Охотничье братство

— Да я, уважаемая, в лисицу стрелял…

Оправдания не помогли. Недоразумение разрешилось только на следующий день: ребята нашли в кустах у дороги мертвую лисицу и показали птичнице.

Иван Сергеевич посмеялся, сказал: «Напишите рассказ». Вдруг рассмеялся еще сильнее, добавил: «А могла и ударить».

Возвращалась через нашу деревню от дочки старуха, жена хуторянина Ефима Павловича. Попросила меня перевезти на ту сторону озера, где она живет. Пришли на берег. Волна такая, что на челноке опасно, — может залить. В те годы на нашем озере больших дощатых лодок еще не было. Сидим у воды на бревнышках, ждем погоды, чтобы ветер хоть чуть стих. И не мы одни, целая компания собралась. Подошел и Иван Сергеевич, присел, трубочку запалил. Разговоры про всякое, и о том, что в Кончанском открывают Суворовский музей. Ольга Семеновна, тоже пожилая женщина из нашей деревни, подшучивает над Ефимихой:

— Сходила бы поглядела, ты на ногу легкая, от вас недалеко.

Ефимиха, старуха древняя, строгая, нахмурилась:

— Я в музей не пойду. Гостила у старшой в Слуцком. Свела она в музей. Зашли в первую хоромину, а там все статуи, все, как есть, голы мужики. Как есть голы — без исподних. Ну, ведь это озорство! Я плюнула, дальше не пошла, а там такая же хоромина с голыми бабами была. А ведь они в старо время сделаны, когда такого озорства не было.

Иван Сергеевич сидел рядом, чтобы не обидеть старуху, отвернулся от нее, смеется, повторяет: «Озорство, ей-богу, озорство».

Самая лучшая баня у нашего председателя Василия Фаддеевича. По-черному, конечно, но с высоким потолком и плотным, не щелястым предбанником. Каждую субботу Иван Сергеевич вместе с хозяином там парятся. Крепко они парятся. Василий Фаддеевич в этом толк знает — скажем, мог бы и по-белому баньку соорудить, но твердо уверен, что «пар не тот». Веники у него заготовлены в первую неделю после троицы — это «веселка», лист мягкий, не то что у «глушняка», нарезанного позже. У того лист большой и толстый, очень «ударяет в тело». После бани оба шли в председателеву избу. Выпивали под свежую рыбку, залитую яйцом, столь же успешно, как и парились.

И я на эти вечера другой раз заходил. Помнится, пожаловался Василий Фаддеевич, что водка плохая стала: «Сучок, как есть сучок, — из дров наладили фабрикацию». Я отрицал — дело мне по специальности близкое, — объяснил, что нет расчету гидролизный спирт пускать на пищевые цели, лучше на синтетический каучук. Председатель отмахивался — «знаем, что и как». Иван Сергеевич сказал:

— Сучок, Василий Фаддеевич, это полдела. В наших местах один старик здорово начал зашибать. Бабке горе. Посоветовала ей одна знающая старуха, как быть. Говорит, набери полную бутылку мух, побольше, плотно наторкай, залей водой, закупори — и в теплое место на месяц, не меньше. Пусть хорошо перепреет. Дай старику этим опохмелиться. Он выпьет, три дня будет блевать, а потом бросит пить, — окончательно, в рот не возьмет.

Все справила бабка, как сказано. Дождалась. Вышел дед поутру к столу и есть не может, до того ему тошно. Морщится, голова болит.

— Дед, поправиться хочешь?

— Припасла? Вот это дорого! Давай сюда.

Налила бабка стопку, сама отвернулась, боится. Дед выпил и просиял весь:

— Мух о вочка!

Бывший председатель Василий Фаддеевич сейчас на пенсии, живет в той же деревне. Хорошо помнит Ивана Сергеевича и эти субботы. Отзывается так: «Хороший мужик был Никитов, простой».

Интересно, что много лет спустя, когда мы с Василием Фаддеевичем в очередной раз вспоминали Ивана Сергеевича, я услышал такой рассказ: «Приезжал к Ивану Сергеевичу артист Лемех о в. И в бане с нами мылся. Очень хорошо пел!»

Не мог я через много лет, не сумел проверить, был ли в самом деле Лемешев в Домовичах. Едва ли — дороги у нас плохие, и не слышно было, чтобы Иван Сергеевич был коротко знаком с Лемешевым. Ладно, пусть живет эта легенда.

В один из совместных походов шли мы с Иваном Сергеевичем по лесу. Устали за охотничью зорю. Солнце высушило росу и начало хорошо пригревать. Фомка взят к ноге, и мы ищем удобное место. Хочется отдохнуть, посидеть, покурить, согреть и подсушить насквозь пробитые росой ноги. Выбрали сухую чистинку. Иван Сергеевич строго уложил Фомку, сбросил на большой замшелый валун куртку и патронташ, повесил на сухой сучок ружье и опустился на колени. Разом и трубочку курил, и землянику щипал. Много ее, сладкой, до темной красноты припеченной, в траве вокруг камня. Я снял лапти, лег в тень, а ноги босые, озябшие, выставил на солнце.

Иван Сергеевич встал, оглянулся вокруг, сказал:

— Лес высокий, а была пашня. Видите, каменный вал? Это мужик — царство ему небесное — пахал, боронил и камни на межу вытаскивал — на руках, тяжелые. Старопахотная земля! Основа. Вы лесник, сколько этому лесу?

— Не совсем лесник, приблизительно скажу, лет тридцать — сорок.

— Верно, с тех пор нива и запущена. Беда это! Русь-то отсюда пошла, не от Москвы, от Новгорода. Не помните, какая пятина?

— Знаю, Бежецкая.

Иван Сергеевич подложил под голову рюкзак с одним нашим единственным молодым чернышом — не повезло в то утро с охотой, — лег на траву и, показалось мне, задремал.

Мне не спалось. Лежал, думал о том, что пахать-то некому. Мужчин с войны мало вернулось, молодежь не удержать, уходит в город. Одни вдовы, и те на возрасте. Так ли страшно? Хлеб на юге лучше родится. Здесь никогда своего не хватало, каждую зиму мужики в отход: в лес, на сплав, мастеровыми по городам.

Словно в ответ на мои мысли Иван Сергеевич неожиданно поднял голову, снова закурил трубку, сказал:

— Председатель, Василий Фаддеевич, говорит, что, бывало, с их полустанка каждый день семь-восемь вагонов в город отправляли: рожь, овес, лен, мед, корье, клюква. Теперь не слышно. И опять-таки, сколько здесь скота было! В районе мне сказали, что с Украины приедут сюда за сеном, у них опять засуха. В наших местах всегда трава — хуже ли, лучше ли, а есть.

В первый раз я видел Ивана Сергеевича таким неспокойным, возбужденным. На ноги поднялся, отчаянно боролся с гаснущей поминутно трубкой, громко говорил:

— Сколько в вашей деревне детей? Нет маленьких? А в соседней, в Ерзовке? Пять и две учительницы, так…

— Слышно, закроют школу, за последнее время в нашем районе третью.

— Что делать, закроют. Глохнет край, гибнет накорень. А ведь это Россия. И не только в Новгородской так. Кто в войну немца остановил и выгнал?

Иван Сергеевич притих, вытащил ножик, срезал тонкий сучок, почистил трубку и сказал спокойно:

— Пошли к дому, все равно уже толку не будет: жарко, тетерева в кусты уйдут.

Из Никандрова, с почты, принес мальчик телеграмму. О чем она была, не знаю. 13 августа рано утром спешно на лошади увез Василий Фаддеевич домовицких гостей в район. Не близкий путь — тридцать пять километров.

Мы стали встречаться с Иваном Сергеевичем довольно часто, почти всегда в его доме. Не буду рассказывать про обстановку в его квартире — много раз она отлично описана разными авторами, и не было в ней ничего особо удивительного, хотя она и соответствовала хозяину и рассказывала про него. Удивителен был сам Иван Сергеевич.