Охота на рэкетиров

Пока Артем Павлович обмозговывал сию непустяковую проблему, на пороге его кабинета бесшумно появилась средних лет женщина: худенькая, а то и высохшая. Чересчур хорошо одетая. С надменным лицом и губами (даже и не губами, а двумя тонкими взбалмошными нитками), готовыми, казалось, в любую секунду поджаться в надменной гримасе. Лицо женщины несло на себе такой толстый слой макияжа, что воины-апачи, вступившие на тропу войны, пожалуй, ахнули, почтительно. А то и расступились бы, перед ней.

— Лиза, — тихо позвал Поришайло, у которого слух был развит, как у кота.

Женщина беззвучно пересекла кабинет мужа, зашла ему за спину и положила обе сухонькие ладони на трапециидальные мышцы Артема Павловича. Вернее сказать, на то место, где эти самые мышцы находились в прошлом. Молча принялась легонько массажировать шею мужа. Артем Павлович замурлыкал:

— Все боятся Артема Павловича, — проворковал Поришайло преобразившимся от удовольствия голосом, — А сам Артем Павлович боится ревматизма…

— Тема… — ласково начала жена, — Наташа звонила…

— Наташенька?.. — оживился Поришайло. — Когда?.. Почему ты меня не позвала, Лизонька?

— Ты по другой линии разговаривал. Не хотела отрывать… Подумала, что-то важное…

— Жаль, — искренне огорчился Поришайло. — «Что может быть важнее звонка любимой доченьки?»

Этим летом Наташа Поришайло завершала третий год обучения в Сорбонне, [17] причем подавала такие надежды, что родители не могли нарадоваться. Артем Павлович ужасно скучал за доченькой, но чувства свои отцовские старался держать в узде, предпочитая удерживать единственного ребенка подальше от Родины. Там, на Западе, и образование — покачественнее, и климат помягче, и люди подобрее, а жизнь — повеселее. Отчего-то, г-м…

17

(фр. Sorbonne) — университет в Париже, основан в 1257 теологом Робером де Сорбоном

— Она какого числа на Багамы собирается? — печально спросил Артем Павлович супругу.

— Не на Багамы. На Мальдивы, Тема, — у укоризной поправила Елизавета Карповна. — И нечего тебе беспокоиться. Она взрослая девочка…

— Да взрослая-то взрослая, — протянул Поришайло, — да волны эти, г-м…

Дочка Поришайло последний год всерьез увлеклась серфингом. Сам Артем Павлович предпочел бы теннис, или волейбол, или фигурное катание, г-м, да выбор был не за ним. Вся амуниция для серфинга была немедленно приобретена родителями и поверьте, это была лучшая амуниция серфингиста, какую только можно купить за деньги.

А Поришайло, в тайне, все равно психовал.

— Волны эти… — неодобрительно повторил Артем Павлович.

— Перестань каркать, Артем, — настойчиво посоветовала Елизавета Карповна. — Ей Богу, беду накличешь. Что ты, как ребенок, заладил — волны, волны. Она же с подружками едет. У Франсуазы папа — газетный магнат, у Барбары, если мне память не изменяет, — владелец трех сталелитейных заводов в Руре. Да с девочек на островах инструктора пылинки сдувать станут.

Поришайло грустно кивнул.

— А почему мне казалось, что на Багамы?..

— Да потому, Темушка, что слов других не знаешь, — довольно таки ехидно подковырнула супруга. В семье они были ровней. Одногодки. Познакомились друг с другом в зрелом возрасте, когда учились на курсах ВПШ и паритет в супружеских взаимоотношениях с тех самых пор научились соблюдать.

— Да? — обиженно переспросил Поришайло. — А я отчего-то…

— Вот от того самого, — безапеляционно сообщила Елизавета Карповна. — А еще пару рюмок выпьешь, — продолжила супруга, бросив многозначительный взгляд на полупустую бутылку коньяка, — Суматру от Земли Франца-Иосифа не отличишь…

— Ну, Лиза, тебе виднее, — примирительно сказал Поришайло. — Ты же у нас ученая женщина.

Елизавета Карповна, в бытность Артема Павловича заведующим отделом горкома, окончила высшие курсы, а затем защитила диссертацию. На тему «определяющего влияния идей марксизма-ленинизма в деле всемерного повышения урожайности озимых культур в сельском хозяйстве». В эру развитого социализма. Или что-то в этом роде. Не шедевр, конечно, бывало и покруче, но все равно — прошло «на ура». Ныне Елизавета Карповна склонялась к мысли, что если достать работу из архива, на совесть пропылесосить, все причастия «очень хорошо» заменить антонимами «очень плохо» — то, по нынешним временам, по новой защищаться можно. Как раз подумывала над этим. Доцент — хорошо, а профессор все-таки краше.

В свое время Артем Павлович, задействовав знакомых, выхлопотал для новоиспеченной кандидатши общественных наук непыльное доцентское местечко в Государственном Университете на кафедре марксизма-ленинизма, где Елизавета Карповна, до последних дней советской власти вдалбливала благодарным студентам удивительный предмет, называемый официально Научным Коммунизмом, а втихаря — законом Божьим.

После обретения независимости с рассказами про коммунизм Елизавете Карповне пришлось завязать. Но не беда. Полы драить в подземных переходах ей все равно была не судьба. Новое местечко вскоре нашлось — декана факультета менеджмента и рыночных отношений в одной из многих, выросших в последние годы, словно культуры вирусов на курином бульоне, академий всевозможного управления. Было бы кем управлять, а желающие всегда найдутся.

— А к нам, значит, в августе собирается? — задумчиво спросил Поришайло.

— Тема… Ты же сам знаешь…

— Надо будет путевки заказать. Да и махнем втроем на Мальту.

Елизавета Карповна нежно погладила мужа по голове.

— И действительно, Тема… Чтобы тут не торчать…

* * *

К девяти вечера, когда в кабинете Артема Павловича снова затрещал телефон, хозяин кабинета сидел в том же кресле, и клевал носом. Бутылка коньяка на столе распрощалась со своим содержимым, а лимоны и сыр перекочевали с блюдец в объемистый желудок господина Поришайло, растянутый райкомовско-горкомовскими хлебами и нынешними олигархическими разносолами.

— Артем Павлович?..

— Ну?.. Чего у тебя, г-м?.. — Поришайло с натугой вышел из дремы.

«Ничего хорошего», — едва не брякнул полковник, но вовремя прикусил язык…

Картина, сложившаяся к позднему вечеру субботы, и вправду выглядела безрадостной. Поиски, предпринятые людьми Украинского по всему городу, не дали никаких результатов. Полковнику только и оставалось, что гадать на кофейной гуще — куда беглецы запропастились, если бы около половины девятого вечера ему не позвонил Бонасюк.

Как уже известно читателю, после полудня Вась Вась под конвоем Следователя и Близнеца был препровожден домой. Не от того, что у Сергея Михайловича прорезалась человечность, а на боевой пост. Бонасюк уже сказал (выплакал) все, что мог, и в камере от него не было толку. Украинский Бонасюка отпустил (временно, мать его), и вышло — правильно сделал.

— Поистине, как на духу, супруга мне звонила. Только что, — начал запыхавшись Бонасюк.

Далее Вась-Вась слово в слово передал Сергею Михайловичу информацию, полученную от дорогой супруги. Кристина с кумой Анькой сидела на даче Ледовых в Осокорках, а камешки Виктора Ивановича были похищены неким Вацлавом Бонифацким.