Охота на олигарха
Шрифт:
– Серьезно?
– Да как вам сказать... Насчет боцмана по крайней мере – чистая правда.
И без всякого перехода рассказал старый и пошлый анекдот про боцмана, джинна и юнгу. Анжелика закатилась, будто ее щекотали. Понемногу Мазур начинал осваиваться в абсолютно новых обстоятельствах. Хотя, честно признаться, некоторая потаенная робость и в самом деле присутствовала: впервые имел дело с отечественными проститутками. Не при начальстве будь сказано, двадцать лет назад, вынужденно служа при борделе, он не то что с рядовой тамошней служащей – с хозяйкой заведения крутил амуры, но это было совсем другое дело...
Если подумать, и не робость это была, а нечто среднее между неловкостью и внутренним протестом. Такова уж старая закалка. Трудно было хладнокровно
Какое-то время он безмятежно травил байки с морским уклоном, прекрасно понимая, что разговорами, как писал классик, тут не отделаешься и придется все же смотреть ируканские ковры. Потом Патрикеич, олицетворяя своей персоною басню о соловье, которого баснями не кормят, подхватил хихикавшую Марианну и исчез за одной из дверей. Анжелика, словно получив конкретный приказ, поднялась и безмятежно бросила Мазуру:
– Пошли?
Вздыхая про себя – глубоко же на старости лет нырнул в пучины рыночной экономики, до самого дна, – Мазур пошел следом. Никаких ковров за дверью, разумеется, не обнаружилось – попросту большая комната со столом посередине и широким диваном.
Анжелика преспокойно сбросила простыню на пол, потянулась и осведомилась:
– Ну, мне как?
Тут уж было не отвертеться. «В интересах дела», – ханжески успокоил себя Мазур. В конце-то концов, приходилось ради дела вытворять кое-что и похуже...
События, в общем, очень быстро шли своим чередом – как и следует быть, когда нормальный мужик, имеющий на себе лишь простыню, пребывает в компании голой красотки, которой за все заплачено.
Потом, в машине, Патрикеич покосился на него не без довольства собой:
– Ну как, Кирилл Степаныч? Повеселели?
– Не без этого, – признался Мазур, бездумно таращась на разноцветные ночные огни. – Ртом презерватив натягивать – это, оказывается, искусство...
– Что, первый раз столкнулись?
– Ну, – сказал Мазур.
– Ну и поколение у вас, уж простите на дурном слове...
– Какое есть, – сказал Мазур без раздражения. – Слушай, Патрикеич... У меня, честно тебе скажу, впечатление осталось какое-то странное от ее буферов. Чересчур уж твердовато...
– Силикон, конечно, – спокойно сказал Патрикеич. – Они ж обе силиконовые, что та, что эта.
– Тьфу ты, – сказал Мазур. – То-то у меня ощущение, что не буфера глажу, а что-то твердое мну...
– Но вид-то приглядный, согласитесь? Торчат буфера, как я не знаю что...
– Вид видом, а на ощупь... – проворчал Мазур.
– Не понравилось?
– Непривычно.
– А в общем и целом?
– А в общем и целом – дело знает, стервочка...
– Вас домой?
– Куда ж еще, – сказал Мазур. Покосился на верного адвоката и преспокойно распорядился: – Сверни-ка в тот вон переулочек, я отолью. Поначалу не хотел, а теперь приспичило. Ехать еще далеко, а тут темно, и свидетелей нет...
Патрикеич проворно свернул в переулок. Справа тянулась глухая стена фабричного вида, слева раскинулся какой-то парк, освещенные окна, просвечивавшие сквозь гущу веток, располагались довольно далеко.
Мазур огляделся, еще раз убедившись в совершеннейшем отсутствии свидетелей. Протянул руку, выключил зажигание, выдернул ключ и сунул во внутренний карман пиджака, проделав это так быстро, что Патрикеич попросту не успел отреагировать.
Он и пискнуть не успел ни слова – Мазур развернулся к нему всем корпусом и залепил оглушительную пощечину, потом, симметрии ради, добавил по другой щеке, столь же звонко и хлестко. Легонько ткнул костяшками пальцев в кадык, так что адвокат моментально задохнулся, скрючился за рулем в три погибели, перхая и отчаянно пытаясь продышаться. Сопротивляться он и не пытался.
Закурив, Мазур выпустил густую струю дыма в лицо собеседнику и сказал совершенно спокойно, брезгливо, с несомненным превосходством:
– Ты кого же хотел вокруг пальца
обвести, гнида юридическая? Знал бы ты, какие волки меня сожрать пытались или хотя бы перехитрить – даже и не брался бы...– Охренели? – взвизгнул Патрикеич, обретя наконец способность кое-как дышать.
– Сиди смирнехонько, – прикрикнул Мазур. – А то врежу уже всерьез, так, что ребра напополам...
– Вы что?
– Дурак ты, дурак, – ласково сказал Мазур. – И хитрости у тебя дурацкие, просекаемые легко...
– Да вы о чем?
– Сидеть, я сказал! – рявкнул Мазур. – Дай-ка я тебя обыщу для порядка... Да нет, никакого ствола, откуда у тебя ствол, поганка бледная...
– Вы что...
– Молчать, – сказал Мазур резко, словно топором рубанул. – Слушай и пасть не разевай пока что, за первое же вяканье бить буду жестоко и всерьез. Ты меня уже знаешь немножко... Не будем размазывать манную кашу по чистой скатерти. Как говорил герой бессмертной киноленты, сдается мне, мил человек, что ты стукачок. Точнее говоря, лично мне не сдается и не мерещится. Точно знаю. Как я тебя вычислил и каким образом, тебе знать нет необходимости, это, извини, мои секретные технологии. А потому не будем тянуть кота за яйца и перейдем к сути. Это ведь ты, козлик, сегодня на нас навел этих чертей в спецназовской сбруе... Точнее, не ты персонально, а тот, кому ты меня закладываешь, дела наши скорбные регулярно выдаешь...
– А почему именно я? Человек шесть знали...
– Это кто ж тебе сказал? – усмехнулся Мазур с высот несказанного превосходства. – Какие шесть? Подловил я тебя, придурок, с этой виллой. Понял? В э т о т раз правила игры оказались совершенно другие – исключительно ради того, чтобы убедиться в твоем стукачестве. Ребята на сей раз не знали до последнего момента, куда едут. Более того: наш очередной неисправный должник к тому особнячку никакого отношения не имеет. Если по совести, я вообще не знаю, кто там живет, – поскольку, сам понимаешь, вовсе и не собирался туда заходить. Выбрал его от балды – чтобы выглядел солидно, и только... Ты о д и н – ну, не считая меня, конечно, – знал, куда мы едем. Я тебе соврал, что остальные тоже знают, ты и клюнул. И там нас ждала засада... Нет в тебе, Патрикеич, н а с т о я щ е й хитрости, уж прости – так, легкая житейская пронырливость, и не более того... Вот и купился. А между прочим, этот приемчик товарищи большевики пользовали еще лет сто назад. Заподозрили, скажем, троих в том, что стучат. И устроили проверочку. Одному говорят, что у Федора в поленнице бомбы спрятаны. Второму – что у доктора Киршенбаума хранится динамит для революционных целей – сатрапа какого-нибудь подорвать. Третьему – что у слесаря дяди Пети в сараюшке прикопаны директивы Ленина из самой что ни на есть Женевы. Ну, а потом остается только посмотреть, у кого сделают обыск ближайшей же ночкой – у товарища Федора, доктора Киршенбаума или сараюшку вверх дном перевернут у слесаря. Вот так. Старый прием, но чертовски эффективный, согласись... Бля буду, Патрикеич, ты один полагал, что мы пойдем в гости именно в тот домик... На том вся интрига и строилась. Ну, что молчишь? Хрюкни что-нибудь. А потом я тебе прокручу пленочку, разговор твой с этим скотом, на которого ты работаешь. Микрофончик у тебя в машине давненько пристроен...
Насчет записей и микрофона он откровенно блефовал, но должно было хватить и ловушки с особняком. И точно – Патрикеич, насколько можно было разглядеть в полумраке, пришел в состояние совершеннейшего расстройства чувств, п о п л ы л, как кусок пластилина на горячей печке.
– Ну чего тебе не хватало, паскуда? – спросил Мазур прямо-таки с отеческой укоризной. – Процент тебе капал неплохой, работы впереди был непочатый край. Так нет, обязательно нужно было скурвиться. Вот как ты сам полагаешь, отрежу я тебе яйца или попросту без затей в сортире притоплю? Ты не дите малое, сам понимаешь, как в нашем веселом бизнесе с разоблаченными стукачами поступают... Ты за ручку-то не хватайся, я двери заблокировал, да в любом случае выскочить не успеешь, я тебя раньше удавлю... Ну, хрюкни что-нибудь покаянное, разрешаю.