Погоня.

София снова кричит. В последнее время так часто, что я точно уже не смогу унять в себе ту самую отвратительную, грубую и наглую, холодящую душу и тело до самых кончиков пальцев тревогу. Знаете, когда она захватывает вас таким образом, что пожирает маленькими кусочками, чтобы жертва постоянно чувствовала мучительную тупую боль, и не имела возможности залечить или обработать маленькие кусаные кровавые раны на теле. Поскольку в момент, когда она бы изо всех сил собирала бы себя в кучу в попытках оказать себе же хоть какую-то помощь, страх впивался бы холодными длинными тонкими пальцами в только-только чуть запекшиеся болезненные раны. Он ковырял бы и давил, заставляя жертву корчится в муках и кричать, а когда наконец добился бы своего, и она испустила бы истошные вопли и крик, в надежде хоть как то облегчить свои страдания, захлебываясь слезами, просила бы остановиться, клялась, что сделала бы все что угодно, чтобы это прекратилось, страх лишь хохотал, кривлялся, и говорил, что она уже делает именно то, что он хочет. Я наверное прямо сейчас бы взяла дочь и пошла бы с ней стучаться в кабинеты наших проверенных добрых детских врачей. Но на улице холодная темная ночь. Муж на сутках. Возможно, я могла бы позвонить ему. Родной голос способен бы был немного унять мои страхи. И хотя уснуть вновь сегодня я более уже не надеялась, я хотя бы могла бы рассчитывать на поддержку заботу ласкового и умного папы Софии. Но я решила, что не стоит отнимать у него силы во время ночной работы, нужно постараться справиться самой.

Усилие. Я встала с кровати. Пространство комнаты наполнено зимней прохладой. Как будто декабрь был и в моей квартире тоже. Укутываюсь в мягкий бархатный халат, в холодной темноте на ощупь иду на звук плача ребенка. Мне пришлось оставить ночевать ее одну в детской только потому, что София сама уснула там накануне вечером после купания. Захожу в комнату, беру дочь на руки, почти сразу она перестает рыдать. Прячу ее в еще одно одеяло. На всякий случай начинаю исследовать дом на наличие чужаков. Подхожу к первому шкафу в детской, берусь за ручку, преодолеваю страх, резко распахиваю дверцу. Никого. На очереди балкон, наша с мужем спальня, гостиная, ванная. Везде включаю свет. Со светом, мне кажется, становится теплее, комнаты делаются больше. Все тщательно проверяю. Никого. Уверенна, что если кто-то чужой и был в доме, то сбежал именно потому, что зажегся свет. Проверяю на всякий случай замки на входной двери, все окна. Мы с дочерью в безопасности. София уже успела сладко уснуть у мамы на руках, я так этому рада, что совсем не жалею о своей предстоящей бессонной ночи. Часы показывают два часа пятнадцать минут. Я снова набираюсь смелости, иду на кухню, гашу свет. Быстро закрываю дверь, затем детская, коридор, быстрым шагом, почти бегом заскакиваю в спальню, и здесь закрываю за собой дверь. Если занавески не задернуты, то ночью эта комната освещается сине белым холодным мерцающим светом города, здесь никогда не бывает темно. И хотя от него комната не становится теплее или больше, как от домашнего, он все равно освещает ее и немного отгоняет страх. Тем более, к этому свету я привыкла гораздо больше, нежели к домашнему. Эти тусклые огни манят меня и успокаивают своим безжизненным уютом и холодом. Напоминают о прошлом и детстве. Не отпуская из рук ребенка, я тихо одергиваю занавески и мерцание сразу захватывает меня. Я опускаюсь в кресло, блеклые огоньки мелькают на моем лице. Я смотрю в глаза всем чужакам и призракам, что мы с Софией бессердечно повыгоняли из нашего безопасного теплого дома. Им тут не место. Но они смотрят. Ни требовательно, ни вопросительно, безрадостно, беззлобно. Просто смотрят, не зная чего хотят и не идут никуда, потому что не знают куда идти.

Конец ознакомительного фрагмента.