Охота Полуночника

— Виолетта, ты заслуживаешь гораздо большего, чем имеешь. — Я встал и подошел к ней, но она оттолкнула меня. — Тебя вынудили заняться проституцией, — умолял я. — Тебя насиловали и обходились с тобой жестоко. Ты забыла, как тебе остригли волосы?

— Только потому, что я сказала. Если бы я молчала… Я во всем виновата сама.

— Это неправда, — твердо сказал я. — И я не позволю тебе говорить такое о…

Она вскочила и изо всей силы ударила меня.

— Убирайся отсюда! — завопила она. — Уходи, пока не поздно! Я не хочу, чтобы ты оставался здесь! Ты слышишь? Тебе нет места в моем доме!

И, прекрасно понимая, что я ее не оставлю, она упала в мои объятия и разрыдалась. Я отвел ее в комнату. Когда мы входили в дверь, она спросила:

— Разве может презренный человек заслужить право на счастье — или просто найти покой?

— Ты не презренна. Пожалуйста, не говори этого.

Виолетта провела кончиками пальцев по моей щеке, которую ударила.

— Я говорю то, что есть.

— Человек, которого ты убила, мог быть из великодушных мертвецов, как Даниэль. Неужели нельзя поверить, что такое возможно?

Ее глаза широко открылись.

— Джон, у него было двое детей. Ты бы простил женщину, которая отняла у тебятвоих девочек?

Я уложил ее в постель. Она легла на бок, отвернувшись от меня, а я начал заплетать ей волосы.

— Не надо, не дотрагивайся до меня. Лучше расскажи мне что-нибудь.

— Ты поэтому отослала меня и Даниэля в тот день с Новой площади? Потому что считала, что не заслуживаешь счастья?

Виолетта не ответила. Может, потому что она не смотрела на меня, я нашел в себе силы признаться в своем предательстве.

— Тогда я его тоже не заслуживаю. Потому что я предал Даниэля. Я… Я сказал ему, что ты хочешь уехать в Америку без него. В тот день, когда мы навеки потеряли тебя. В последний день его жизни. Он обезумел и напился. И побежал к реке.

Виолетта повернула ко мне лицо.

— Я пытался спасти его, — простонал я. — Никогда в своей жизни не старался я так сильно. Но он утонул, потому что у меня не хватило сил.

— И ты думал об этом все эти годы? — сев на кровати, спросила она.

— Да.

— Ах, Джон, из всех тех людей, что любили Даниэля, ты причинил ему меньше всего боли. К тому времени, как ты сказал ему о моем отъезде в Америку, я его уже успела откровенно предупредить. Он знал, что в один прекрасный день я уеду, и неважно, с ним или без него.

— Тогда почему он был так потрясен моими словами?

— А ты не понимаешь? Он, вероятно, даже не догадывался, что тебе это известно. Он, должно быть, решил, что это я его предала, рассказав тебе. Это была моя, а не твоя вина.

— Так не я толкнул его в реку?

— Нет, Джон. И ты ничего не мог сделать для его спасения. Только… только я могла бы ему помочь.

Я закрыл глаза и задрожал, чувствуя, что тайный стыд, мучавший меня все эти годы, покидает меня. Мир изменился; Даниэль не отнесся ко мне с презрением перед смертью.

Благодарность, охватившая меня, только усилила мою решимость освободить Виолетту от угрызений совести.

— Мы все заслуживали куда большего, — прошептал я. — Ты, я, Даниэль. Но тогда у нас не было выбора. Ты тоже ничего не могла сделать — ничего.

Она поцеловала меня в обе щеки и сказала:

— Ты добрый, но я больше не могу говорить о прошлом. Я слишком устала. Прости меня.

Я спал урывками, погружаясь в темный, вызывающий содрогание кошмар, в котором оказался запертым в Дозорной башне во время чудовищной грозы. Полуночника нигде не было видно, но он говорил на своем щелкающем языке прямо в моей голове, словно мы с ним были одним человеком. Проснувшись, я сообразил, что он потихоньку пропадает — по крайней мере его образ — даже из моих сновидений.

Около пяти утра я еще раз увидел Виолетту в саду, но не стал к ней спускаться; я не хотел, чтобы расставание сделалось для нас еще тяжелее.

Завтракать я не смог, только пил чай чашку за чашкой и отщипнул кусочек тоста с джемом, чтобы порадовать Виолетту. Она пыталась вести непринужденную беседу о прохладной погоде и тому подобной чепухе. Мой корабль отходил в одиннадцать. К десяти волнение мое достигло такой степени, что мне хотелось закрыть ставнями все окна в доме. Я встал и хотел попрощаться.

— Я провожу тебя до пристани, — с беспокойством сказала Виолетта, словно и речи быть не могло о том, что она останется дома.

Даже ее дурацкая белая шляпка стала мне теперь дорога.

— Я не выдержу, если мне придется помахать тебе с палубы, — признался я. — Пожалуйста, давай попрощаемся здесь.

Я крепко прижал ее к себе и держал так, пока она не перестала всхлипывать и смогла улыбнуться, когда я пощекотал ей подбородок. Последнее, что она мне сказала, было:

— Джон, ты мне так дорог, что я спасу тебя от себя. Ты не должен влюбиться в меня. А если это уже произошло, я молю тебя, чтобы за время странствий сердце твое отвернулось от меня.

Говорят, что страдания укрепляют, но тогда, глядя в ее нефритовые глаза, я почувствовал, что нас оно сломало.

Глава 9

Мы плыли неторопливо и добрались до Александрии только через пять дней. Город оказался более провинциальным, чем я ожидал, хотя мог похвалиться и прекрасными особняками, и конторами. Я раньше никогда не видел такого количества чернокожих людей, и хотя большинство из них были одеты в лохмотья и работали подсобниками в магазинах и разнорабочими, все же некоторые были одеты просто шикарно! Я решил, что это сулило Полуночнику только хорошее, и радовался, что вижу явные признаки процветания.

Остановился я в пансионе Харперов, деревянном доме на улице Фэйрфакс, недалеко от порта.

Положив вещи, я первым делом направился на Кинг-стрит, оживленную улицу, идущую через весь город с востока на запад.

Согласно письму капитана Моргана, именно здесь находилась аптека Миллера, который купил Полуночника и у которого тот работал до самой смерти хозяина от желтой лихорадки.

Я надеялся, что сын, дочь или вдова смогут поделиться со мной какими-нибудь сведениями.

Я нашел нужный мне дом и обнаружил, что теперь там находится жилищное агентство Ридинга.