Огонь по своим

— Приучайся к мысли, что я всегда прав!..

Я надеялся, что после всех этих милых бесед в редакции и по телефону Куняев все-таки задумается и не станет печатать свое «Открытое письмо» в бондаренковском «Дне». Нет, бульдозер, неколебимый в сознании своей правоты, продолжал работу. Ведь сейчас эпидемия открытых писем. Она захватила и «Наш современник». В майском номере письмо аж самому президенту. Ну, это, впрочем, самый любимый и самый безнадежный ныне адресат. Раскройте любую газету, письма ему только ленивый не пишет. Это «Письмо» начинается так: «Высокочтимый Президент!» А все его содержание убеждает, что столь возвышенного обращения сей президент никак не заслуживает. К тому же, перейдя на лакейский язык и на лакейскую орфографию, автор семьдесят раз восклицает: «Господин Президент!»

Но каково же письмо Куняева ко мне? Очень сумбурное. Видно, что написано в панике. С одной стороны, вроде бы есть признаки раскаяния. С другой — автор повторяет печатно все, что в припадке дамской истерики уже огласил в своей редакции. С одной стороны, «твоя темная ревность ко мне», с другой — «поздравляю тебя с замечательной статьей о Радзинском в „НС“ № 5». И тут лицемерие! Ни шагу без него. Если «замечательная», так надо было печатать сразу, тем более это же всего несколько страниц, а он мариновал статью два года и вот теперь поздравляет. С одной стороны, божится, будто ужасно рад, что я получил Шолоховскую премию, с другой — и тут изрыгает: «литературный хам»! Ну где ж это видано — радоваться успеху ненавистного хама? Ведь все понимают, что и это не что иное, как убогое номенклатурное лицемерие. А я прямо скажу: совсем не рад, что за свои воспоминания Куняев отхватил премию. Больше того, считаю это профанацией литературы и позором для тех, кто за премию голосовал.

Да, в «Письме» такого героического жанра, увы, уж очень много достослезного… В моей статье говорилось, что Куняев бесцеремонно напечатал в своем журнале 16 хвалебных писем о своих воспоминаниях. Он даже этого не понимает: «Опубликованных писем о моей книге могло быть много больше, поскольку (!) журнал получил около 300 положительных откликов». Не понимает, что тут вопрос не в количестве полученных писем, а в элементарном чувстве приличия. У меня говорилось, что свои воспоминания главред напечатал в 15 номерах журнала, что похвалам в свой адрес отвел там же 11 страниц. Куняев язвит: «Как все точно ты подсчитал — чистый бухгалтер! Как Солженицын». Но нетрудно представить, какую сцену закатил бы Куняев, если я, как плохой бухгалтер, подсчитал бы кое-как и написал, например, что номеров не 15, а 20, полос не 11, а 25, откликов не 16, а 30. Но вот ведь в чем штука-то: бухгалтер я хороший, а провидец плохой.

Коли мемуарист завел речь о бухгалтерии, что ж, придется посчитать еще раз. Вскоре после моей статьи в «Патриоте» вышел майский номер «Нашего современника», и там главред с присущей ему широтой русского патриота под похвалы себе еще 15 авторов отвел еще 14 полос. Кроме того, к первому тому книжного издания воспоминаний под грифом «Вместо послесловия» приложил 9 восторгов на 8 страницах и ко второму тому — 11 восторгов на 14 страницах. А воспоминания все печатаются, они уже в 18 номерах, и указано «Продолжение следует», значит, будут они по меньшей мере в 20. Да что там!

Будет третий том. Самый плохой бухгалтер теперь может подсчитать: всего — уже не 15 номеров, а 20, не 11 полос, а 47, не 16 восторгов, а 50. Вот этого я никак предвидеть не мог. Надеялся, что возвышенный поэт поймет все-таки: и в саморекламе, как в поэзии, должно быть «чувство соразмерности и сообразности». А ведь если бы печатал воспоминания не у себя, а в «Москве» или «Слове», как при Советской власти водилось, то ведь не было бы этой восторженной свистопляски «с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков».

Трудно понять, на каких напуганых идиотов рассчитывал автор, когда писал: «Ты прямо намекаешь, что „антикоммунист“ Куняев (заметьте, он сам себя так именует. — В.Б.) узурпировал власть и сместил в „Нашем современнике“ коммуниста Викулова»: И чуть не плачет: «Зачем же так, Володя? Викулов сам предложил мне взять журнал, причем долго уговаривал».

Вот так иные умельцы шили и шьют дела: придумывали преступление и объявляли его доказанным! Я не знал, конечно, как в данном случае новый редактор «взял» журнал, ибо не был близок делам журнала. Но мне давно и хорошо известно, что это всегда делалось через секретариат Союза писателей, решение которого утверждалось в ЦК, а прежний редактор мог тут лишь содействовать, протежировать. Поэтому «намекать» на «узурпаторство» Куняева в 1989 году мне просто не могло прийти в голову. Да ведь он сам же об этом поведал, а я прочитал: «В то время главных редакторов утверждали на Политбюро ЦК КПСС, и мои друзья В. Распутин и В. Белов потратили немало сил убедить генсека не возражать против моего назначения… В августе 1989 года С. В. Викулов окончательно решил: „Приходи в мой кабинет и принимай журнал, а в ЦК утвердят“. Так мы и поступили. Позже состоялось и заседание Политбюро. (Ему откуда-то известен даже разговор будто бы состоявшийся там. Правда, он сильно попахивает липой. Трудно поверить, чтобы Горбачев на заседании сказал Яковлеву: „Ну давай бросим кость русским писателям“. — В.Б.) Через месяц-полтора меня пригласил секретарь ЦК по идеологии В. Медведев, чтобы сообщить, что мое утверждение состоялось…» В эти же дни позвонил еще и Е. К. Лигачев: «Поздравляю с утверждением. Надеемся, что журнал будет вести литературную политику в интересах партии и народа»… Ах, Егор Кузьмич, откуда вам, добрая душа, было знать, что совсем скоро Куняев запишет в дневнике: «На КПСС надели намордник. Да, это победа. Но… сегодня Ельцин, а если завтра Лигачев?» Предатель Ельцин для патриота Куняева — сбывшаяся мечта, а коммунист Лигачев — кошмарный ужас. И можно представить себе, Егор Кузьмич, что испытали вы, когда вскоре, раскрыв журнал, увидели там лучезарное имечко Солженицына, а попозже — передовицу с призывом создать в помощь Ельцину для расправы над коммунистами «Антикоммунистический комитет»…

Так вот, повторяю: все это — роль и названных друзей, и Викулова, и секретарей ЦК, и Политбюро — все это я знал еще два с лишним года тому назад по публикации воспоминаний в «НС» № 7 за 1999 год (с. 137). Так, спрашивается, как же я мог, вместе со всеми читателями журнала зная это, намекать на захват, на узурпацию, на оккупацию!.. Господи, и соврать-то правдоподобно не умеют, а всегда только с солженицынским бульдозерным напором… Это сейчас с помощью наглости, ловкости рук или ОМОНа захватывают что угодно, а тогда была Советская власть, существовал закон. Куняев, как видно, все это уже забыл. Головокружение от перманентных триумфов!.. Да ведь мог бы подумать еще и о том, с какой стати буду я стеснительно «намекать», коли не робею молвить прямо и ясно. Намек — это не мой жанр… А вообще-то именно так и произошло: место коммуниста занял антикоммунист с партбилетом. Но если его так долго уговаривали «взять», то непонятно, почему он сидит на этом месте и не может отвалиться вот уже двенадцать лет. Понравилось? Но опять — а как же хлипкое здоровье?

Автор «Письма» и дальше использует тот прием: выдумает обвинение и гвоздит. Пишет, например, что дорогой Володя «недавно похвалил» и его воспоминания, и работу сына о П. Васильеве, но другой Владимир Сергеевич резко сменил милость на гнев. В чем дело? Спятил, что ли? Нет, говорит, гораздо хуже: «душа его отравлена завистью», «сердце его свербит от ревности», «темной ревности ко мне и „Нашему современнику“, причем еще с 1989 года…»

Очнись, Куняев, ну каким твоим духовным сокровищам и доблестям я могу завидовать — пронзительному уму? блистательному таланту? обширной эрудиции? наконец, твоей ослепительной красоте? Что, разве очаровательного Стасика и теперь обожают самые элегантные женщины Москвы, Парижа и Оклахомы, а меня и в молодости презирали красотки Измайлова и Благуши?.. Как уже говорил, я завидую Куняеву только в одном: он был в Австралии и видел, как там на зеленой лужайке кенгуру делает антраша… О таких, как Куняев, писал еще Анакреон в пятом веке до нашей эры в стихотворении «Зависть»:

В моих объятьях вновь ты,Хлоя…О Зевс! Какой блаженный миг!..Вдруг — стук в окошко…Что такое —И в час любви нам нет покоя!Стучит один поэт, старик.Он страстно шепчет:«Нимфа! Детка!Хоть я вчера ходил к врачу,Хоть и живу лишьНа таблетках,Но все ж тебя хотя бы редко,Хотя бы раз обнять хочу!..»Он шепчет, а она не слышит.И я-то знаю, почему:Пыл старца Хлою не колышет.А он, плебей, в эклогах пишет,Что я завидую ему!

Так писал Анакреон, но ведь и сам Куняев вполне разумно отвечал Евтушенко на такое же обвинение: «Он всю жизнь считал, будто я завидую ему. Наивный человек. Как будто у людей нет других, более серьезных причин для отторжения, нежели зависть!» Золотые слова. Хотя в данном случае зависть поэта, имеющего журнально-цэдээловскую известность, к поэту-ровеснику, получившему известность всероссийскую и даже шире, не так уж невероятна. Вот сценка из воспоминаний. После выступления на литературном вечере Евтушенко, Куняев и Олег Чухонцев оказались за одним столиком в кафе. «К нам тут же подлетел поклонник, — пишет Куняев. — Вернее, не к нам, а к нему». Вот именно — к нему. «Подпишите! — задыхаясь от удачи, он протянул своему кумиру его же книгу». Естественно, что его книгу, а не куняевскую. И вот приходится гадать, чего больше — яда или зависти — в нарисованной дальше картине: «Кумир, не прерывая разговора с нами, вытащил авторучку — и не то чтобы спросить поклонника, как зовут или что другое, — повернулся к нему лишь настолько, чтобы не промахнуться золотым пером „паркера“ мимо обложки, и коряво черканул на ней что-то отдалено похожее на свою фамилию». А? И золотое перо «паркера» тут!.. А дальше уже просто умопомрачительно: «Молодой человек, — обратился я к поклоннику, — вот, — показал на истинного, но малопопулярного поэта Чухонцева, — возьмите и у него автограф, он тоже пишет замечательные стихи…» По-моему, только при помрачении ума можно давать советы любителям поэзии, у кого им брать автографы. Чем же ум Куняева был помрачен в этой сцене? Вот вопрос… А Чухонцев, увы, как был малопопулярным, так и остался.

Да, зависть среди писателей, пожалуй, особенно среди стихотворцев, дело не редкое, о чем честные среди них свидетельствуют сами. Вот Блок:

Там жили поэты, и каждый встречалДругого надменной улыбкой…

А вот Дмитрий Кедрин:

У поэтов есть такой обычай:В круг сходясь, оплевывать друг друга…

Наконец, Леонид Мартынов:

Я жил во времена Шекспира,И видел я его в лицо.И говорил я про Шекспира.Что пьесы у него — дрянцоИ что заимствует сюжетыОн где попало без стыда,Что грязны у него манжетыИ неопрятна борода…Но ненавистником ШекспираЯ был лишь только потому,Что был завистником ШекспираИ был соперником ему.