Охота на царя

– Да ладно, Иван, не держи меня за дурака. Александр Первый тоже, якобы, не знал о намерении заговорщиков убить Павла Петровича. Он просто молча страдал за судьбы Родины! Но убийство родного отца было в его интересах, и еще в интересах многих других людей. И эти люди прочитали его бесхитростные мысли и сделали за него всю грязную работу.

– Но это спасло Россию и возвело на престол великого государя! Я тебя уверяю – этот будет таким же. С ним, будущим императором Александром Третьим, наша несчастная Родина вернет себе былые могущество и славу, а также достигнет новых высот! Россия встанет в первый ряд государств-властителей мирового порядка, поддержит клонящееся вниз знамя православия! Европа будет смотреть на нас со страхом и уважением, искать нашей дружбы. Поверь мне, я знаю что говорю. Я очень осведомленный человек, и кроме того, воюя под командой наследника в Рущукском отряде, много месяцев наблюдал его вблизи. Это великий деятель. Человек чести. И очень, очень озабоченный судьбой России.

– Хорошо. Что вы хотите? Для чего весь этот разговор?

– Отойди в сторону. Не мешай свершиться тому, что пойдет на пользу стране. Вы не должны найти Сашку-Цирюльника!

– Иван! Как можно говорить о великих целях и использовать для их достижения таких негодяев, как Блоха с Сашкой-Цирюльником! Это какие же цели можно оправдать такими методами?

– Паша, то, что ты говоришь – чистоплюйство в голом виде! Я хоть с самим чертом сторгуюсь, если это нужно для моей страны, не то что с каким-то там Блохой. Блоху эту мы выведем за двадцать четыре часа, когда установим правильный порядок вещей.

– Ты все твердишь о великих целях, о нуждах России. Объяснись, что ты под этим понимаешь. Тебе нужны Проливы под русским флагом? Или тебе мила роль европейского жандарма, создавшая России столько врагов в царствование Николая Павловича? Не лучше ли заняться старыми домашними проблемами: уменьшить неграмотность народа, довести до конца земельную и судебную реформы, начать осторожно готовить страну к конституционной форме правления?

– Я хочу увидеть Россию страной богатой, могучей, сплоченной вокруг самодержавного трона. Возможно, для тебя, Павел, это всего лишь набор банальностей, но я верю в особый русский путь. Мы не Европа, мы и не Азия; мы – особенные и всегда были такими! В какую клоаку духовного разложения завел Европу их хваленый парламентаризм – не мне тебе объяснять. У каждого там в глазах по золотому франку – и больше ничего: ни мысли, ни чувства, ни веры. Почитай Гоголя, Достоевского, Тургенева – они все живали в европах, а любили Россию. Неграмотность, кстати, тоже наша самобытная черта…

– Иван! Все же вдумайся: убить помазанника Божия, и как? Руками выродка Блохи! Ты что, с ним встречался? Вы вот так вот сели и договорились?

– Его нашли без нас другие враги императора. В октябре прошлого года мы, военная разведка, решили вмешаться в борьбу Третьего отделения с «Народной волей». Там же одни дармоеды, жирующие на секретные фонды… И очень быстро арестовали Александра Михайлова. Это мозг всей организации, выдающийся ум. Именно он сделал партию террористов такой неуловимой и всесильной. Кличка у него была – «Дворник». В том смысле, что он за всеми следил, всех контролировал, подчищал их огрехи. Когда Михайлов понял, что наши и его интересы в отношении одного лица совпадают, он стал с нами сотрудничать. Нет, он никого не выдал – не такой человек, фанатик чистой пробы. Но про Блоху рассказа л. К сожалению, это стало известно также департаменту полиции исполнительной – не о нашей роли, а, к счастью, только лишь о готовящемся покушении… Так в это дело втянули тебя. Павел! Ты мой друг, я дорожу тобою. Но есть вещи важнее, чем отношения между людьми. Отойди! Оттащи Лыкова, а барона мы сами уберем. Я должен тебя предупредить: если ты откажешься, с тобой случится несчастье. Слишком важные вещи поставлены на карту! Слишком много я тебе рассказал. Я тебя прошу – отойди в сторону. Не вынуждай меня причинить тебе зло.

Благово си дел мрачный, у него болело сердце и стучало в висках. Как быть? Он не знал…

– Паша! Я сейчас ухожу. Все понимаю: присяга, честь дворянина. Хотя я ведь с тобой в одну Бархатную книгу вписан… Ты должен все обдумать. Если до десяти часов утра завтра я не получу твоего согласия, то… Найдешь меня в гостинице Молоткова… если захочешь. Прощай!

Полковник Енгалычев ушел, ступая твердо и уверенно. Статский советник Благово остался. Как быть? Что важнее: присяга государю, который, как человек, может заблуждаться, или благо страны? Почти целую ночь начальник сыскной полиции искал ответа на этот вопрос. О безобразиях, творимых в столице, он слышал и раньше. Тороплива я, не по православным канонам, женитьба государя возмущала его, но это, в конце концов, личное дело христианина. За это с Александра Николаевича Романова спросят в другом месте… Вот коронация развращенной княгини Юрьевской при покорном ей, безвольном императоре – уже возмущала столбового дворянина и монархиста Благово. Но что из этого следует? Что надо дать убить человека, которому присягал двадцать пять лет назад еще гардемарином? Человека, который при своей поразительной нерешительности сделал, всем на удивление, больше для оздоровления России, чем его отец, дед и прадед, вместе взятые? Может быть, сам того не желая…

Потом Благово подумал о Лыкове. Ладно, он уже пожил – сорок четыре года скоро! Дадут ему по башке… Если Ванька пожалеет друга детства – велит стукнуть не до смерти. Там, наверное, умеют. А Лыков? Он же будет землю рыть, искать, кто посягнул на лысину учителя. А поскольку парень не без таланта, может что-нибудь и накопать. Как они его остановят? Такого надо аккуратно тормозить, а то костей не соберут… Но статский советник быстро себя успокоил. Без него Лыков Сашку-Цирюльника не найдет. С ним-то не получается… Лыков сам по себе Енгалычеву не опасен, и потому его не тронут. Да и некогда будет Алексею искать покусителей на любимого начальника – ему надо будет царя защищать!

С таким сумбуром в голове Благово под утро заснул. Проснулся поздно – подчиненные, зная, как он устал за эти дни, решили его не будить. Глянул на часы и вскочил как ошпаренный: половина десятого; через час доклад губернатору! О том, что будет через полчаса, Благово убедил себя не думать. Просто надо держаться присяги. А вечером он решит, говорить ли Лыкову о разговоре с другом детства, и если говорить, то что именно.

В двадцать минут одиннадцатого, выбритый и согретый кофеем, статский советник сходил с крыльца полицейского управления. До губернаторского дворца пять минут ходу. Метель утихла, голову не мешало проветрить. Благово понимал, что в битком набитом полицейскими кремле его не тронут; вот вечером по пути домой надо остеречься. Убили же в прошлом году Тимофеева, да упокой Господи его душу, прямо на квартире Павла Афанасьевича…

У подъезда торопливо сдернул треух вчерашний замызганный мужичонка. За брата что-то просит, вспомнил Благово. Надо посмотреть и, может быть, помочь, пока военно-ученые комитетчики голову не проломили.

– Что у тебя?

– Ваше высокородие! Брат у меня седьмой месяц сидит под следствием! Жена его, змеина, у катала. Одумалась она давеча, дура толстомясая, изменила показание. Явите Божеску милость, ваше высокородие!

– Одумалась… Поди, топор ей показал, она и одумалась!

Благово встал спиной к ветру и принялся разбирать каракули на поданном прошении. Вдруг что-то словно укололо его. Статский советник посмотрел еще раз на просителя и удивился: какой же это мужик? Смотрит умно и даже чуть-чуть свысока, и лицо совсем другое, чем секунду назад.

– Извините, Павел Афанасьевич, – сказал проситель и махнул рукой. Солнце с февральского неба стремительно скатилось вниз и больно ударило Благово в темечко. Все покачнулось, потом закружилось, потом погасло…

Глава 12 Бугров

Вид на слияние Оки и Волги от кремлевской стены.

Таубе прибежал из гостиницы без шинели, прямо в мундирном сюртуке, и успел увидеть, как Благово грузят в сани, чтобы везти в Мартыновскую больницу. Доктор Милотворжский сидел около раненого и сосредоточенно считал пульс. Благово был без сознания, на бледном лице проступали плохо замытые пятна крови. Лыков, сам не свой, тоже без шапки и шубы, бегал вокруг саней и всем мешал. Каргер пытался успокоить его, но Алексей, кажется, плохо понимал, что ему говорят.

– Тихо все! – неожиданно гаркнул Милотворжский, и вокруг наступила мертвая тишина. Прошла минута, и доктор снял пальцы с запястья статского советника.

– Странный удар, – покачал он головой. – Очень сильный – пробил соболью шапку. И в то же время рана не опасна я, череп цел; возможно сотрясение мозга… Как будто не хотели очень вредить… Но дней десять в постели Павел Афанасьевич пролежит. А то и месяц…

Лыков сразу обмяк и сел на передок саней. Потом до него все же дошло, что полицмейстер стоит, и он вскочил как ужаленный.

– Действительно, странный удар, – задумчиво сказал из-за его плеча барон Таубе. – Немцы называют его «линкс-рауш». Сотрясение мозга средней степени тяжести, без пролома черепа. На четыре-шесть дней вырубается левое полушарие, отвечающее за память. Не думал, что хитрованские босяки владеют техникой временного обездвижения…

Лыков посмотрел на него, потом обошел, как столб, и поплелся к манежу. Таубе хотел было идти следом, но Каргер удержал его: пусть придет в себя, не мешай ему.

Алексей спустился от манежа к кремлевской стене, в маленькую калитку вышел наружу, к подошве Ильинской башни. Тут было его любимое место в городе. Внизу, в конце крутого обрыва, примостилась Казанская церковь, напротив, на соседнем холме, горели купола Ильи-Пророка. Вдали сливались Ока с Волгой; две белых реки окаймляли Стрелку с уснувшей на зиму великой ярмаркой. Красная глыба Александро-Невского собора даже отсюда поражала своим величием.