Огонь небесный (сборник)

Вернулся к Дарье Ивановне, развожу руками: пропала хозяйка. А та радужно машет рукой: ничего, без хозяйки целовальную испробую. Только налил по стопке, в дверь вваливается (у нас тут без стука, без предупреждения) сосед Михаил Савельевич, здоровый мужик с вечно серебристой щетиной на щеках. Человек бывалый и хозяин изрядный.

– Ты чего, – говорит, – жену в исподнем из дому гонишь?

– Как это? – будто не понял я. А сам сразу догадался: сбежала, видать, Люсьен к соседям.

– Из конюшни в дом вхожу, твоя к моей Маруське жмется, грудями трясет.

– В ногах правды нет, присаживайся, Савельич, – показываю на лавку. Сосед отказываться не стал, сел основательно, широко.

– А это, вишь, крутанулась я сегодня – вот хозяйка и испугалась, – сказала Дарья Ивановна.

Савельевич покосился на Дарью Ивановну, но комментировать ее слова не стал. Он, кажется, попривык уже к ее бессмертным повадкам.

Налил я крепкий граненый стакан и Михаилу Савельевичу. Чокнулись мы втроем.

– Ну, за вас, Дарья Ивановна, – произнес я. – За ваше здоровье!

Выпили. Михаил Савельевич закусывать не стал, а только громко, с надсадным кашлем рассмеялся.

– Вот ты, Юрьевич, видать, в первый раз такое видишь, а?

– Что именно-то?

– Да вот как Дарья-бессмертная оживает?

– Если честно, то и в самом деле – в первый.

– То-то и оно, – с победной торжественностью в голосе заключил сосед. Видно было: он гордился, что чудеса эти происходят именно здесь, в Подгоро дней Слободе. – Мне еще мать рассказывала, как Дарья в первый раз утонула. В девках дело было. И как потом вспять вернулась.

– Правда? – спрашиваю у Дарьи Ивановны.

– Где правда, там ложь не пристанет, – подтвердила Дарья Ивановна. Щеки ее после первой целовальной стопки полыхали огнем, глаза угольково горели – если б не знать, что старушке девяносто три года, можно подумать: с нами молодуха сидит, во как!

– Да как дело-то было? – Я, как всякий журналист, хотел деталей, подробностей, оттого и подгонял рассказ.

– Жених у меня был, Степка Златоносов. Младший братец его, Венька, стал в нашем Севе тонуть – Сев-то раньше крутой был, глубокой. Нырнула я за ним, в волоса вцепилась и выпихнула на мель. А сама потонула.

– Как это? – не понял я.

– Как тонут? Нахлебалась воды – да на дно. И нет меня.

– Да вот же вы, сидите!

– Это нынче. А тогда, в четырнадцатом году, потонула. Тридцать три дня меня нигде не было. Уж и Степка свое отгоревал, и матушка с отцом – тоже, а я возьми да и вернись. Сама не знаю, как крутанулась.

– Нет, ну это вы всерьез, что ли? – повернулся я в изумлении к Михаилу Савельевичу. Он мужик серьезный, словом баловаться не любит.

– Вот и мне мать рассказывала: пропала Дарья, утонула. А потом вдруг объявилась в деревне, как с неба свалилась. Поудивлялись-поудивлялись да и свыклись. Степка на Дарье женился, живут себе…

– А где муж-то сейчас? Умер? – грубовато поинтересовался я.

Дарья Ивановна переглянулись с Михаил Савельевичем удивленными взглядами: мол, он и этого не знает, что ли? Чтоб исправить оплошность, я хотел было плеснуть в стопку Дарьи Ивановны премиального коньячку, да старушка шустро опрокинула стакашек вверх дном; вот Михаил Савельевич – тот отказываться не стал, и мы с ним вдвоем подняли стаканы – вновь за здоровье Дарьи Ивановны.

– Степан мой в лесу стоит. Памятником, – ответила наконец на мой вопрос Дарья Ивановна.

Я удивленно изогнул бровь.

– Памятник-то в лесу видел? Где наших мадьяры постреляли? – спросил Михаил Савельевич.

– Как же, знаю, – ответил я.

– Так это Степан Дарьин стоит.

– Вон чего, – ответил я, будто понял что-то, а сам все равно оставался в изрядном недоумении.

– В сорок втором я сам мальчишкой был, но партизанил с мужиками. В ту пору мадьяры гарнизоном в деревне стояли. Потрепали мы их однажды, они старух, баб, детишек в лес загнали – ройте яму, стрелять будем. А не хотите – посылайте гонца за Степаном Златоносовым, командиром партизан. Придет – всех в живых оставим.

– Пришел? – догадался я.

– Пришел, – кивнул Михаил Савельевич; мощный его второй подбородок тяжело колыхнулся в такт кивку. – Поставили Степана к сосенке, а старух, баб, детишек заставили смотреть, как Степан умирать будет. Дарья-то вот вышла из толпы, поцеловала мужа трижды в губы, встала рядом. Вместе их потом зарыли в яму. Бабы зарывали, старухи, ребятишки…

– Но как же… – начал было лепетать я.

– У меня, Юрьич, под каждой лопаткой по две пули. Как звезды на погонах. А одна вот тут, посередке. Хочешь, покажу? – спросила Дарья Ивановна.

Я с подозрением смотрел то на старуху, то на Михаила Савельевича.

– Это она верно говорит, – подтвердил Михаил Савельевич. – Сам видел.

– Да, но…

– Хопп. – верь, Юрьевич, хоть – нет, а на девятый день приползает к нам в отряд Дарья, живая. Пулями прошита, а живая. Из земли возродилась.

– Ага, крутанулась и в тот раз. – И лицо Дарьи Ивановны озарилось чуть ли не счастливой улыбкой.

– С тех пор бабка Дарья много раз умирала, да ни разу еще не умерла. Вот так! – стукнул кулаком по столу сосед.

Я услужливо подлил Михаилу Савельевичу коньяка, да и себе плеснул на донышко.

– Как хотите, – говорю, – но я сам вчера видел, как Дарья Ивановна лежала в гробу. И свечку в руках держала.

– Это ей не впервой, – сказал Михаил Савельевич. И поднял стопку. – Умрет, обмоют ее, в гроб положат. Только зарок знают: семь дней нельзя хоронить Дарью-бессмертную. Полежит мертвая, а потом раз – и опять живая.

– Ну да, крутанусь – и вот опять живехонька, сижу вместе с вами, – рассмеялась Дарья Ивановна.

Я ничего не понимал.

– Но я сам, сам видел… лежите в гробу, свечку держите…

– Точно видел? – спросила Дарья Ивановна.

– Ну точно.

– А что ж я тогда живая?

– Да вот как раз и не пойму…

– Я лежу вчера, слышу: соседи приехали. Ну, спасибо, пришли в дом, оплакали старуху… Потом вспомнила: сколько раз, Юрьич, ты удивлялся, что в наших деревнях бань нет? У вас на Урале – повсюду, а здесь ни одной. Как, мол, так вы живете?

– Точно, удивлялся, – подтвердил я.