— Ну гляди, — и медленно стала крутиться, будто балерина в гнумовой музыкальной шкатулке.

Шрам под коленом, родинка на бедре. Колено она суком пропорола года три назад, я самолично шов накладывала, прекрасно тот случай помню. А родинка забавная, будто островок на карте обозначен.

Я вытянула шею и задержала дыхание, чтоб ничего не упустить. Вот оно! На ладонь повыше копчика, в кошачьем местечке алела вязевая ведьминская метка. Это Маняша! Каких еще доказательств мне надобно?

Нянька перекинула на плечо косу, будто чтоб удобнее мне было любоваться, а после повернула ко мне лицо, изогнув шею:

— Можно уже твои шелка драгоценные надеть?

— Что? Ах, прости, я о своем задумалась. Конечно, одевайся. Гаврюша, кажется, завтрак окончил, я его на двор выпущу.

И я сбежала в спальню, загремела балконными шпингалетами, заворковала с котом, скрывая свою растерянность.

Никогда Мария Неелова не изгибала так шею свою лебяжью, мы даже шутили, что она с волчицею схожа. Волки тоже шеей не вертят, они всем корпусом поворачиваются.

Марты уложили няньку в постель, забрали в стирку грязную одежду, приступили к ежедневной уборке. Я вернулась в Маняшину горницу и присела у кровати.

— Нечего со мной тут возиться, — зевнула больная. — К Наташке ступай, в гостиную, как у барынь положено.