Огонь и ветер

— Я предлагаю посмотреть на то, о чём они говорили, — Ит поднял голову. Взгляд его стал умоляющим, несчастным. — Ну давайте попробуем, пожалуйста! Скорее всего, там вообще ничего не будет, потому что эти существа… доверия не заслуживают. Но…

— Знаешь, мы попробуем, но только с одной целью. Чтобы ты от нас отстал, — резюмировал Скрипач. — А сейчас я позвоню Павлу и скажу, что ты подвернул ногу. Пусть хоть оборётся, но завтра мы однозначно сидим дома. Причём все.

* * *

Стемнело ещё в шесть, и Скрипач, который сел за руль, ругался в результате на все корки — его вполне можно было понять. Мало того, что больше часа снова простояли в пробке. Мало того, что пришлось заезжать на заправку и стоять там получасовую очередь. Так ещё и правое переднее колесо начало спускать, и они провозились минут двадцать, ставя запаску.

— С тобой свяжешься — чокнешься, — ворчал он. — Учти, это в последний раз. Слышал?! Я тебя спрашиваю, слышал?!

— Слышал, слышал, — безучастно отозвался Ит. — Хорошо. Последний так последний.

За городом машин почти не было, и они в результате добрались до места на полчаса раньше. Движок Скрипач глушить не стал, чтобы печка получше грела, и они сидели в кабине, поглядывая на мутную мглу за окнами.

— Спать хочется, — пожаловался Ри. — Что-то мне сегодня весь день хочется спать. На погоду, что ли?

— Наверное, — Скрипач зевнул. — Так, может, поспим? Полчаса же есть?

— Есть, — подтвердил Ит. Ему спать не хотелось совершенно, наоборот, в голове была какая-то стеклянная ясность, а мир выглядел ярче, гораздо ярче, чем он привык видеть. — Вы поспите, а я покараулю.

— Карауль, — милостиво разрешил Скрипач, натягивая капюшон куртки на голову. Он откинул сиденье, лег на бок, сунул под щёку ладонь. — Если что, разбудишь. А если ничего, то через час разбуди, и домой поедем.

Ри кое-как устроился на заднем сиденье: места там для него было маловато, и хуже всего дело обстояло с ногами — при его росте, почти метр девяносто, устроить ноги в тесном пространстве кабины было сложновато. Но он всё равно кое-как улёгся и через пять минут тоже спал.

Ит сидел неподвижно, глядя на своё отражение в стекле.

«Ничего не понимаю, — думал он. — Может быть, действительно зря? А что тогда не зря? Господи, придётся мне снова у тебя просить… наверное… только что-то я боюсь просить… после Фишки… боюсь и не хочу».

Он чувствовал себя, как щепка в водовороте, и, кажется, постепенно переставал понимать смысл всего, что происходило с ними.

Сначала щепка была частью дерева, большого, красивого, старого. Потом из дерева сделали, к примеру, шкаф — и щепка долго была частью этого шкафа. Частью некоего целого, к которому десятилетиями принадлежала.

А потом…

Потом пришёл кто-то, взял топор и разрубил этот шкаф на мелкие кусочки. На эти самые щепки.

Ну и смысл?

Да, вполне можно посокрушаться — и про могучее дерево, и про добротный старый шкаф. Например, про тот, что остался в высотке на Котельнической, дома. Красивый старый шкаф, с инкрустацией на дверках, полированный, дивного медового оттенка, пахнущий духами и лавандой; а на дверке-то было большое, с фаской, зеркало, и когда на праздники Берта доставала из шкафа какое-нибудь платье, она всегда вешала плечики с этим платьем на дверку, и от платья разливался во все стороны запах, от которого у него внутри словно бы становилось теплее… Её запах — запах родного тела; запах мыла, лаванды, духов, праздника…

А теперь очнись, старый идиот, одёрнул он себя.

Всё.

Этого всего больше нет. Берта, слава создателю, на Окисте, и у неё есть реальный шанс выжить. Не просто выжить, а полностью поправиться. Что станется с вами троими, ещё большой вопрос. И совсем уж непонятно, что будет с тобой самим. Потому что… да потому что ты, согласись, теряешь нить происходящего. Тебя несёт — ты плывешь. Ты ни за что не отвечаешь, правильно сказали тогда Мотыльки. У тебя нет вариантов, как не может щепка самостоятельно выбраться из водоворота. Только если случится чудо и кто-то вытащит. Впрочем, если мыслить так, как сейчас, — уже вытащили.

Точнее — перебросили из одного водоворота в другой.

Как же хорошо быть тупым и вообще ни про что не думать!

Как хорошо иногда просто плыть по течению и радоваться всякой фигне — новой куртке, пирожкам с капустой, повышению зарплаты, просто хорошей погоде!..

Насколько легче жить на свете идиотам, которые вообще не умеют задумываться дальше чем про завтрашний день и которые огорчаются раз десять за всю жизнь, да и то, огорчение это проходит столь же быстро, как и приходит.

Чем щепка в водовороте отличается от идиота?

Он беззвучно засмеялся и покрутил пальцем у виска.

А от сумасшедшего она чем отличается?..

За окном был снег, густой, плотный, стекло уже почти засыпало. Машина, наверное, со стороны выглядит как маленький сугроб… или не такой уж и маленький. Он включил «дворники» — на стекле образовались две полукруглые промоины, в которых ничего не было видно.

Видимо, они всё-таки зря поехали. Без пяти полночь, а ничего нет. Видимо, и не будет…

Если я ни за что не отвечаю, то для чего мне тогда оставлена эта способность — мыслить? Да, не отвечаю. Но ведь это не значит, что я не существую вовсе, это значит всего лишь, что я попал в безвыходные обстоятельства, которые…

…которые сам же и создал, надо сказать.

В темноте перед ветровым стеклом машины что-то мелькнуло. Ит дёрнулся, вгляделся. Да, определённо, там что-то только что пролетело, причём не над дорогой, а в поле, по крайней мере, с той стороны, в которой было поле.

Он толкнул Скрипача в бок.

— Чего тебе? — недовольно спросил тот.

— Там что-то есть.

— Что есть? — проворчал Ри с заднего сиденья.

— Рыжий, включи фары, — попросил Ит. — И разверни машину.

— Что ты видел?

— Не знаю я, что! Темное что-то. И довольно большое.

— И?..

— Ри, я не знаю! — взорвался Ит. — Рыжий, ты машину развернёшь сегодня или нет?!

Скрипач неохотно снял «ЗИЛ» с ручника и принялся осторожно маневрировать. Больше всего он боялся, что «Люся» улетит с дороги в кювет. Тогда — пиши, пропало, без трактора не вытащить.