Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

От волнения в речи Степана чуть сильнее обычного слышался кавказский акцент, он говорил быстро и горячо, с придыханием. Студенты помогли товарищу подняться, принялись отряхивать его. До Феликса стал доходить смысл происходящего и сказанного; выходит, он задремал на дежурстве, подпалил ватник от костра, который сам развел чересчур сильно, и чуть не сгорел. А из-за сильного запаха паленого ватника ему приснился страшный сон про погибших когда-то в огне соседей. Какой ужас! — он мог бы заживо сгореть здесь, на ночной лесной поляне, превратиться в уголь, в головешку; а еще того хуже, мог получить ужасные ожоги и стать изуродованным инвалидом, ослепнуть, да черт знает что еще могло с ним приключиться! Из врачей здесь только недоучка Женька с его простыми домашними средствами типа йода и валерьянки, так что и помочь-то было бы некому.

Феликсу стало нестерпимо стыдно за свой сон, за свою слабость, так позорно обнаруженную перед товарищами: надо же, уснул на посту! Вот тебе и спортсмен, сильная личность, призер республиканских соревнований! Как маленький мальчик, не справился со своим организмом, уснул и стал посмешищем для товарищей! Коротич старался не смотреть в глаза Степану и ребятам; он низко опустил голову и уставился в снег.

— Посмотрите, товарищ Зверев, на нем ведь лица нет! — вдруг заметил Юра Славек. — Он с утра какой-то бледный, я заметил. Наверное, он заболел.

Юра хотел выручить товарища, спасти его от позора и осмеяния, но на самом деле вид у Феликса был неважный: отекшее бледное лицо, мешки под глазами, заострившийся нос… Голова его немилосердно болела и кружилась, словно он перекатался на карусели, как когда-то в детстве, давным-давно, когда мама водила его, четырехлетнего, в парк отдыха и там он до рвоты накатался на убогой лошадке по кругу, по кругу, по кругу… Феликс зашатался, и его стошнило.

— Ну, только этого не хватало! — расстроено сказал Егор Дятлов. — Ты что это, Феликс, неужто и впрямь заболел?

— Похоже… — выдавил Феликс между двумя приступами мучительной рвоты.

Ребята обступили Феликса; из палатки уже вышел Женя Меерзон, к нему присоединились Олег Вахлаков и Толик Углов, подпрыгивающий от мороза — он не надел тулуп и теперь ужасно боялся заболеть. Боялся он заразиться от подозрительно бледного Феликса, которого продолжало тошнить; наверняка Феликс заразился в поезде какой-нибудь жуткой инфекцией, и теперь все могут подхватить этот смертоносный микроб!

Женя подошел к другу и взялся за пульс. Уверенные действия будущего доктора немного разрядили ситуацию и успокоили всех собравшихся. Вышли и заспанные перепуганные девушки; они вскоре с сочувствием смотрели на Феликса, а Рая тараторила:

— Ой, я точно знаю, Феликс упал в обморок! Он потерял сознание; это из-за давления, у меня у мамы был такой приступ, когда в войну было голодно. Она прямо на работе упала, а врач потом сказал, что у нее резко понизилось давление.

— У тебя были травмы головы? — спросил Женя, щупая Феликсу лоб, что было совершенно бесполезно, но тоже очень успокаивало.

— Ну, были… — неохотно признался Коротич, стараясь дышать ровно и борясь с подступающей дурнотой. — У меня была трепанация.

— Ну, ты даешь! — возмутился Женя. — И ты скрыл от нас? У тебя, Феликс, возможно, начинается эпилепсия, вот что. Похоже, что у тебя был приступ. Тебя надо тщательно обследовать и лечить. Нельзя было идти в поход с таким анамнезом.

Пока Женя вел умные врачебные речи, Люба набросала в чайник снега и повесила его на огонь. Когда вода вскипела, заварила чай и первому подала полную кружку крепкого ароматного напитка трясущемуся в ознобе Коротичу:

— На, пей, я сахара шесть или семь кусочков положила. Сейчас тебе станет получше.

Феликс стал прихлебывать горячий чай; ему и впрямь стало лучше, дурнота медленно, но проходила, голова перестала кружиться. Ребята сгрудились вокруг пострадавшего товарища и бурно обсуждали случившееся. Уже никто не сердился на Феликса за то, что он уснул на посту и, главное, перебудил всех своим ужасным воплем. Все сочувствовали ему, девушки гладили его по спине, теперь укрытой чьим-то тулупом, а Женя все считал удары пульса с таким видом, словно делает серьезнейшую операцию. Только Руслан Семихатко безмятежно храпел в палатке, вольготно растянувшись в своем теплом спальном мешке. Он так крепко спал, что не слышал воплей Феликса и гвалта голосов своих товарищей. Все решили попить чаю, раз уж ночное событие заставило их проснуться, поэтому притащили кружки, и раз такое дело и чай готов, то почему бы не нарезать немножко бутербродов и не подкрепиться? Рая и Люба накромсали хлеба, и все с удовольствием проглотили по паре кусков, положив сверху ароматные шматки сала с чесноком. Перекусив, ощутили приятную истому и побрели обратно к палатке, осторожно ведя под руки ослабевшего Феликса. Его уложили с большой заботливостью, укрыли несколькими одеялами, а Рая даже хотела дежурить над засыпающим Коротичем до утра, но Феликс отклонил ее предложение, пробормотав, что чувствует себя лучше и вот-вот уснет. Рая тоже легла, втайне сердясь на хитрую Любку, которая опять ее опередила и показала себя с самой лучшей стороны, носясь с этим чайником, как угорелая курица. “Курица!” — про себя довольно злобно повторила Рая, вспомнив, как смотрел Егор Дятлов на заспанную, но расторопную и такую милую Любу. Милую-то милую, а вот волосы у нее были очень комично всклокочены, так что вид у подруги был какой-то неряшливый, неприятный. Рая догадалась надеть шапку, кокетливо сдвинув ее набок, а Любка-то не догадалась! Так и выбежала простоволосая, растрепанная. От этих мыслей Рая успокоилась и скоро уснула. А у костра остался один Степан Зверев, который так и сказал:

— Ну вот что, молодежь! Идите-ка вы все на боковую, спать! Я один додежурю до утра, уже вон рассветет скоро. Я старый, мне мало спать надо, так что давайте-ка все в палатку, и немедленно спать! Нам через несколько часов надо дальше идти, отдыхайте.

С большим облегчением все отправились выполнять распоряжение Степана. Егор Дятлов хотел было остаться, чтобы дежурить вдвоем, но Степан настоял на своем решении:

— Хватит, Егор, приключений на сегодня. Надо, чтобы ты спокойно выспался и назавтра, то есть уже на сегодня, мог со свежей головой руководить ребятами.

Зверев нашел самые верные слова, чтобы отправить студента в палатку. Егор был тронут тем, что Степан признает его лидером, авторитетным лицом, поэтому выполнил приказ. А Степан потихоньку вытащил из палатки свой рюкзак. В тишине, когда луна уже ушла с неба и только отблески костра освещали лицо разведчика, он достал из мешка рацию и вышел на связь. Сообщать особо было нечего, поэтому Степан ограничился коротким:

“Местное население слухи подтверждает. Ничего экстраординарного. До связи. Зверев”.

В ответ рация запищала и выдала еще более лаконичное: “Продолжайте поход. До связи. Центр”.

Степан неторопливо упаковал аппаратик, положил его на самое дно рюкзака, закурил и стал смотреть на медленно светлеющее на востоке небо, ожидая наступления утра.

Ребята не слишком хорошо выспались, но встали ровно в восемь, юноши умылись снегом, а девушки растопили его в котелке. Чистили зубы, причесывались, разговаривали, потом стали шутить и смеяться — молодость брала свое. Даже Феликс Коротич выглядел намного лучше, на щеках у него появился румянец, глаза заблестели, он ощущал прилив сил и энергии. О ночных своих страхах и приключениях ни Феликс, ни Толик, ни Вахлаков не обмолвились и словом, стараясь как можно быстрее забыть пережитое. Лес при свете утра перестал казаться страшным, снег снова заблистал и заискрился в первых лучах солнца; ребята принялись сворачивать палатку и собирать в рюкзаки немудреный скарб. Сегодня предстояло пройти как можно больше и начать строительство лабаза, в котором следовало оставить на хранение часть продуктов и вещей. Тогда путники почувствуют себя более свободными и почти налегке тронутся в дальнейший путь, к перевалу.

Путь был неблизкий — следовало пройти тридцать километров по лесу, прокладывая лыжню. Студенты построились по команде Егора Дятлова, снова взявшего инициативу в свои руки, и двинулись вперед. Колонну замыкал Степан Зверев, чтобы как можно лучше наблюдать за происходящим и обеспечить безопасность студентов, чем он теперь по-настоящему обеспокоился. Раздался скрип снега, ребята зашагали, задвигались. Мороз был около двадцати градусов, от горячего дыхания ребят поднимались клубы пара. Замелькали стройные стволы сосен, темно-зеленые пушистые ели, тонкие спутанные ветви кустарника, торчавшие из снега.

Шли сначала молча, потом стали перекрикиваться, смеяться, а с небольшой горки устроили веселый спуск, юноши показывали “класс”, входя в крутые виражи, подпрыгивая на лыжах, используя горку как трамплин. Рюкзаки полетели в снег, раздался хохот, так что было потеряно немало времени — а зачем нужен поход, в котором все регламентировано, словно на отчетно-перевыборном собрании? Егор смирился с несерьезным поведением, как он про себя назвал веселье туристов, и даже позволил себе ловко прыгнуть на лыжах, чтобы поразить воображение Любы Дубининой. Но глаза девушки были прикованы к ловкому и подвижному Юре Славеку, который что-то рассказывал ей, смеясь. И в душе Егора стало вдруг пусто и грустно, он поднял свой тяжелый мешок, взвалил его на плечи и крикнул ребятам, чтобы они прекратили баловство. Время уходит, зимний день короток, надо спешить, чтобы успеть начать строительство хранилища. Студенты смущенно замолчали и заторопились за своим командиром, стараясь стать более собранными и молчаливыми. Степан незаметно усмехнулся, поняв перемену в настроении Дятлова. Ему нравилось анализировать и наблюдать, делать выводы и чувствовать контроль над ситуацией.