Охота на тигра

— Отвяжись. Философ, мать твоя принцесса... — глухо отозвался Полудневый.

— Значит, ты меня слышишь все-таки? — обрадовался Юрий.

Он приподнял голову, осторожно осмотрелся. В углу барака маячил Петр, среди тех, кто стоял возле умывальника, находился Иван Степанович. Они были начеку и, если б кто-либо попытался подслушать, о чем говорят Ключевский и Полудневый, помешали бы этому. И Юрий снова опустил голову.

— Роман, мы тебе предлагаем бежать на танке. Верное дело. Найди в себе силы. Мы поможем, будем давать часть своей пайки, чтобы ты окреп. Только согласись завтра утром пойти в ремонтную команду.

— Все сказки, красивая брехня, мираж. Никто... все тут... ляжем.

— Даже попытаться не хочешь?

— Дурное. Лучше на проволоку броситься.

— Ты и так уже мертвый, Роман.

— Ну, и ладно. Иди ты!..

— Ты мне нравился, лейтенант, когда живой был. Тебя плен не сломал, не согнул, человеком остался. Ты нравился мне даже тогда, когда приказал удушить меня и утопить в уборной. Другим в назидание, чтобы за пайку не продавались... Было такое?

— Не помню... Может, и было.

— Было. Это прекрасно! Я тобой восхищался. А сейчас...

— Что лезешь в душу? Сам видишь — дохожу я.

— Ты бы мог победить, Рома. Даже если нам суждено погибнуть но время побега. Слышишь? Твое имя осталось бы на века в памяти нашего советского народа. О тебе слагали бы легенды, песни.

Уходи, Чарли. Ты болтун, краснобай. Ничего вы не сделаете. Были уже такие... Нас всех ждет смерть, мы обречены.

— Последнее твое слово? Подумай.

— Последнее.

— А ты знаешь, что предаешь нас? — спросил Юрий срывающимся голосом. — Ведь никому другому мы не можем доверить.

Молчание.

— Предаешь нас, себя, своих товарищей, всех, кто попал в этот лагерь. Ты лишаешь их силы, воли к победе, к сопротивлению.

— Говори, говори. Ты это умеешь, мать твоя принцесса.

— Ладно. Ничего нам от тебя, лейтенант Полудневый, не надо.

Юрий осторожно вытащил из кармана тряпицу с бутербродом. Еще на базе он решил пойти на риск и сохранить до вечера подарок девушки-кладовщицы, чтобы затем передать его «четвертому». Он слегка развернул тряпицу и подсунул бутерброд к лицу лейтенанта.

— Вот съешь это. Только скорей.

— Зачем?

— Съешь. Просто так.

— Сам сказал — я мертвый. Отдай живым.

— Не дури, лейтенант, ешь. Скорее. Человек пострадать может.

Впервые Полудневый поднял голову. Увидел хлеб, кусочек сала, посмотрел на Юрия, в его глазах было изумление и страх.

— Зачем? Ведь все равно... Пропадет. Я не обещаю. Ничего.

— Пусть пропадет. Ешь.

Лейтенант помедлил и откусил от бутерброда, не притрагиваясь к нему руками.

— Не кроши... — сурово предупредил Юрий, отвернулся и проглотил слюну.

Все съел Полудневый, подобрал губами с тряпицы каждую крошку. Лицо его заливали слезы.

— Спасибо, брат. Только напрасно, если рассчитываешь...

— На что рассчитывать, если ты... — зло сказал Юрий. — Ни на что я не рассчитываю. Так захотелось мне... Придурь. Что тебе сказать на прощание? Слабак ты оказался, а мог... Громкое дело, подвиг, легенда. Ну что ж, умирай, лейтенант. Своею смертью ты никого не удивишь. Жалкая, никчемная жизнь и бездарная, бесполезная смерть.

— Ты брось, Чарли. Я воевал будь здоров.

— Воюют до последнего.

— Я рук не поднимал. Меня без сознания подобрали.

— Сейчас-то ты в сознании?

— Хитришь, Чарли, — устало сказал Полудневый. — Брось это.

— Нет, не хитрю, прощаюсь. Умирай, Пулудневый. Не стоишь ты ни доброй памяти, ни доброго слова.

Ключевский взял тряпочку, подтянул под себя руки и ноги, чтобы подняться.

— Нутро выворачиваешь? Гад ты, садист проклятый, — Полудневый разразился длинным, гневным ругательством. Но тут же обмяк, спросил тихо, устало: — Что от меня требуется, комик несчастный?

— Вот это разговор, лейтенант, — обрадовался Юрий. — Успокойся и слушай. Завтра будут набирать новую партию слесарей. Выходи. Только будут спрашивать, твердо стой на своем — слесарь, а водить танк, машину, трактор не умею, не приходилось.

— Почему раньше не вышел, спросят.

— Говори правду: боялся, мол, товарищи презирать будут, а теперь решился, не хочу умирать. Договорились? Не подведешь?

— Если до завтра доживу...

— Ну, ну, не дури. Доживем до победы. Иди первым. Вытри губы, оближи. Иди. Я полежу.

Утром построения не было, о новом наборе слесарей не объявляли. Команду ремонтников погнали на базу в прежнем составе. Шевелев и Годун вопрошающе поглядывали на Юру: «Ошибся? Ложная тревога на этот раз?» Юрий неохотно пожимал плечами: «Все возможно. Я не бог. Увидим». Свою дополнительную «ремонтную» пайку он не съел, принес в лагерь, отдал Полудневому.

Прогноз Юрия подтвердился с небольшим опозданием. В тот же вечер комендант объявил о дополнительном наборе слесарей, и все ахнули, увидев вышедшего из строя Полудневого — сломали и этого, а ведь высоко и гордо голову держал человек, не боялся карцера. Вслед за Полудневым с таким выражением на диковатом лице, будто он сам изумляется своему поступку, вышел Григорий Петухов, или, как его звали в лагере, Петух.

В ремонтную команду взяли десять человек. Каждого из них в присутствии Брюгеля расспрашивал Цапля и снова пытал котелком каши, выискивая тех, кто смог бы управлять тягачом, трактором, автомашиной. Не нашлось таких...

Все это еще ничего не значило и самое страшное подозрение Юрия не подтверждало.

Молния сверкнула на следующий день утром. Перед отправкой команды ремонтников прочли список тех, кто должен сдать жетоны. Восемь человек. Среди них Петр Годун и... — в первое мгновение Юрий подумал, что он ослышался, — Юрий Ключевский.

Ошеломленному Юрию трудно было понять что-либо, кроме одного: этот удар судьбы оказался неожиданным и неотвратимым. Он не поймал, пропустил его. Не знал тогда Юрий, что на этом не кончилось, что их ждут новые, не менее жестокие удары.

Кленовый листочек

Отправилась на работу команда ремонтников, за ней — партия в пятьдесят человек ушла на железнодорожную станцию.

Ключевский и Годун попали в самую большую группу, и их погнали в каменоломни, где работала основная масса пленных, заготовляя гранитные глыбы, плиты, монолиты. Спрос в рейхе на знаменитый украинский гранит был чрезвычайно высок, собирали и отправляли даже щебенку.