Ограбление казино

— Мне тоже, — сказал Фрэнки.

— Ну, — подтвердил Амато. — И знаешь, что она мне? «А Розали, — говорит, — сколько, к которой ты шлёндал?»

— А сколько Розали? — спросил Фрэнки.

— Восемнадцать, — ответил Амато. — Охрененная разница. Только я так, конечно, не мог сказать. Я всегда, как спросит, я всегда в отказ. И Розали ни на какой Пилюле не сидела. Каждый месяц… ай, да все равно с ней не фонтан.

— А не похоже было, — сказал Фрэнки.

— Тем не менее, — ответил Амато. — Бля, в Форт-Нокс легче забраться. Да и повеселее будет. Ей всякий раз надо было доказывать: вот, мол, ты и есть моя настоящая любовь, прочая срань. Дебилом быть надо. А она — она вообщеникак не чесалась. Как с бревном ебаться. Я, бывало, она ж даже не почешется как-то почесаться.Я ей говорю: «Розали, еб-те-с-матей, ты хоть почешись как-то, а? Ты ж залететь не хочешь, правда?» А она в рев. Смертный грех-де. Ну не знаю. Я вообще не. Бывало, думал, я дебил, думал, у меня тут маза какая-то покатила. А теперь — теперь вообще не понимаю, зачем оно мне было. И близко не стоит столько, на сколько мне вложиться пришлось.

— Но девка-то видная была, — сказал Фрэнки.

— Матч видал тут как-то вечером? — спросил Амато. — Я видал. Дома сидел. Конни легла наконец-то. У нее челюсть трындеть устала. А мне телевидение чем нравится, парнишка. Звук можно отключать. А тут как раз показывают Снида, ^[2]как он на этого здорового шведского центр-форварда навалился. Видел, нет?

— Дома не было, — ответил Фрэнки.

— В общем, — сказал Амато. — Как-то вечером я встретил Розали, на Артерии ^[3]увидал. Конни заставила остановиться, хлеба ей, блядь, купить. И это вот еще, не знаю, почему так. Я ж у нее не прошу — поделай-ка за меня дела. Какого хуя я должен останавливаться по пути домой и ее дела делать? В общем, вижу — Розали. И она теперь здоровее того шведа, ей-богу.

— Она очень симпатичная девчонка была, — сказал Фрэнки.

— Эх, — ответил Амато. — Замуж вышла. Вот чего ей надо было. Вот из-за чего переживала, пока я ее дрючил. Я-то переживал, из-за чего с ней так паршиво. А она переживала, как ей, блядь, за меня выйти, если я уже на Конни женат. Я-то не хотел опять жениться. Я уже разок это сделал. Одного раза хватит, если не псих. А ей вот такого подавай. И залетела вот. На четвертом, я прикинул. Та девка где? Ее сейчас так раздуло, что и в мои штаны б не влезла, вот такенные ножищи. Все коту под хвост, надо подождать только. Конни мне говорит: «Тебе что-то не нравится? Ладно. Вот и поговори с ней, мистер Папаша-Хлопотун, который шесть-семь лет в тюряге просидел, пока она у него подрастала. Возьми и поговори. Скажи, какая она непослушная девчонка». Само собой, Конни нихуя не могла мне сказать, пока я в крытой сидел. Откуда мне знать-то? Блядь. Тут все равно уже ничего не поделаешь. Не важно. Злит просто, вот и все. Очень меня это злит.

— Слушай, — сказал Фрэнки. — Я ничего такого не хотел, ладно? Мне до лампочки, что там тебя злит и как. У тебя, по крайней мере, хоть что-то.

— Все равно на подсосе, а? — спросил Амато.

— Знаешь, что я сделал? — сказал Фрэнки. — Я даже на Пробацию пошел. Как будто поверил во всю ту срань, которую там раздают, во все вот это вот. «На тебе кой-чего. Местечко в Холбруке, нужны сборщики на конвейер. Сто тридцать в неделю. С четырех до полуночи. Работа постоянная, на глупости времени не будет…» Красота, — продолжал Фрэнки. — Живу я в Сомервилле. Как мне, к ебеней матери, до Холбрука в середине дня добираться? ^[4]Это-то ладно, как мне, блядь, обратно посреди ночи ехать? «Купи машину. Тебе для работы все равно понадобится, мы тебе поможем права восстановить…» На что? — спросил Фрэнки. — У меня денег нет. На какие шиши мне лайбу покупать? Какого хуя они там себе думают — зачем мне тогда работа понадобилась? Я у сестры живу и прочее. Просто так размяться? Денег у меня нет, машины нет. «Может, подвезет кто», — говорят. Ну да. Торчи на Площади каждый день, может, повезет, кто-нибудь в Холбрук поедет. Да еще в такое время. Ослы… «Так переезжай сюда», — говорят мне, — продолжал Фрэнки. — Та же херня. Хрустов-то все равно нет. Были б, я бы не только сюда переехал, а вообще куда-нибудь, я б им тогда и мозги не парил. Ну, извини, говорят. У них сейчас больше ничего нету, но они вполне уверены — тот мужик, который нанимает, такого, как я, нанял бы. Может, на пособие сяду, тогда смогу туда переехать. Чуваку просто надоело со мной терки тереть. Ему, блядь, кофейку выпить хочется или еще чего. На том и дело стало. А тут Расселла встречаю. У него-то все срастается. Может, отель себе уже купит через недельку-другую.

— Не на собачках, — сказал Амато.

— Так он же этим просто занимается, — ответил Фрэнки. — А деньги на что-то другое пустит, как только наберется достаточно. Вот и мне бы так хотелось — я как раз такое в виду и имел для себя. Но мне сначала капусты надо на закупку.

— Чего закупку? — спросил Амато.

— У меня тут знакомый один есть, — ответил Фрэнки. — Повидались с ним, он спрашивает, само собой, как оно. Мы с ним по пару шипучек чпокнули, он угощает, поговорили, а потом он такой: мне тут в одно место надо, если хочешь — пошли, может, дескать, что-нибудь присмотрю… И вот мы туда приходим, — продолжал Фрэнки, — а там драхмы. Одними двадцатками. Красота — глаз не оторвать. Мог бы, так купил бы хоть сколько. Была бы штука с собой — купил бы их на двадцатку. И говорю тебе — красиво все. Хоть прожектором на них свети.

— Позвонил бы тому парню, — сказал Амато. — Попрощался. Заметут его. Первую двадцатку ему лучше в аптеке слить — пусть себе новую зубную щетку купит, пригодится.

— Джон, — сказал Фрэнки. — Мимо. Говорю тебе, дрянцы очень годные. Бумага хорошая, краска хорошая, цвета что надо. Точно тебе говорю. Я же хорошенько пригляделся. Этому чуваку надо их правительству сдавать. Лучше настоящих.

— Этот чувак — Пухлый Райан, — сказал Амато.

— Я его не знаю, — ответил Фрэнки.

— Его тут нет, — продолжал Амато. — Он в Атланте. И за эту красоту трубит, блядь, червонец. Смешно тебе? Знаешь чего? Я с тобой согласен. Это и впрямь красота. Почти что, блядь, совершенство. А вот Пухлый — Пухлый знает дохуя всего про печать и прочее, но, видишь ли, у Пухлого совсем нету, блядь, никаких мозгов. Как и у дружка твоего этого, Собаколюба. Порядочный-то он порядочный. Только ни шиша не соображает. Такие ребята — ты только с такими и тусуешься, а они, в общем, тупее самого Пухлого, других нету. Потому что сарга эта линковая, только для одного годится, кроме как жопу подтирать то есть, — таким, как вы, ее сбывать, вы ж нихера не шарите, что с ними станет, как только смасберы пойдут их сбывать. Потому и стоят они, как грязь… Знаешь, что с дрянцами этими не так? — спросил Амато. — Я тебе скажу. Пухлый их в «Страну чудес», ^[5]блядь, повез — вот что сделал. Мозгов-то нет. Ништяк, думает, получится, сам все и распихаю. На собачек все поставлю сам — и гордый такой, как смешно он все это придумал. И поставил. Раскидал в одиночку где-то тысяч на десять, за один, блядь, вечер. Пятьсот штук этих красивеньких блядских ремарок — и на всех до единой один и тот же красивенький номер… Ну и конечно, — продолжал Амато, — ребята, которые бегами этими заправляют, они дураки, нет? Еще какие. Тупицы непроходимые. Им ни за что в голову не придет, что бега — удобное место блины сливать. Не, ни в жисть не дотумкают. И кассиров своих нипочем не дрочат на опознанку липы. И кассиры эти, конечно, ничего не замечают в тот вечер, когда туда Пухлый приперся и давай двадцатками швыряться как оголтелый, хоть тресни, а не замечают. У них только, так уж вышло, штук девятьсот своей охраны, да болонь, да еще тайные федералы по всему стадиону, когда Пухлый к восьмому забегу опять приходит. И знаешь, что говорит? Ему права зачитывают и прочее, ему, блядь, помалкивать бы в тряпочку, и если он раньше этого не знал, а должен был, то теперь точно знает. Ему паяют подделку денежных знаков. А он на них смотрит такой и говорит: «Господи боже мой. Я их в кофе макал. На новые не похожи ведь…» Знаешь, что сделал? — спросил Амато. — Ему право на звонок дают, и он звонит Майку. И Майк говорит — говорит ему Майк: давай помалкивай. Потом туда приезжает — Майк же всех знает. Приезжает, заходит, а все над ним ржут, он это понимает — и спрашивает: «Чего?» А ему протоколы показывают и все дела. Потом допускают к клиенту. Он в камеру заходит, смотрит на него, а Пухлый ему: «Ух как я рад тебя видеть, старик». И знаешь, что Майк ему сказал? Посмотрел на него и говорит: «Пухлый, этот совет тебе ничего не будет стоить. Натягивай ярмо». И выходит… Видишь, — продолжал Амато. — В этом-то сегодня твоя главная проблема и есть. У тебя есть ребята, которые умеют дела вертеть, но они нихера не знают, что у них мозгов нету. Нет, блядь, у них воображения. Они одно только придумать могут — первое, что в глаза бросится, покажется ништяк. Да только пятьсот человек до них уже на этом обожглись, и тут всезнают, что будет, а ты идешь и на те же грабли — а за тобой посматривают и тебя гребут. Тут надо другой подход найти, чего никто еще не придумал или какое-то время не вспоминал, а иначе переезжай в Холбрук и на свою, блядь, тупорыловку устраивайся. А все остальное — трата времени и вообще дело опасное, потому что за это срока дают.

— Ладно, — сказал Фрэнки. — Ты чувак с подходом. Скажи мне, что за подход. Только не говори, что барбут, ладно? Я в тот переулок ни ногой за «Рыбой Билли» — чтоб потом в Эверетте оказаться с парой в башке. Вот уж дудки, блядь. Мне белков надо. А подыхать за них я не собираюсь.

— Что скажешь, — начал Амато, — в общем, гляди, давай обсудим. А потом уже решим. Как по-твоему, Собаколюб этот в карты сыграет?

— Ну, я то есть, — сказал Фрэнки, — блядь. Еще бы, кто угодно сыграет. Найдут, куда зайти и чтоб там арсенала не было. В таком-то блядстве башлей просто всегда меньше, чем в барбуте. Их охраняют. Их не пойдешь сворачивать, если, конечно, ты не такой флегон, что тебе нравится, как все вокруг бегают и хотят тебя грохнуть.

— Одну можно пойти, — сказал Амато.

— Я и на десять могу сходить, Джон, — сказал Фрэнки. — Я с десяток таких точек знаю, которые могу свернуть. Только потом кто-нибудь, да кто угодно, — отправит минимум восемь ебанутых сольди меня разыскивать.

— Не-а, — ответил Амато. — Раздень эту — и никто, искать тебя даже не станет никто.

— Это еще почему? — спросил Фрэнки.

— Потому что в тот же миг, как это случится, — сказал Амато, — они тут же будут знать, кто это был.

— Почему-то, — сказал Фрэнки, — меня это не утешает, Джон, знаешь?

— Не мы, — ответил Амато. — Не забывай, я знаю, как эти ребята смекают. Они не подумают, им даже в голову не придет, что это можем быть мы — или кто угодно еще. Они на одного навалятся — сразу же, и побегут его найдут, и хлопнут его, и на этом все. А ты, я и этот маленький гондон, если мы его берем в долю, — мы пилим где-то сорок — пятьдесят штук. Как, блядь, два пальца.

— Даже не знаю, как буду кого-то подставлять, — сказал Фрэнки.