Охота Полуночника

— Но я же не могу оставить их здесь.

Она сняла шляпку и распустила свои длинные черные волосы.

— Джон, не мог ты быть столь любезен и объяснить мне кое-что, — сказала она с нетерпением.

— О чем ты? — спросил я, притворяясь, будто не понимаю. Мои актерские способности, очевидно, ненамного улучшились с детства. Нахмурившись, она толкнула меня так сильно, что я чуть не упал.

— Скажи мне, что происходит с тобой?! — закричала она.

Я был так поражен, что на какое-то время утратил дар речи, а потом крикнул в ответ:

— Со мной?! Со мной ничего не происходит. Это с тобой что-то неладно — ты ведешь себя так, словно у тебя язык отсох. И как ты смеешь себя так вести!

Мне самому было противно, как я говорю с ней, но я уже не мог сдерживаться.

— Лучше молчать, чем говорить таким тоном, — парировала она.

— Я просто думал, что мы сможем провести приятный день, это будет небольшое приключение, вот и все. Но похоже, что мы уже ни на что не способны. Ни на что!

Едва ли я хотел говорить так откровенно, но правду все равно не утаить.

— Ни на что не способны?.. — Ее большие темные глаза гневно сверкнули. — Сударь, вы зашли слишком далеко. Я не сойду с этого места, пока не узнаю точную причину твоего отвратительного настроения в последние недели.

Я порылся в своем мешке и вытащил трубку, чтобы немного перевести дух.

— Не бойся меня, Джон. Я могу выйти из себя, но я все еще твой друг, — сказала она искренне. — И ты никогда не найдешь более верного друга — никогда. Уж в этом я могу тебя уверить.

— Я и не сомневаюсь, — ответил я, но это прозвучало не слишком искренне.

— В чем же дело?

Глядя на ее черное вдовье платье, я вновь представил себе будущее, которого больше всего боялся.

— Мне тяжело… тяжело быть отцом, тяжело иметь семью, за которую я должен нести ответственность. Бывают минуты, когда мне тяжело дышать. Мне очень жаль. Это ужасно с моей стороны, но я часто представляю себе, что бегу прочь, куда глаза глядят.

Я почувствовал себя так, словно бы месяцами бродил по африканской пустыне своих грез, проходя через земли бушменов, чтобы очутиться здесь, в этой крошечной бухте, с Франциской и детьми. Я находился в полной растерянности. Мне казалось, что я пребываю одновременно в двух местах.

Когда моя жена, наконец, повернулась ко мне, ее глаза были влажными от слез.

— И это все, Джон? Тебе тяжело лишь оттого, что у тебя есть семья? Ты действительно страдал из-за этого последние месяцы?

— Я думаю, что да. Я — отец, который сомневается в своей способности заботиться о семье, который не знает, где он и что он делает, который боится, что смерть может прийти за ним в любой момент. Я чувствую себя так, словно сбился с правильного пути.

— И ничего больше, ты уверен?

— Куда уж больше, Франциска? Разве тебе этого мало?

Она провела рукой по волосам и облегченно вздохнула, по ее щекам текли слезы.

— Могло быть гораздо хуже, Джон. Я боялась, что ты отдал свое сердце другой женщине.

Меня словно ножом резануло, когда я понял, каким чудовищем был все это время. Я совершенно не заботился о ее спокойствии.

— Боже мой, о чем я только думал?

Я стал целовать ее лоб и щеки, чтобы поцелуями вымолить прощения.

— Франциска, прости меня. Я сам не понимаю, как человек может одновременно любить и все же испытывать такие чувства. Я никогда не ожидал этого от себя. Прости меня за то, что я был таким идиотом. Но я до сих пор не понимаю многих вещей — прежде всего, в самом себе.

Я вытер ее слезы пальцами — этот жест напомнил мне о Полуночнике, который таким способом утешал меня. Я почувствовал как внутри, в самой глубине моей души, поднимается его сила.

Мы ничего не говорили некоторое время. Франциска пристально посмотрела на меня, потом сказала:

— Мы заметили тебя издалека и умираем с голода.

— Что… что ты сказала? — от изумления я едва мог говорить.

— Мы заметили тебя издалека, Джон, и умираем с голода.

— Почему ты сказала это? Откуда ты узнала, что я думаю о нем?

— Джон, — воскликнула она, — твой взгляд становится особенным, когда ты вспоминаешь Полуночника, словно ты смотришь куда-то далеко, в темнеющий горизонт, и видишь его там. Твои зрачки расширяются, возможно, реагируя на яркий свет, о котором ты мне часто рассказывал. Я подумала, что, услышав это приветствие, ты убедишься, что я не желаю тебе зла. Я хотела напомнить, что мы с ним похожи. Наша верная и неизменная любовь к тебе делают нас братом и сестрой.

Я осознал, что мы стали еще ближе друг другу, чем прежде. В последнее время, как мне казалось, я сопротивлялся этой душевной близости, опасаясь, возможно, что тем самым я предам Полуночника, Даниэля и Виолетту — все свое прошлое.

— Джон, — сказала она, — я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь. Ты сам видишь, что мы чувствуем одно и то же. Но разве женщина не испытывает тревогу за семью? Разве мать не интересует то, как она проводит свои дни? Разве я так сильно отличаюсь от тебя, Джон Стюарт?

К моему удивлению, она засмеялась, а потом разразилась рыданиями.

— Знай же, что и я иногда не могу дышать, словно бы ты и они, — она сделала жест в направлении девочек, которые рисовали палками на песке, — это обруч, который все туже и туже сжимается вокруг меня.

— Ты тоже испытываешь такие чувства?

Она вздохнула, очевидно, возмущенная, что такая мысль никогда не приходила мне в голову.

— Джон, у меня два маленьких ребенка, которые все время нуждаются во мне, и муж, любовь к которому безгранична, но который в любой момент может найти утешение в объятиях другой женщины. И я не могу ничего сказать ему, из страха, что он покинет меня. Так что подумай хорошенько!

Я снова взял ее руки и поцеловал их с отчаянной страстью. В нашей любви, вспыхнувшей теперь с новой силой, я увидел все, чего мне не хватало в ней, все, чего мне самому не удавалось для нее сделать.

— Прости меня, — сказал я. — Я не такой сильный, как сам о себе думал, и мне страшно, что я подведу тебя в тот момент, когда ты больше всего нуждаешься во мне.

Я никогда раньше не испытывал этого страха, но теперь осознавал, что он укоренился во мне еще со смерти отца. Последние годы я много размышлял об этом периоде моей жизни и пришел к выводу, что несчастье моих родителей перешло ко мне по наследству — именно это и приводило меня в ужас.

Я все объяснил Франциске, с отчаянием подыскивая нужные слова и пытаясь убедить ее, что, возможно, нас ожидает та же самая судьба, что и моих родителей. Они любили друг друга, как пылкие влюбленные, но, в конце концов, стали чужими людьми. Очевидно, они ничем не отличались от меня и Франциски, а ведь даже от их дружбы не осталось ничего, кроме взаимных обвинений и упреков.