Охота на льва. Русская сова против британского льва!

Сев в пролетку, Голицын приказал не торопясь везти себя на Лифляндскую. По дороге он приводил в систему все, что наговорил приказчик. Желтоватая бумага с золотым обрезом действительно нравилась покупателям и покупательницам, бювары чаще всего брали для подарков. Это были практичные подарки – бумажки и конверты рано или поздно закончатся, а прочная папка из тисненой кожи, с бронзовыми накладками, пригодится для хранения писем, счетов и прочих нужных документов. Отдельно такая бумага не продавалась. Приказчик божился, что ее отдельно нигде не купить. А зря…

Да, подарок был отменный, а покупал ли кто эти бювары для собственного употребления? Вот если бы бумага продавалась отдельно, имело бы смысл пополнять ее запасы в своем бюваре и горя не ведать…

По опыту Андрей знал, что существует целый список никчемных дорогих подарков. Скажем, вручат тебе на Пасху расписное фарфоровое яйцо. Ни съесть его, ни рабочий кабинет украсить. Так что яичко ждет следующей Пасхи, а тогда уж вручается кому-нибудь из теток, или даже вовсе жене швейцара – простонародье любит такое безделушки и устраивает на комодах целые выставки. А все эти крошечные латунные рамочки для фотографических карточек, спичечницы из слоновой кости, вазочки, в которые и один цветок не воткнешь?..

Может, и бювар из тех подарков, что переходят из рук в руки?.. А что? Вещица солидная. Такую и даме, и кавалеру можно подарить, но только богатый человек станет ею пользоваться. Изловить бы того, кто подарил бювар мистеру Рейли! Да, Рейли как раз тот человек, который изведет всю бумагу на кораблики, а пустой бювар выкинет в окошко…

Лишь проехав половину пути, Андрей вдруг осознал, что сейчас еще слишком рано, чтобы ломиться в дом к одинокой женщине, к тому же вдове героя военной кампании. Он с детства помнил правила хорошего тона. Время, когда можно наносить визиты, зависело от порядков в семье и соотносилось с обеденным временем. Если обедали в три или в четыре пополудни, то визитеров принимали обычно с двенадцати, если обедали в шесть – то с часу дня. Поздними обедами баловалась богатая публика – чтобы, встав из-за стола, ехать в театр или в концерт. А госпожа Пашутина, похоже, домоседка и хорошая хозяйка – встает затемно, сама следит за кухонным порядком, обедает не позже двух. Может, одиннадцать и не слишком рано?..

Пришлось велеть извозчику остановиться у кондитерской на углу набережной и Старо-Петергофского проспекта. Здесь с утра подавали замечательный кофе со сливками и свежими булочками. Но что такое булочки для голодного гвардейского капитана? Андрей сам порой недоумевал: если бы тот же подполковник Вяземский столько ел, то проходил бы в дверь боком. А ему – хоть бы что!

Без четверти одиннадцать Голицын подъехал к пашутинскому дому. Подумал: отпускать ли извозчика? Решил, что тот еще может пригодиться.

Сойдя наземь шагах в двадцати от крыльца, Андрей прошелся взад-вперед, изучая обстановку. Теперь он сообразил, где сидели давеча в засаде Тухачевский, Жатецкий и Сидоров. Сейчас вокруг не было ни души. Хотя очень может быть, что дом охраняли более опытные люди. На всякий случай Андрей взял петлю свертка в левую руку, а правой сжал рукоятку «смит-вессона». Взбежав на крыльцо, он прислонился к двери спиной и еще раз осмотрел улицу. Ничего опасного не обнаружил. Тогда он покрутил ручку дверного звонка, в ответ изнутри донеслось громкое дребезжание. Еще раз оглядев окрестности и услышав шаркающие шаги, капитан отскочил от двери.

– Кого еще нелегкая принесла? – донесся хриплый, недовольный голос. Он явно не принадлежал вдове.

– Из Канцелярии Его Императорского Величества. Открывайте! – рявкнул Голицын.

За дверью явственно охнули, загремел засов, клацнул замок. Тяжелая створка приоткрылась, и на Андрея уставились круглые от страха, подслеповатые глаза.

– А-а… вы кто будете?

– Капитан Голицын. Со срочным пакетом для госпожи Пашутиной.

– Ох, ма… – Дверь распахнулась. На пороге стоял пожилой человек в выцветшем, потертом мундире солдата-артиллериста на плечах, домашних панталонах и обрезанных валенках на босу ногу. Он, прищурившись, несколько секунд разглядывал Андрея, потом спохватился, отступил на шаг в сторону и даже сделал попытку выпрямиться по стойке «смирно». Однако последнее у него не получилось – старый солдат болезненно сморщился и виновато сморгнул.

– Извиняйте, ваше благородие, спина перебита… Проходите.

– Где воевал? – поинтересовался Голицын, входя в просторную прихожую. Правда, здесь было довольно темно, окно над входной дверью не мыли очень давно, а канделябр, стоявший слева на полке, давал тусклый дрожащий свет от двух парафиновых свечей.

– Балканская кампания. Ранен дважды – под Плевной у Горного Дубняка и под Пловдивом. – Старик покряхтел, попереминался с ноги на ногу. – А что ж вы так рано-то прибыли, ваше благородие? Хозяйка моя еще не принимает…

– Срочное дело, герой. Так что иди, зови хозяйку. Я в гостиной подожду.

Ждать Голицыну пришлось довольно долго. Он слышал в глубине дома женские голоса, причем довольно сердитые. Кажется, вдова ссорилась с кухаркой и еще какой-то женщиной.

Капитан положил свой сверток на подоконник и развлекался фарфоровыми фигурками на каминной доске. Камин по случаю летней жары не топили, но Голицын на всякий случай осмотрел его – нет ли следов сожженных бумажек. В доме, где регулярно появляется Рейли, такое вполне могло быть. Но больше всего Андрея поразил телефон.

Осматривая гостиную, он наткнулся в углу на небольшой столик, сработанный в итальянском стиле, в окружении двух низких пуфиков. На темно-зеленой под малахит полированной столешнице расположилось чудо технической мысли – настольный телефонный аппарат производства шведской фирмы Eriksson, уже получивший прозвище «Эйфелева башня» за сходство очертаний со знаменитым творением инженера Эйфеля в Париже.

«Вот это номер! – Голицын в изумлении уставился на аппарат. – Откуда у вдовы полковника, получающей мизерную пенсию, такая роскошь?! Не иначе, господин антиквар расстарался!..»

Наконец двери гостиной распахнулись, и в помещение вплыла высокая, располневшая не по годам женщина, одетая в темное домашнее платье и чепец.

Лет ей на вид было чуть за тридцать, и Голицын, придумавший свою классификацию достойных внимания дам, определил Раису Пашутину так: «домашняя женщина». Ее крупные пухлые руки были отнюдь не в пудре, а в муке. Мукой же был выпачкан низ платья.

Однако лет пять назад вдова, похоже, была очень красива, да и теперь еще произвела бы впечатление на любителя сдобных и роскошных форм. Щеки – с естественным румянцем, тугие, шея – стройная, плечи – великолепны, волосы под чепцом – темные и пышные. Движения вдовы показались Андрею плавными, и сразу же в голове возникла картинка, как эта женщина приводит в порядок комнату, расправляя занавески, расставляя безделушки на комоде, нагибаясь за упавшей салфеткой. Она вполне могла служить музой домашнего уюта, если бы нашелся художник, умеющий оценить это. Но современные художники бросились рисовать угловатых девиц, у которых на лице было написано: у меня скверный характер, склонность к истерикам и страсть командовать.

Невольно вспомнилась женщина, бывшая совершенной противоположностью вдовы: танцовщица Ида Рубинштейн. Голицын видел в Русском музее ее скандальный портрет работы покойного Валентина Серова и согласился с общим мнением: ничего более костлявого природа не создавала. Не женщина, а какой-то кузнечик! И ведь этакое безобразие входит в моду…

– Капитан Службы охраны высшей администрации при Канцелярии Его Императорского Величества Голицын, – отрекомендовался Андрей.

– Чему обязана? – немного растерявшись, спросила Пашутина. – Вы садитесь, ради бога… что стоять-то…