Охота на газетную утку (Руки кукловода)

Прихожу в ванную — батюшки! Весь потолок мокрый, и вода льется. А на часах — полвторого ночи. Я — наверх, стучу, звоню — никто не открывает. Нету, думаю, Алевтины Ивановны, уехала куда-то, а кран забыла закрутить.

И еще ругаю ее по-всякому, потому что ремонт только что сделала, и вы знаете, сколько денег отдала!

Голос у Ираиды дрогнул, она налила себе еще коньяка и выпила залпом, как воду.

— На шум соседи выбежали, кто-то вспомнил, что видели, как Алевтина вечером домой шла. Да она вообще никуда не уезжала, всегда с работы — домой, утром — снова на работу…

— А где работала? — машинально поинтересовалась я.

— В нежилом фонде вроде бы… — неуверенно вспомнила Ираида.

— Да что ты? — заинтересовалась я. — И бабки хорошие получала?

— Ну не знаю, — задумалась Ираида, — вечно в одном и том же пальто ходила… Ой, да что об этом теперь говорить!

— А как ее нашли-то? — напомнила мамуля.

— Вот тут самый кошмар начинается! — оживилась Ираида. — Значит, вызвали мы аварийку, приехали они, а краны в подвале заело, не могут они воду закрыть. От меня уже на нижних жильцов протекло, вызвали участкового — времени восьмой час утра — и решились дверь взломать. Потому что сначала-то Алевтину все ругали, а после как-то нехорошо стало на душе: женщина она не слишком-то молодая, как бы чего не вышло. Решили жильцы, в случае чего, на новые замки скинуться.

Пришел слесарь, зашли мы в квартиру — Господи помилуй! Воды по колено, а она сама в ванне мертвая лежит… — Ираида снова потянулась было к коньяку, но под укоризненным взглядом мамули отставила бутылку подальше и закурила следующую сигарету.

— Меня, конечно, в ванную не пустили, да и, откровенно говоря, некогда было: воду с пола собирала. Вожусь с тряпкой, а сама реву, как дура, думаю, человек умер, а мне денег на ремонт жалко! Сволочи мы все, вот что!

— Не обобщай, — буркнула я, — что ты так расстраиваешься? Ну несчастный случай, бывает же…

— Все от одиночества, — всхлипнула Ираида, — жила одна, некому было разбудить…

Как видно, вспомнив про одинокую соседку, Ираида вспомнила, что в данный момент она тоже одинока, и нужно с этим срочно покончить. Она приосанилась, обвела взглядом кухню и спросила совершенно иным голосом:

— А что это вы сегодня одни? Где же наш гость, а, Елена?

Мамуле явно не понравился игривый Ираидин тон, а еще ей не понравилось местоимение «наш». Гость был только ее, и Ираиде тут ничего не обломится, говорил ее взгляд.

Я сочла за лучшее ретироваться в свою комнату. Пусть выясняют отношения на свободе, а меня ждет все тот же эротический рассказ, который нужно было сдать Кап Капычу еще вчера. Я не успела вовремя и в качестве компенсации обещала еще к воскресенью статью «Женщина и цветы».

Рассказ все не шел, как я ни старалась.

И я подумала, что, возможно, Петр Ильич прав, когда упрекает меня в бездействии, возможно, так и нужно — стремиться наверх, .чтобы заработать известность, тогда никто не заставит меня писать дурацкие эротические рассказы, в которых, если посмотреть, ничего эротического и в помине нет. Так, сладкая водичка для дам в возрасте за… дцать. Сюжет всегда один: двое познакомились и полюбили друг друга. Он должен быть обязательно богатым и красивым, а она — тоже красивая, но богатство необязательно.

Неужели всю жизнь мне придется заниматься этой ерундой?

Чтобы не раскисать, я решила перекинуться на статью, а то время идет, а дело стоит.

Ираида убралась восвояси, и мамуля тоже засобиралась уходить на свой Ленфильм. Леопольдовна по выходным не приходит, так что мамуля немного повозилась в квартире, подметая и распихивая вещи. Я была благодарна, что она не дергает меня по пустякам, и уселась писать:

"Всем своим знакомым женщинам я задаю один простой вопрос: какие цветы вы предпочитаете — гвоздики или розы? И получаю обычно такой же простой ответ: или — или. Или гвоздики, или розы, реже — ни то, ни другое. Женщина, которая любит одновременно гвоздики и розы, не существует в природе.

Женщина, которая любит гвоздики, признается в этом с охотой, она гордится этой любовью. Такая женщина манерна, искусственна, капризна, очаровательна, она мучает своих поклонников бесконечными претензиями, которые нужно воспринимать как должное. Аромату любого цветка такая женщина предпочитает аромат французских духов и различает по запаху десятки сортов французского парфюма…"

Я писала и косилась на мамулю: конечно, именно она вдохновила меня на этот глубокомысленный пассаж. Изысканная и утонченная леди, воплощение стиля, она наполняла любое помещение легким ароматом французских духов и действительно предпочитала гвоздики любым другим цветам, прекрасно в них разбиралась, выбирая какие-то особенные, «усатые», и утверждала, что некоторые гвоздики замечательно пахнут, во что я совершенно не верю.

Усмехнувшись, я закончила пассаж о гвоздиках:

«Женщины естественные, милые, женственные не любят гвоздики или совершенно равнодушны к ним».

Будем надеяться, что мамуля эту статью не прочитает.

Надо было продолжать. Я вспомнила мамулину темпераментную подругу Ираиду и застучала по клавишам компьютера:

«Женщины, обожающие темно-красные розы на длинном стебле, живут сильными страстями, эмоциями, глубокими переживаниями. Именно такая женщина способна бросить в огонь пачку денег и спокойно смотреть, как они горят. Так что мужчинам, ценящим спокойную жизнь и собственную независимость, следует хорошо подумать, прежде чем связать свою судьбу с женщиной, у изголовья которой стоит букет роз…»

Я представила себе, как Ираида бросает в огонь толстую пачку денег, подумала, что это явный перебор, но тем не менее очень развеселилась, и продолжила:

«Впрочем, розы, как и женщины, бывают разные. Одна маленькая девочка, рассматривая на выставке натюрморт Ренуара, остроумно заметила, что у этого художника розы такие же, как женщины, — пухлые, рыжие и нахальные. Надо отметить, что женщины, признающиеся в любви к розам, делятся в свою очередь на две категории: те, кто их действительно обожает, и те, кто считает, что любовь к розам придает им респектабельности…»

* * *

Выйдя утром к завтраку, я лишилась дара речи.

Мамуля, всегда придававшая несоразмерно большое значение внешнему декоруму, на этот раз превзошла саму себя. Стол был накрыт новой скатертью в красно-белую клетку, кроме того, перед каждым прибором походной палаткой красовалась отдельная крахмальная салфетка. Чашки из нашего лучшего парадного сервиза тускло отсвечивали темно-синими кобальтовыми цветами, посреди стола в плетеной корзиночке дымились горячие круассаны, и, конечно, не обошлось без знаменитого серебряного чайного набора.

— Ну, мамуля, ты даешь! — Я наконец выразила свое восхищение в доступной мне вульгарной форме и уселась за стол.

Мамуля не обратила внимания на мои слова. Ее глаза блестели, она подливала Петру Ильичу кофе и в полном восторге слушала какие-то его глубокомысленные рассуждения.

Не в силах спокойно смотреть на эту идиллию, я прибавила громкость радиоприемника и прислушалась к тому, что вещала женщина с занудным и нравоучительным голосом школьного завуча с тридцатилетним стажем: