Огонь желаний

Лицо незнакомца отразило неподдельное изумление.

— О, да вы и это знаете! Не ожидал.

— Ну, это уж слишком. Вы ко мне относитесь, как к ребенку, — не сдержавшись, резко заметила девушка.

Потом уже она поняла, что их разговор был бы совсем не таким, будь незнакомец, пробравшийся, как вор, в ее гостиную, действительно журналистом.

— Вы уйдете наконец? — теперь Вада говорила уже другим тоном. — Я не буду больше с вами разговаривать в такой манере.

— Почему? — спросил он. — В конце концов вы единственный человек, который мог бы мне рассказать о вашей госпоже. Вы можете сообщить мне о неуловимой мадемуазель Хольц то, о чем не дознался никакой другой журналист.

— Но вы же обещали, что не будете о ней писать, — возразила Вада.

— Насколько я помню, вы меня умоляли этого не делать. Если я дам вам слово чести, что ничего не опубликую без вашего разрешения, вы позволите поговорить с вами несколько минут?

— Не думаю, что мне следует это делать, — проговорила Вада.

— Ваша госпожа ограничивает свободу ваших действий, не так ли? — спросил он насмешливо. — Какую же магию, кроме денег, использует мадемуазель, чтобы все вокруг потворствовали ее желанию придать себе ореол таинственности, — больший, чем у сфинкса?

Вада засмеялась, сама того не желая.

— Да нет же, она совсем не такая!

— А какая ваша госпожа?

— Вы пытаетесь выудить у меня сведения о ней! — тон Вады был обвинительный. — И делаете это за спиной моей госпожи, тайком. Я не собираюсь больше разговаривать с вами о мадемуазель, — я не могу.

— Тогда я вынужден пойти на компромисс, — сказал незнакомец в зеленом. — Мы будем говорить о вас.

— Нет, — возразила Вада с застенчивой улыбкой. — Я не хочу говорить с вами о себе.

— А о чем вы предпочли бы, беседовать?

— Мне бы хотелось побольше узнать о символизме, — ответила Вада. — Я читала о нем в Америке, но понять все это довольно сложно.

— Не особенно. — Нежданный собеседник смолк, но, увидев, что Вада ждет разъяснений, продолжил:

— Точно так же, как импрессионизм стал протестом против определенных, уже сложившихся тем и образов в живописи, символизм возник как попытка расшатать застарелые устои в поэзии.

— Но сейчас это течение уже вышло за пределы поэзии, не так ли?

— Ну конечно. К поэтам-символистам присоединились художники, драматурги, все, кто интересуется таинственным миром души и чувств.

— Кажется, теперь я понимаю, — сказала Вада. — Они передают не то, что видят на самом деле, а то, что чувствуют.

— Проще говоря, это можно объяснить именно так, — улыбнулся незнакомец и, взглянув на нее, спросил:

— Почему вы интересуетесь тем, что американцу должно казаться слишком неопределенным? Я не поверю, что «мисс Богачка» может увлекаться подобными вещами.

В его тоне было что-то саркастическое, почти злое, и это заставило Валу быстро возразить:

— Это несправедливо! Вы никогда не встречали мадемуазель Хольц, так почему же, не видя ни разу, позволяете себе ее осуждать?

— Докажите, что она отличается от обычной богатой американки, которая охотится за титулом, — произнес он.

Вада застыла на месте.

— Что вы… этим хотите сказать? — спросила она почти шепотом.

Ей показалось, что глаза незнакомца внимательно наблюдают за выражением ее лица. Он объяснил:

— До меня дошли слухи, конечно, может быть, это репортерские сплетни, что мадемуазель Хольц стремится приобрести титул, притом обязательно английский.

— Кто вам это сказал? — с жаром спросила Вада.

— Между прочим, — ответил незнакомец, — сведения пришли ко мне из Англии.

Ваде так хотелось ему возразить и сказать, что все неправда, ложь, но так и не смогла вымолвить ни слова. Вместо этого она произнесла:

— Я думала, мы договорились, что не будем обсуждать мою госпожу.

— Не уверен, что мы действительно об этом договорились. Я всего лишь сказал, что готов говорить о вас.

— Но я не имею ни малейшего желания говорить о себе, — возразила Вада. Затем спросила:

— Вы можете назвать мне ваше имя?

— Пьер Вальмон, — ответил он, — но боюсь, оно вам мало что скажет.

— Вы пишите для «Плюм»?

— Я соредактор этого журнала.

— Это один из журналов, который мне хотелось бы приобрести, пока я в Париже.

— Я пришлю вам экземпляр, или лучше — я вам его принесу.

— Спасибо, мне бы очень этого хотелось.

— Чтобы я вам его принес?

Девушку слегка смутило выражение, которое появилось в его глазах. Он не имеет права так оценивающе и смело на нее смотреть, — это Ваде не понравилось.

— Думаю, господин Вальмон, мы вряд ли снова с вами увидимся. Я приехала в Париж ненадолго.

— Что вы собираетесь делать в Париже?

— Хочу посмотреть то, что смогу, — очень непосредственно ответила Вада, — но боюсь, мне не удастся увидеть все, о чем я мечтала.

— А что вы хотите увидеть больше всего? Вада немного подумала и совершенно искренне сказала:

— Прежде всего мне бы хотелось услышать символистов. Я раньше немного читала об их поэзии и видела обзоры в американских газетах.

Она на мгновение умолкла и мечтательно добавила:

— Но совсем другое дело встретить или услышать поэта.

Пьер Вальмон промолчал, а девушка спросила:

— Вы пишете стихи?

— Немного. Но думаю, они довольно слабые. Так же, как мои коллеги, я читал свои стихи в «Солей д'Ор»— там собираются символисты.

— Где это? — с придыханием спросила Вада.

— В подвале кафе на площади Святого Михаила. Поэты и художники стали там встречаться всего несколько лет назад благодаря Леону Дешану — поэту и основателю журнала «Плюм».

— А что делают поэты, когда собираются вместе?

— Не только поэты, но и музыканты, певцы, все, кто считает себя символистом, читают стихи, поют, слушают и исполняют музыку — для всех, кто приходит их слушать.

— Звучит очень заманчиво! — возбужденно сказала Вада.