Охота

— Знаешь, мне никто пока не предъявлял никаких обвинений.

Вновь наступило молчание. Они обменялись взглядами. Потом раздался смех. Наметился определенный стандарт поведения. Сначала напряженный нервный бестолковый разговор. Вслед за этим смех. Совершенно отсутствует та непринужденная веселая атмосфера, в которой мужчины обычно проводят свободное время. Мне казалось, такая обстановка сложилась из-за отсутствия некоторых членов группы. В то время я еще не знал их страшных секретов.

— Вы упомянули о теоретических интересах, — продолжил я прерванную тему, — о сотрудниках, которые не занимались практической терапией. Что вы имели в виду?

Я, безусловно, жаждал получить некоторые сведения, но мне также хотелось вовлечь всех в безобидную общую дискуссию.

Габби сосредоточенно смотрел на меня.

— Теоретические интересы? Я, как правило, не обсуждаю научные проблемы, выпив бордо тридцатилетней выдержки. Вы можете без труда найти мои статьи в «Журнале по психопатологии».

— Будет вам, расскажите своими словами, чтобы всем стало понятно.

Он вздохнул:

— Как можно объяснить простым и понятным для всех языком то, что творится в голове человека? Что ж, хорошо, попробую. — Он закрыл глаза, сложил ладони вместе, как будто собирался прочесть молитву, и прикоснулся к подбородку. — С моей точки зрения, личность человека состоит из трех пластов. Внизу находятся физиологические желания и потребности. Секс, пища, материальные удобства. Можно назвать эти стремления эгоистичными, но они не… деспотические. На низшем уровне мы также находим сострадание к боли других людей. Я не вижу ничего опасного или постыдного в биологическом человеке. Хотя, говоря откровенно, и гордиться там особенно нечем.

Выше пребывает пласт, являющийся областью общественного человека. Это уровень вежливости, цивилизованного поведения, здесь присутствует совесть. Видя, что ваш бокал пуст, я улыбаюсь и передаю вам бутылку. — Произнеся эти слова, он взял со стола бутылку и подал ее мне. — Вы, в свою очередь, благодарите меня и передаете бутылку соседу.

Я так и сделал.

— Это сфера или семантическое пространство Просвещения, философии, Вольтера и Дидро. Мир стал бы приятным, но скучным местом, существуй человек только на данном уровне. Вопрос заключается в том, как видоизменяются нормальные биологические побуждения? Что происходит со свободным индивидуумом, который стремится лишь к невинному удовлетворению своих потребностей? И вот теперь мы переходим к последнему пласту сознания, зажатому между сферой благородного дикаря и зоной цивилизованного человека. О, это нехорошее место. Совсем плохое. Здесь таятся жестокость, жадность, зависть, сладострастие и все порочные страсти. Их разъедающая энергия является результатом противоречий между верхним и нижним слоями. Происходит конфронтация между физиологическими потребностями человека и его стремлением вести себя цивилизованным образом.

— Все как по Фрейду, — заметил я довольно банально.

Мне хотелось прервать чарующую музыкальную речь Габби. Все разговоры за столом прекратились. Слушали только его.

— Не совсем так. Это не фрейдизм. Верно, средний пласт почти соответствует бессознательному, но Фрейд признает только общественного человека и репрессивный уровень. Он не замечает невинного естественного индивидуума, полагая, что… ужас проистекает из природных наклонностей, которые необходимо контролировать и подавлять. Однако все это ведет к увеличению силы ярости, закипающей внутри спрессованного среднего пласта.

— И куда же привела вас эта теория? — спросил я. — Вы говорили, что терапевты-практики успешно излечивали людей, которые легко преодолевали боязнь высоты и целовались с пауками. А что вы будете делать со своими знаниями о том, из какого участка мозга происходит зло?

— Но разве не… приятно осознавать, кто мы такие на самом деле?

Габби посмотрел на меня, его карие глаза, казалось, готовы были пожрать пространство, разделяющее нас. Попытался выдержать его взгляд — безуспешно. Опустил глаза в тарелку с десертом.

— Важно понять, что ужасы прошлого века: убийства, поставленные на индустриальный поток, концлагеря, голые дети, сжигаемые напалмом, — все это порождение подавленной извращенной ярости, зажатой между нашей истинной природой и нами в роли общественных индивидуумов. Более мелкие трагедии, бытовые, имеют то же происхождение. Если бы каким-то образом мы как социальные личности могли войти в союз не с уровнем подавления, а с чистым ручьем древней невинности, тогда человечество избавилось бы от повторения былых кошмаров.

— Но как достичь цели?

— Это нелегко. Нужен некий катарсис. Допустим, посредством искусства. Может быть, путем самовыражения. Или через… любовь.

— Господи, Габби, ты действительно после увольнения из армии превратился в дикаря, — сказал Нэш, и вслед за его словами раздались самые бурные раскаты смеха за весь вечер. — К тому же, — продолжал он при несмолкающем хохоте, — ты утомляешь Монти. Посмотри, он крепко спит.

Нэш кивнул в сторону камина, возле которого клубком свернулась собака, вдоволь наевшаяся лосося.

— Простите, я совсем заболтался и забыл правила приличия. Наш новый друг повинен в том, что заставил меня говорить на профессиональные темы. Не знаю, как вы, но я бы сейчас с удовольствием выпил рюмку коньяку в гостиной. А если присутствующий здесь капитан Нэш выполнил мою просьбу, нас ждут еще и сигары.

Меня поразила легкость, с какой Габби прямо с кафедры профессора психиатрии шагнул в мир мальчишника. Его преданность своему делу, вера в то, что он говорил, не могли укрыться от посторонних глаз. Во мне это вызвало своеобразный резонанс. Услышанное глубоко запало в душу. Я пока не понял, обманщик он или хитрец, однако сказанное заставило меня задуматься о том, что я делал несколько лет назад жаркой ночью у моря вблизи пустыни.

ГЛАВА 8 ПРИВИДЕНИЯ

Мы нетвердой поступью пошли прочь от стола, уставленного пустыми бутылками, усыпанного грудами костей и залитого красной жидкостью. Доминик взял на руки спящего Монти. Покидая большой зал, я оглянулся и увидел девушек, собирающихся заняться обломками кораблекрушения. Суфи вновь бросила на меня взгляд, и на этот раз готов поклясться — она улыбнулась.

В гостиной нас ждали глубокие удобные кресла. Дом сел в самое большое из них и пристроил Монти на коленях. Симпсон без труда развел огонь в камине.

— Я прошел обучение в особых частях, — заявил он.

Несмотря на изрядное количество выпитого вина и пива, я нисколько не опьянел, а вот коньяк сразу ударил в голову. Я впервые расслабился за все время пребывания в замке. Разговор принял вульгарный характер. Дом вспомнил своих подружек. Когда он вышел в туалет, мне захотелось рассказать пару историй, одну из которых я придумал от начала до конца. О девушке, чей глаз выпал во время полового акта и покатился по ковру. «Я сохраню глаз для тебя», — пообещала она на прощание.

Мой рассказ приняли хорошо, и я сожалел, что не могу выдать чего-нибудь покруче. Хотя, как это случается с мужчинами, которым перевалило за двадцать пять, приятели Дома разделились на отдельные группки. У меня не существовало ни малейших сомнений в том, что все они близкие друзья, которым есть о чем поговорить после долгой разлуки. Но у нас с Домом все иначе. Мы познакомились совершенно случайно. Наша дружба основывалась исключительно на привязанности ко мне Доминика. Он постоянно веселился. Бывали, однако, времена, когда сквозь завесу шутовства вдруг проявлялся совсем другой человек. Никогда не зондировал этот образ — меня устраивал шут. Но возможно, тот другой вовсе не испытывал ко мне больших симпатий. Тоска иногда появлялась в его глазах, когда Дом опустошал свой стакан и, казалось, видел кого-то или что-то в противоположном конце бара. Я смотрел в ту сторону, но ничего особенного не замечал. Мирно беседуют два посетителя, или дверь открыта, или вид из окна на пустынную улицу.