Охота на труса

Сановничий огляделся: Марфы не было.

– Што вы ей шкажали, швятой отец? – спросил он грозно, подтвердив страхи священника.

– Помилуйте! – отшатнулся тот.

– Язык в порядке, – сказал доктор. – Эй, сударыня! Гопинат! Ну-ка, приходим чувство!

– It’s a trick, – гадливо улыбнулся Доу.

Лобов размахнулся и отвесил Гопинат пощечину. Голова мотнулась, на щеке расцвел розоватый бархат. Гопинат издала слабый стон.

– Погодите, – произнес Илларион и повернулся к Стрелкову-Питону. – Сунь, говорите, сказал? Но откуда он мог узнать?..

Раздался щелчок.

Сановничий вздрогнул. Это был знакомый звук. Он уже слышал нечто подобное утром.

– Дверь, – выдавил он хрипло.

Фон Рогофф подергал ручку: заперто.

– Это Сталин, – определил он: – Сука! Он у них мастер по замкам!

– Дурная кровь, – кивнул Лобов. – Эй! – гаркнул он. – Отоприте немедленно!

За дверью послышался смех.

– Обождите немного, ферфлюхтеры, – донесся голос Гитлера. – И боже вас упаси хоть пальцем тронуть госпожу Ганди.

Глава восьмая

План, родившийся в клубах пара под шелест горячей воды, был молниеносно осуществлен.

– Взять заложников и разоружить охрану, – Ленин держал свою речь с уверенностью матерого бандита. – Лишить их связи и реквизировать ценности, а после – бежать.

Он, не думая, лишь повторял то, о чем рассказывал Пыльин. Слова вылетали легко.

Вопли Марты стали сигналом.

– У них останется Гопинат, – напомнил Бокасса.

– Черт с ней, – отозвался Сталин.

– Они смелые, когда у них на вышках автоматчики, – подхватил Черчилль. – Ничего ей не сделают! Выпустят по первому требованию!

Разбираться с охраной отправились четверо, по двое на вышку: бен Ладен и Ленин, Бокасса и Мао. Сталин в очередной раз взломал директорский кабинет и сразу приковался к компьютеру, на мониторе которого светилась непонятная, но заманчивая надпись «Google». Гитлер, с которым они на пару заперли педагогов и туторов, покатил Рузвельта в медкабинет: с Эштоном случилась истерика, он думал только о своих искалеченных ногах и нуждался в успокоительных средствах.

На вышках уже связались с Сановничим: позвонили, как вежливо предложили им воспитанники, остановившиеся в паре шагов от цели. Все прошло гладко, Сановничий не расставался с мобильником. Забрав автоматы и мысленно благодаря за науку Стрелкова-Питона, мятежники затолкали стражей в морозильную камеру.

После этого наступило отрезвление. Все эти действия были выполнены как бы автоматически, на гребне волны и под страхом физической ликвидации, образчик которой был явлен ночью, когда застрелили какого-то еще, беглого Гитлера. Теперь начались откат и реакция.

И первым сломался почему-то Бокасса. Он привалился к стене, съехал по ней на пол и сделался из черного серым. Намедни снился ему сон, там было мясо, самое разное, причем Боваддин, никогда не бывавший ни на рынке, ни в мясной лавке, откуда-то знал, какое и где лежало, висело, морозилось, дымилось и сочилось красным. А он собирался его сожрать, да все не удавалось: и так подходил, и сяк, и нависал сверху, и подныривал снизу – мясо лежало на расстоянии броска оскаленной пастью, в секунде от укуса, но что-то мешало ему, не подпускало вплотную, и вот уже Боваддин парил над гранитным прилавком, ужасаясь и вожделея. Одновременно он прекрасно понимал, что ничего ему не достанется – опять же неизвестно почему, однако возможность отличная от нулевой, и в этой формулировке прокрался урок математики в исполнении Сановничего, неизбежно существовала, ибо теоретически возможно все.

– Я не хочу никого есть, – невыразительно произнес Бокасса. – Не дайте мне.

Вторым оказался Сталин. Он сел рядом с Бокассой и заревел, поглаживая руку, которую ему с пеленок высушивали в специальном лубке.

– Сволочи, – всхлипывал он.

– Забыли, кто вы такие? – презрительно осведомился бен Ладен.

Он вскинул автомат и приблизился к двери, из-за которой доносился гул плененных преподавателей. В коридоре зазвучали смех и многие шаги. Бен Ладен обернулся и увидел Мао и Черчилля. Они гнали перед собой остальных – Стрелкова-Питона, Пыльина, Комова, Неведомского и прочих. Мао держал автомат.

– Пусть растут сто цветов! – наобум процитировал он себя самого.

– Дато! – позвал бен Ладен.

Сталин поднял заплаканное лицо.

– Ы-ы-ы! Ы-ы-ы! – затеял гримасничать Ленин.

– Дато, отопри замок. Посадим их к остальным.

– И деру отсюда, – подхватил Черчилль. – Сейчас сюда явится какая-нибудь полиция или войска.

– Нет, – возразил бен Ладен. – Сначала выясним, откуда мы и почему. Дато! Хорош реветь! Что ты такое прочел в этом компьютере?

– Про сэбя прочел. – Сталин шмыгнул носом и встал. – Будто чачей из ушата.

Он поколдовал над замком и быстро отступил. Мао, напротив, шагнул вперед и вскинул автомат. Шум в келье стих. Черчилль загнал туда пленных, и дверь снова заперли.

Тут же послышался скрип колес: это Гитлер подкатил Рузвельта, который теперь выглядел даже слишком спокойным. Его лицо напоминало посмертный слепок. Екатерина подошла и взяла его за руку. Рузвельт смотрел в одну точку, губы исчезли.

– Эштон, – позвала его Екатерина. – Не расстраивайся, ты лучше всех.

– Я дал ему каких-то таблеток, – объяснил Гитлер. – Которые были в шкафчике под замком. Были еще ампулы с какой-то чачей, но я не умею колоть.

– Он не загнется? – покосился на Рузвельта Мао.

– Не должен, я прочел инструкцию. Дозу, правда, двойную дал, а то его колотить начало.

– Давно?

– Да минут пять.

– Так еще не подействовало. Эштон, очнись! Сейчас таблетки всосутся, и тебе станет получше.

Рузвельт медленно повернул голову к Мао.

– Выведите мне Феста.

– Мы выведем всех, не волнуйся. Между прочим, я сильно сомневаюсь, что ты вообще болел полиомиелитом. Зачем усложнять? Тебе, наверное, просто перерезали какие-то нервы.

– Спинной мозг, – ровным голосом отозвался Рузвельт. – Зачем? Если они готовят из нас резерв, то зачем нужно полное сходство? Разве Рузвельт не стал бы Рузвельтом, останься он с ногами?

– Можэт, и нэ стал бы, – заметил Сталин, уже успевший успокоится. – Можэт, он бэзногий стал злее. Я вот сухорукий сдэлался очэнь злой!

– Мы сейчас у них спросим, – вмешался бен Ладен, и Ленин восторженно подскочил серым козлом. – Джонни прав, надо сваливать, но это глупо, если мы не поймем, зачем нас наштамповали. Может быть, мы бесценны и сумеем поторговаться. Может, и правда пойдем на опыты.