Ох, охота!

Различают и оценивают соболей по окрасу: чем темнее мех, чем искристее его ость и мягче подпушок, тем дороже. Лучшим считается почти черный баргузинский, но ему не уступает и енисейский. В нашем краю по реке Четь соболя до пятидесятых годов не было, и охотники-промысловики о нем слышали только из рассказов стариков-старожилов, мол, был такой зверек, очень дорогой, потому и сгинул. Первого соболя поймал на Тонгуле дед Аредаков в конце пятидесятых, помню, привез шкурку и показывал отцу — нечто рыжеватое, похожее на хоря, поэтому впечатления это не произвело. Заготовитель соболя не принял, поскольку ни разу не видел и не знал, как оценивать. Буквально на следующий год почти все промысловики поймали по одному-два, и тогда заговорили, дескать, соболь откуда-то пришел и наверняка скоро уйдет. Помню, отец поймал первого в капкан, который стоял на норку. По следам решил, что попала домашняя кошка, бог весть как оказавшаяся в лесу, но когда нашел капкан, там оказался этот невиданный зверек.

Соболь не ушел, а, напротив, то ли размножился, то ли мигрировал откуда-то, но к началу семидесятых его развелось столько, что охотники начали ловить и брать из-под собаки по 10–15 штук. Самое интересное, что по цвету они попадались настолько разные, будто сбежались со всех кряжей — от черного баргузинского до светло-коричневого с рыжеватым подпалом. Больше всего соболя брали в верховьях рек Кети и Чулыма, на границе с Красноярским краем. Там были для него благодатные места — сухостойные и сгоревшие шелкопрядники, где в изобилии было мышей, отдаленность и полное безлюдье. Охотники в спешном порядке осваивали способы лова этого зверька и даже мечтали хоть немного разбогатеть, потому как хороший, темный кот даже со всеми обманами и обсчетами стоил 100–120 советских рублей, тогда как основной вид промысла — белка, всего рубль, если без дефектов.

Разбогатеть не успели, грянул рынок…

Соболь, как и многие высокоорганизованные животные, имеет свою территорию, которую охраняет от возможных конкурентов, например колонка и горностая, поскольку их кормовая база отчасти пересекается. Живет в дуплах старых деревьев, где самки выводят потомство, но найти его гнездо черезвычайно трудно, зверек никогда не спустится из жилища сразу на землю и никогда не наследит, а всегда уходит по кронам на расстояние до полукилометра и так же возвращается обратно. Однако после удачной охоты может отлеживаться день, где угодно: в дупле валежины, в курумнике — каменной реке или в старом беличьем гайне, собственно почему часто и попадает на собачий нюх. Иногда, видимо, много зависит от погоды, соболь, затаившись, сидит во временном убежище так плотно и не поднимается даже от выстрелов, отчего создается полное ощущение, что там никого нет. Но собака чует зверька, и оттащить ее невозможно. Однажды в такой же ситуации, еще по чернотропу, отчаявшись выгнать соболя из невидимого убежища — и стучал, и стрелял, — я полез на огромную полузасохшую пихту, оставив ружье внизу. И лишь когда забрался до середины, увидел над собой старое птичье гнездо, возможно черного ворона. И в тот же миг оттуда выскочил зверек, застрекотал недовольно и легко перемахнул на соседнюю ель. Причем словно зная, что я безоружен, сел открыто и стал огрызаться на собаку. Пока я спускался на землю, соболь ушел верхом примерно на версту, так что пса было едва слышно. Взять его так и не удалось, поскольку поднялся сильный ветер, а ночью выпал снег, который скорее всего и был причиной столь крепкой усидчивости.

В былые времена за красоту меха и спрос соболь стал своеобразной сибирской валютой, отчего его изображение попадало на монеты и в гербы сибирских городов. Например, этот зверек есть на медных екатерининских деньгах, которые чеканились за Уралом и имели там ход. Есть не безосновательное предположение, что поход Ермака и освоение Сибири Строгановыми в первую очередь преследовало экономические охотничьи цели — соболиные угодья, которых уже не оставалось на Европейской части. До этого похода знаменитые уральские промышленники скупали мягкую рухлядь у туземного населения Сибири, посылая за Камень небольшие торговые экспедиции. Видимо, это не очень-то удовлетворяло Строгановых, надо было все время охранять обозы от разбойных людей, которыми были как туземцы, так и беглые русские люди. Дабы раз и навсегда решить вопрос, они снарядили Ермака с небольшим войском, который прошел всю Западную Сибирь, словно нож сквозь масло, — разрозненное местное население давно привыкло к русским торговым людям, которые давали за пушнину домашнюю утварь (медный котел стоил столько, сколько в него помещалось соболей), ножи и редкие тогда ружья, поэтому не оказывали особого сопротивления. Население устроенных позже казачьих крепостей, кроме охранных функций, почти поголовно занималось промысловой охотой на соболя и скупкой пушнины у туземцев. Так что, выходит, этот маленький и невероятно дорогой зверек увел русских сначала за Урал, а потом и до Камчатки. В настоящее время соболь, как и некоторые другие пушные звери, добывается исключительно по лицензиям. То есть охотник ловит не сколько может, а сколько ему разрешат. Замысел отличный, позволяющий регулировать численность, планировать добычу и т. д., но совершенно бесполезный. Неуемная страсть нынешней власти все подвергать контролю и лицензированию ничего, кроме армии чиновников, не порождает. Наглядный пример: за 2005 год через пушные аукционы было продано как на внешнем, так и на внутреннем рынке соболей ровно в два разабольше, чем выдано на них лицензий.

И это лишь то, что учтено.

Норка

До появления когда-то истребленного в Южной Сибири соболя американская крупная норка, запущенная в двадцатых годах, была основным видом пушного промысла, правда после белки. По рассказам стариков, в Обском бассейне когда-то жила и европейская, более мелкая и с отличительным признаком — белыми губами, но заокеанская вскоре вытеснила местную, и не только по причине одной и той же кормовой базы; оказалось, что обе эти норки генетически не совместимы и когда более сильная американская огуливает самку европейской, зачатие или не происходит, или зародыши погибают. В результате к пятидесятым годам местная норка исчезла в Сибири, но зато размножилась и расселилась чужеземная, по качеству меха лучшая.

Основные места обитания — берега рек, озер, ручьев и прочих пресных водоемов, поскольку основная пища добывается норкой из воды либо вблизи ее. Это прежде всего рыба, мелкая водяная крыса, позже исчезнувшая по этой причине, детеныши ондатры, утята и даже лягушки, когда ничего нет. Достаточно пищи ей и на суше, начиная с мышей и заканчивая утиными и другими яйцами. Стол норки сильно скудеет зимой, когда остаются только мелкие грызуны и рыба. Для того чтобы проникнуть под толстый лед, она ищет промоины либо незамерзающие отдушины, образующиеся в пустотах под осевшим льдом. Под водой может находиться до 8–10 минут, при этом шерсть ее, смазанная жировыми выделениями, не намокает — стоит встряхнуться и опять сухая. Благодатный период для норки начинается в январе, когда на старицах и озерах начинается загар воды — кислородное голодание и мор рыбы. Если в это время пробить майну во льду, весь окрестный зверек будет там. Иногда из жадности норка хватает рыбу, большую весом в четырежды. Однажды в бинокль я увидел на льду щуку, которая выпрыгнула из полыньи. Расстояние было метров триста, и пока шел на лыжах, рыбу узрела норка, невзирая на меня, схватила двухкилограммовую добычу и поволкла ее к берегу. И пока не догнал и не швырнул в нее рукавицей, поскольку ружья не было, не бросила. Норки любят воровать рыбу из ловушек, морд и заманов, куда частенько попадают сами. В другое время это очень осторожный ночной зверек, ведущий скрытный образ жизни. Его стихия — прибрежный мусор, плавник, заросли ивняка, где есть тысячи мест для укрытия, несмотря на свое название, нор она не копает, а пользуется естественными убежищами. Март — брачный период, когда самцы теряют всякую осторожность и устраивают драки средь белого дня, где-нибудь на сверкающем от солнечного света и белого снега берегу. Самка американской норки приносит до десятка малышей (европейская только до шести), которые вырастают к зимнему охотничьему сезону до полноценного зверька.

С упадком промысловой охоты и развитием ферм, где норок разводят в клетках, численность их довольно значительно возросла. Зимой я находил места поиска пищи и кормежки там, где зверька сроду не было — в придорожных прудах и затопленных мелиоративных канавах. Кстати, там же поселилась и ондатра.

Куница

Этого зверька можно считать европейским соболем и не потому, что куница его заменяет; она является родоночальником семейства куньих, к коему относится сибирский красавец, и ближайшим сородичем его. В контактных зонах, где они встречаются, существуют так называемые кидусы — помесные зверьки. Нежный, длинноостый куний мех, как и соболиный, в стародавние времена являлся и мужским мехом, ценился очень высоко и был принадлежностью богатых людей. В отличие от соболя куница большую часть жизни проводит на деревьях, очень легко уходит по кронам, причем иногда без всякой причины — не от собаки и не от человека, передвигается так стремительно, что не поспеешь бегом. Бывает, в прыжке с кроны на крону даже планирует, как белка-летяга, и становится понятным, зачем ей хвост — благодаря ему может в полете изменять направление. Охотиться на нее с собакой, пожалуй, ещё труднее, чем на соболя; если куница не окажется на отдельно стоящем дереве, то за ней набегаешься, поэтому больше ловят ее капканами и кулемками. Устанавливают их на возвышенностях под большими деревьями, в местах, которые любят посещать куницы, по такому же принципу, как и на соболя. Либо между деревьев закрепляют горизонтальную слегу, посередине вешают приманку, а по концам ставят капканы. Оба способа плохи тем, что что часто ловушки спускают птицы, особенно кукши и сойки.

Куница-желтодушка (имеющая на груди роскошное жабо желтоватого цвета) не в пример соболю плотоядна. Основная ее пища это мыши, птицы и белки, за которыми она с удовольствием охотится. Не слышал о глухарях, но куропатку, рябчика и тетерева она берет без особого труда, и точно так же — на ночевке в снегу. Распространена в настоящее время по всей европейской лесной части России от Калининградской области до некоторых районов Ханты-Мансийского национального округа.

Но есть еще одна разновидность, куница-белодушка, или каменная, ареал рассеивания которой связан не только с лесами, но и горными районами, лесостепными пространствами и близостью… к человеческому жилью. Она преспокойно живет на окраинах городов и даже внутригородских парков, питаясь грызунами, теми же прикормленными человеком белками и даже голубями. Рассказывают случаи нападения каменных куниц на домашних кошек, во что верится с трудом — если только по глупости или от великого голода.

Белка

Второе ее название на русском языке — векша, которое стало названием денежной единицы в Древней Руси. Это впрямую говорит о том, что беличья шкурка когда-то являлась монетой, расчетным средством. И это же доказывает версию о том, что славяне, элитная часть этого этноса, жили с лова, соответственно устраивали свое государство и употребляли в обиходе слова, связанные с охотой и добычей. Возможно, белка — это собственно название зверька, произошедшее от «белый — светлый — прекрасный», а векша — шкурка, как деньги, единица измерения стоимости. Хотя в летописях есть упоминание об уплате дани Русью хазарам «по белици от дыма», то есть по белке с двора. В любом случае столь близкая связь этого зверька с экономикой, благополучной жизнью наших предков говорит о том, что белка была неким национальным продуктом, весьма распространенным и даже символическим «золотым запасом», коли шкурками платили дань, а хазары признавали их за ценность и брали. Кроме всего, это означает, что на Руси промысел белки был чуть ли не делом каждой семьи — с лова жили. И это неудивительно: хвойные леса, вековые сосновые боры — место обитания этого зверька — в то время покрывали подавляющую часть территории государства.

Белка — зверек, довольно быстро привыкающий к человеку. Всем известно, что она легко начинает брать корм с руки и даже попрошайничает в парках. Добрые люди радуются контакту с живой природой, с удовольствием подают нищим белкам и тем самым губят в них дикую, естественную природу. Наверное, это неплохо, гуляя, показать ребенку живую белочку, дать ей орехов; можно даже отловить ее и, окончательно приручив, посадить в колесо, дабы сделать игрушку… Экзюпери сказал — мы в ответе за тех, кого приручили. А мы, разрушая природную гармонию маленького любопытного зверька, готовы взять ответственность на себя за все его поколение, которое будет не способно даже прокормить себя, не то что спастись от хищника?