Охота на «крота»

— Что-то вроде этого.

— И это потому, что ты думаешь, что это сделали они.

— Мы знаем, что это сделали они.

— Правда?

— Да.

— Чушь! С момента нападения прошло только двадцать четыре часа, а вы уже точно знаете, кто это сделал? Если вы так быстро это поняли, значит, вы должны были знать достаточно, чтобы предотвратить трагедию. Нет, ты ничего не знаешь. Ты не имеешь об этом не малейшего представления. Впрочем, как и я. Я не знаю, что происходит. Но я скажу тебе одну вещь: у меня нет дружков среди моджахедов. Если они у меня когда-то и были, то их всех уже давно нет в живых. Ты все еще молишься?

Гриффин сделал жест рукой, словно мы играли в карты и он пасовал.

— Нет? — удивился я. — Ты поставил в известность своих боссов о том, как ты молился? Думаю, что нет. Бьюсь об заклад, ты слишком полагаешься на свою интуицию.

— Кстати, о моей интуиции. В девяносто втором году ты ушел из рейнджеров. Похоже, ты нашел свою религию, обрел Аллаха во время войны в Заливе или что-то в этом духе. Ты поехал в Боснию, откуда родом твой отец, и там присоединился к моджахедам. Потом вернулся в Штаты и устроился работать на ксероксе в Совет по международной политике у научного сотрудника по имени Шанталь Ричардс, женщины средних лет, которую ты трахал. Ты вступил в контакт с Рашидом Юсуфом, который занимался подготовкой террористического акта во Всемирном торговом центре. Его тело нашли в Атланте. Оно свисало с помоста в здании Си-эн-эн. Тело твоего зятя обнаружили в тот же день. Тогда же мы получили видеозапись, снятую в аэропорту Атланты. Ты называешь это интуицией?

— Твои ребята часто делятся информацией с ФБР?

— Мы сделаем это, если необходимо.

— Вы будете делать заказ? — Перед нами стояла официантка, и у меня было странное ощущение, что она возникла из воздуха.

— Еще кофе, — сказал Гриффин.

— Яичницу с ветчиной. Поджарьте с двух сторон, — попросил я. — И картофельные оладьи.

Официантка ушла. Гриффин кивнул и улыбнулся:

— Ветчина?

— Я завязал с религией, — пояснил я. — Не вижу больше смысла в проповедниках, имамах и священных войнах.

— Так, значит, ты — наш человек.

— Нет, я не работаю на правительство — ни сейчас и никогда больше.

— Не зарекайся, — отозвался Гриффин. — Скажи, что подумаешь.

— Нет, — уверенно повторил я.

— Ты будешь об этом думать, — сказал он. — Ты просто не сможешь не думать об этом.

И он был абсолютно прав.

Глава 4

Старый «сатурн» Бетси стоял перед домом. Я заглянул в него, когда проходил мимо, чтобы проверить, все ли в порядке. Наверное, Бетси и Мириам ездили в ресторан «У Уэнди» за гамбургерами, потому что сзади, там, где обычно сидела Мириам, был разбросан картофель фри и стоял недопитый коктейль. Впереди на пассажирском сиденье лежали газеты, пара книг и большая тетрадь с отрывными листами для занятий на курсах по веб-дизайну, которые Бетси по вечерам посещала в колледже южного Канзаса. Солнцезащитный щиток водительского сиденья был опущен, и я подумал, что Бетси смотрелась в зеркало, возможно, поправляла волосы. Она почти не пользовалась косметикой. Проверка показала, что ничего не случилось. Небольшой беспорядок в салоне, но в целом — все нормально.

Я собрал мусор в машине, поднял щиток, взял книги Бетси и пошел, прижимая их к груди, словно мы вместе возвращались из школы.

— Где вы были? — крикнул я, когда за мной захлопнулась дощатая дверь. Никто не ответил.

Страх пронзил меня, как электрический разряд. На кухне никого не было, в маленькой гостиной — тоже. Я прошел в холл и заглянул в комнату Мириам — пусто. Прислушался. Ни звука. Дверь в спальню открыта — на неубранной постели лежали сбитые в кучу простыни.

Не знаю, что я почувствовал в тот момент. Какая-то пустота. Как будто последние пять лет жизни бесследно исчезли. Словно ничего не было и ничего уже не будет. Ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, и сам я стал невидимым и невесомым как призрак.

Простыни зашевелились.

— Ну? — прозвучал голос Бетси. — Тебе нечем заняться?

— Ох, малышка. — Я тряхнул головой, чтобы отогнать мысли, владевшие мной секунду назад, скинул рубашку и расстегнул джинсы. — Где Мириам?

— Я оставила ее у тети Ли. Решила, что нам нужно немного отдохнуть и взбодриться. — Она окинула меня взглядом с головы до ног. — Похоже, ты не готов приободрить меня. Заключи меня в объятия, круглые, как солнышко!

От нее пахло жизнью. Моя Бетси. Я прижал ее к себе покрепче, вдыхая ее аромат. Мы целовались, слегка касаясь друг друга губами, и возникшая страсть наполняла нас, проникая через губы и глаза. У нее были маленькие и круглые груди, и, когда я стал ласкать их языком при свете дня, наполнявшего нашу комнату, она вдруг остановила меня.

— Нет, малыш, не смотри на растяжки, — смутилась она.

Я не мог сдержать смех.

— Ты выглядишь просто идеально, — ответил я, стараясь ее успокоить.

Не было смысла говорить, как сильно я любил каждый дюйм ее тела и эти почти незаметные растяжки у нее на груди, появившиеся потому, что она кормила молоком нашу дочь. И эти чудесные розовые соски, становившиеся твердыми, когда я касался их пальцами и языком. Живот у нее был слегка округлым, мягким и теплым, как земля в летний день. Ее светло-каштановые волосы между ног блестели и источали животный запах любви, а лоно имело привкус соли и железа, как кровь, как сама жизнь.

— Смотри мне в лицо и выполняй свой долг, — сказала она.

И когда я вошел в нее, наполняя собой ее тело, медленно впускавшее мое, для меня не существовало иного мира, кроме того, в котором я сейчас находился.

Канзасское солнце лилось сквозь маленький световой люк в крыше и высвечивало вокруг нас на кровати квадрат, такой яркий, что нам пришлось закрыть глаза, пока мы лежали обнявшись. И в этот удивительный момент покоя я вдруг понял, что еще никогда в жизни не был так счастлив и в то же время так напуган.

— Давай поболтаем, — предложила Бетси.

— Я хочу слушать твое дыхание, — прошептал я. — Давай просто полежим.

Меня всегда удивляло, что женщины любят говорить о таких вещах, как любовь, семья, дом, в то время как мужчинам достаточно быть уверенными в их существовании. Такие вещи не возникают из разговоров. Они — мир внутри мира, который мы создаем, пока живем вместе, пока строим его общими усилиями. «И этот мир такой хрупкий», — думал я, лежа рядом с Бетси в нашей комнате, в нашем доме, в четырехугольнике света. Ты строишь и делишься, ты любишь и мечтаешь, ты борешься и плачешь… и строишь дальше. А потом приходят какие-то люди. Просто появляются и все рушат, рвут на части.

Гриффин. Мы говорили с ним не больше десяти минут, и за это время он раз десять привел меня в ужас. Он угрожал мне законом, угрожал моей семье, моему достоинству.

— Расслабься, малыш. — Бетси провела пальцами по моей щеке. — Что случилось? Ты какой-то напряженный.

— Все думаю о вчерашних событиях. Меня как будто насквозь продырявили.

— Все ощущают нечто подобное, милый. Все.

Я поцеловал ее.

— Да.

Я не мог рассказать ей, какая угроза нависла над нами. Я не мог сказать ей, как много я знаю о терроризме и насколько тесно был с этим связан сам.

Я — Курт Куртовик, тридцати четырех лет, родился в Канзасе, видел войну и смерть и не раз смотрел смерти в лицо. Я был солдатом американского правительства и Бога всемогущего. Долгое время думал, что на свете есть справедливость, и порой верил, что с помощью Господа смогу изменить Америку и весь мир.

Пройдя подготовку в армейской школе, готовившей десантников военно-диверсионных частей, я в совершенстве овладел техникой убийства, доведя его до искусства, и специализировался в области подрывного дела. После участия в боевых действиях в Панаме и в войне в Персидском заливе я принял ислам — забытую религию отца-иммигранта — и отправился в Боснию, на родину предков, надеясь там отыскать свои корни и обрести себя. Но вместо этого судьба подсунула мне лишь еще одну возможность — совершенствовать технику убийства. Но я больше не мог убивать, и меня захватила идея остановить убийства раз и навсегда. Стремясь к этому всей душой, я, однако, позволил убедить себя в том, что обрести спокойствие и восстановить мир можно, лишь заставив Соединенные Штаты испытать ту боль, от которой страдал весь остальной мир.