Огонек

— Повторите, — приказывает сержант и, чтобы определить, смогу ли я сделать так, как он, отходит в сторону.

— Выполняйте.

Земля бросается под ноги. Бегу быстро. Еще быстрее работаю лопатой.

— Плохо, не годится, — укоризненно произносит Шилин. — Еще разок повторите весь комплекс.

Повторяю все сначала.

— Теперь хорошо. Молодец!

И, помолчав с минуту, улыбается:

— Художник!

* * *

Маленькой черной букашкой висит над горами вертолет: он уходит все дальше и дальше и, наконец, растворяется в синеве. Мы сидим на скалистой террасе. Шилин рассматривает карту. Ветер треплет ее, отчего кажется: командир отделения держит в руках трепещущую птицу, готовую вырваться, улететь. Буянов проверяет нашу горную амуницию.

У меня, как и у каждого разведчика, груз внушительный. Но странное дело: сейчас я его почти не чувствую, может быть, оттого, что перед вылетом на задание Буянов почти каждый день в свободное от занятий время дополнительно тренировал меня. Потирая свой рыжий хохолок, он приговаривал: «Старайся, друг, старательным легче живется».

Сержант Шилин, сложив карту, объявляет, как будем продвигаться. Первыми уходят Шилин и Ратников. Я наблюдаю: их фигурки то показываются на возвышенностях, то скрываются в углублениях. Где-то на самой вершине горы «Высокой» расположена площадка. Она используется «противником» как промежуточная заправочная база для самолетов. Мы должны проникнуть туда, «взорвать» склад с горючим и возвратиться обратно на террасу, где будет ждать нас вертолет. На нем прибудет сюда командир роты. Все круче становится подъем. Я слышу, как дышит Торопов, идущий следом за мной. Саша делает неосторожный шаг: из-под ног его сыплются мелкие камешки. В ту же секунду останавливается Буянов и делает строгое предупреждение.

— Вот как надо ставить ногу, — показывает он Торопову. Саша снимает с головы пилотку и вытирает с лица пот.

— Да знаю я, как ступать, но идем-то не по Дерибасовской. Ты был когда-нибудь в Одессе?

— Пошли! — коротко приказывает Буянов, не отвечая на вопрос Торопова.

Путь преграждает обрыв. Мы подходим к самому его краю.

— Здесь где-то, — говорит Буянов.

— А вот же они! — вскрикивает Торопов, и, довольный тем, что ему первому удалось заметить товарищей, поворачивается к Буянову.

— А ты, старшой: неправильно ногу ставишь! Еще бабка говорила: «Глаза у тебя, Сашок, далеко видят».

— А под носом ничего не замечают, — Буянов вдруг с силой отталкивает Торопова от обрыва.

Саша недоумевает, встает, отряхиваясь.

— Видишь, — показывает Буянов на трещину в грунте, где только что стоял Торопов. — Еще секунда, и ты бы… — Он ударяет ногой о землю, вниз с шумом летит кромка обрыва.

— Понял? Это тебе не Дерибасовская, а горы — пора бы знать.

— Коварство! — крутит головой Саша. Обходным путем спускаемся вниз. Шилин спрашивает у Буянова, кто как держался на маршруте.

— Нормально, — коротко отвечает Алексей.

— А он? — показывает на меня сержант.

— Подходяще, — это любимое слово Буянова. — Подходяще, — повторяет он и вместе с сержантом начинает сверять карту с местностью.

Торопов, положив ноги на камень, лежит на спине и мурлычет какую-то песенку. Потом, опершись на локоть, замечает:

— Заберемся мы под облака, а там никакого «противника» и нет. Вот обидно будет!

— Сам знаешь, «противник» условный, — возражает Ратников.

— Ус-лов-ный! — тянет Торопов. — А вот горы самые настоящие, и мы самым безусловным образом поливаем их своим потом.

— Что, уже на выдох идешь? — спрашиваю довольно насмешливо.

— Кто, я? — поднимается Торопов. — Э-э, что ты-то, Грач, понимаешь, — отмахивается он так, словно я для него ничего не значу.

На очередном отрезке маршрута продвигаемся цепочкой. Подъем настолько крут, что кажется, будто земля дыбом становится. Торопов теперь идет впереди меня. Иной раз он поворачивает голову, и тогда я вижу его лицо: оно хотя и покрыто капельками пота, но по-мальчишески задорное, беспечное. И я слежу за Сашей, за каждым его движением. Вот он наступил на камень, кругляш чуть покачнулся, и я не успеваю отскочить в сторону, как Торопов со всего маху падает на меня, больно ударяя в грудь автоматом — даже дыхание перехватило.

— Ушиб? — спрашивает Шилин.

Я не вижу сержанта, только слышу его голос: расплывчатые желто-красные круги мешают мне рассмотреть командира отделения.

— Ничего, пройдет, — наконец, произношу с трудом.

Отдыхаем в кустарнике. Шилин разрешает открыть консервы, поесть. Сам он сразу принимается раскладывать карту. Буянов сидит между мной и Тороповым. Вид у него спокойный и бодрый — не скажешь, что ефрейтор находится уже пять часов в пути. Съев консервы, он открывает флягу с водой. Но прежде чем сделать несколько глотков, укоряет Торопова:

— Надо быть более внимательным, разве ты не видел, что у тебя под ногами камень.

— Думал, он прочно в грунте держится, а наступил — в жар бросило. Коварство! — Саша трогает дыру на моей гимнастерке.

— Дай заштопаю.

Он берет иголку и, наклонившись, молча зашивает. Закончив, толкает в бок присмиревшего Игоря:

— А тебе приходилось дома такой работой заниматься?

— Не только штопать, — без смущения сознается Ратников. — Отец с матерью все время в поле, так я двух младших братишек обстирывал. Соседские девчонки смеялись, прачкой дразнили.

— Девчонки — вредное племя! — комментирует Саша. — Когда мне лет десять было, плавать еще не умел, ходил на море с надувной камерой. Как-то барахтаюсь у берега, подплывает ко мне этакая рыженькая и хватается за камеру. Я ее отпугнул. Но она все-таки успела проколоть. Ну, я и начал пузыри пускать. Чуть не утонул. Тонькой ее звали, ту рыжую-то. А вот теперь она мне письма пишет… Антонина! Хорошая девчонка. А вообще-то они существа неважные. Вот и Сергей из-за одной такой на гауптвахту угодил.

— Приготовиться! — Шилин складывает карту и обстоятельно поясняет, как мы должны выдвигаться на площадку «противника». Осмотрев местность, он приказывает закопать в землю пустые консервные банки. «Зачем еще?» — недоумеваю я. Но, подумав, соображаю: все, что мы, солдаты, делаем сейчас условно, постепенно входит в привычку, становится навыком. И уж потом, если когда-нибудь понадобится действовать по-настоящему, будем поступать именно так, как учили сержант Шилин, ефрейтор Буянов, майор Копытов…

Путь длинен, тяжел, мучителен. Все больше отстаю от других. Пот заливает глаза.

— Дай вещмешок, — предлагает Торопов.

— Спасибо, Саша, не надо.

Перед маршем Копытов сказал мне, что генерал интересовался, как я себя веду, крепко ли держу слово. Что ж, после этого признаваться, что мне трудно? Ни за что!

Ночь проводим в небольшом каменистом углублении, посменно дежурим, ведем наблюдение за «противником». Мы с Игорем Ратниковым только что сменили Торопова и Буянова. Приближается рассвет. Камни остыли, холод пробирает до костей, а подняться нельзя, надо лежать неподвижно. Ледяная земля, ледяной автомат. И звезды кажутся холодными. Тишина, такая тишина! Стучит сердце, звенит в ушах. И вдруг наступает какое-то оцепенение. Даже не замечаю, как все ниже опускается голова.