Охотники 1. Погоня за жужелицей

— Хладнокровнее, господа… Хладнокровнее. Мы с вами не на ринге. Вам бы следовало принести даме извинения… а вам, — полупоклон англичанина в сторону нагло глазеющей на происходящее девицы выглядел издевательским, — я бы посоветовал покинуть ресторан и завершить ужин в своем купе. Ну а вам, молодой человек, я советую успокоиться. Вы юны, порывисты и во многом пока не разбираетесь.

— Да я… я сейчас ему… — горячился Стиви, подпрыгивая и сопя, как молодой бульдог.

— Не нужно, сэр. Просто уведите меня отсюда, — вмешалась девица. Подбежала к Стиви, прижалась к нему обнаженным плечом. — Избавьте меня от этой гнусности…

— Все улажено, господа? — Англичанин тщательно улыбался, продолжая оттирать пыхтящего Стиви подальше от соперника.

— А вот сейчас совсем уладим. Больше помощи не требуется, — прорычал Баркер, направив всю пылкую ярость своего взгляда на араба.

Если бы взглядом можно было бы испепелить, Баркер бы превратил в тлеющий прах все вокруг, включая стюардов, туалетные комнаты и паровоз. Возможно, именно ярость помешала Красавчику распознать в стоящем напротив него противнике, разодетом в чудной белый балахон и высокую чалму, того самого худощавого мсье с зонтом, что встречал в Шербуре пышную старуху. Только когда араб стушевался, начал бормотать что-то похожее на извинения на французском или даже своем арабском — Баркер в этом мало что соображал, и, обойдя Баркера по странной кривой траектории, засеменил прочь под недоумевающее молчание присутствующих, Баркер его вспомнил. Вспомнил манеру втягивать голову в плечи, и мелкую неровную походку, и едва заметное приволакивание левой ноги…

Заодно понял Баркер, отчего эта кокотка показалась ему знакомой. Не лицо, нет, а то, как она откидывалась на спинку кресла, точно так, как старуха с «Аквитании»… и еще как Игрок. Баркер выругался. Обернулся, чтобы убедиться — Малыш, эта заноза в заднице, все еще здесь, никуда не делся и не накуролесил еще чего-нибудь. Посмотрел налево, направо, уставился на пустующий столик в углу. Но нигде в ресторане Баркер не обнаружил ни брата, ни девицы, которую, кажется, имело смысл малость придушить, чтобы вежливо порасспрашивать о разных не слишком внятных, но явно имеющих между собой связь событиях.

— Где? Где он? — обратился Баркер к длинному англичанину. Тот уже вернулся к своей компании и словно забыл об инциденте. — Мой брат? Малыш где?

— Сопровождает юную леди… — Англичанин запнулся, но на этот раз обошелся без сарказма в адрес дамы, — до купе по ее просьбе. Вы разве не заметили? Черт…

— Черт! — Баркер отшвырнул в сторону неудачно подвернувшегося под руку стюарда, едва не сбил с ног старушку с вязальной корзиной и бросился вслед за арабом, встревоженный настолько, что даже не обратил внимания на англичанина, который рванул за ним.

В следующем вагоне араба не оказалось. Баркер ускорился и влетел во второй от головы состава пульман на всех парах… И едва не врезался в Малыша, спешащего навстречу.

— Чтобы ниггеры пять раз женились на твой прабабушке! Ты соображаешь, что творишь?! Мало того что из-за тебя мы сейчас торчим в этой долбаной Албании, где все болтают на этом долбаном албанском, даже копы… и где, если нас повяжут, мы не сможем даже произнести «задница» и «адвокат»… Какого ты встрял за эту шлюху! Сколько раз можно повторять… Была бы на моем месте наша ма, она бы… Малыш, я так рад, что ты цел и невредим. — Баркер выдохнул и отпустил наконец брата, которого он, оказывается, все это время крепко держал за грудки и тряс изо всех сил. — Все в порядке?

— Да. В порядке… — как-то вяло ответил Малыш, но Баркер не обратил на это внимания, довольный тем, что все обошлось.

— В купе! Живо! — Баркер не удержался и дал Малышу легкий подзатыльник. — Больше никаких закидонов, ясно? Или запру тебя в этой конуре до самого прибытия без жратвы… — еще раз пригрозил Баркер притворно суровым голосом.

«Надо будет завтра сказать этому длинному англичашке спасибо», — решил Красавчик, проваливаясь в сон. Рука его лежала под подушкой, пальцы привычно обхватывали рукоять «кольта», а на двери купе висела трещотка, связанная на скорую руку из пяти серебряных ложек, позаимствованных из опрокинутого буфета не наживы ради, но безопасности для. На буковой полке прямо над головой Баркера громко тикал позолоченный брегет — подарок Родинки (или Кудряшки — Баркер не был уверен точно), отсчитывая часы и минуты «по Чикаго». Шесть тридцать вечера — самое время выпить бокальчик виски. Но это если только вы все еще дома, а не посреди чистого поля, затерявшегося где-то между Парижем и Константинополем, но ближе к Бухаресту. Красавчик Баркер почмокал губами, как младенчик, повернулся на бок и захрапел.

Глава третья

Немного об индивидуальных способностях, немного о долге, совсем чуть-чуть о любви. В основном же о том, к чему приводят любопытство, шампанское и бессонница

Все тот же «Восточный экспресс», все тот же октябрь 1919 года

В отличие от Генри Баркера, майору Артуру Уинсли не спалось. Для этого у него имелось множество причин. Во-первых, его и прежде мучила «дорожная» бессонница, а теперь, привыкнув засыпать под артиллерийскую канонаду и звуки перестрелки, он никак не мог справиться с неожиданной тишиной. Во-вторых, сегодняшняя история с молоденьким янки неожиданно выбила его из колеи. А в-третьих, в экспрессе находилась Вещь. Более того, она работала вот уже вторые сутки.

Артуру Уинсли не должно было быть до этого никакого дела — десять лет назад он перестал быть одним из послушников ордена «Рубиновой розы». Десять лет назад он провалил свое первое испытание — вместо того чтобы, совершив обмен одного магического предмета на другой, доказать свою преданность и готовность перейти на следующую ступень, вернулся с пустыми руками. Артур Уинсли принял неизбежное наказание со стоическим спокойствием. Несмотря на то что тогда ему исполнилось всего семнадцать, Артур Уинсли прекрасно осознавал, что, покинув орден, он ставит крест на своем будущем. И что вряд ли ему теперь когда-нибудь заседать в Палате лордов, и максимум, на который он может рассчитывать, — военная карьера, незначительная пенсия и тихая старость где-нибудь в Брайтоне, среди белых коз и зеленых лужаек. Также Артур вынужденно разрывал помолвку с леди Сесилией Эгертон, для которой брак с Артуром значил много больше, нежели обычный политический союз. Сесилия любила Артура и могла вполне рассчитывать на взаимность: дружные с самого детства, они подходили друг другу «как меч и ножны». Артура всегда забавляло и немного коробило это сравнение, придуманное самой Сесилией, — девушка вряд ли догадывалась об ассоциациях, которые неизбежно возникали в голове у молодого человека.

Теперь не имело смысла об этом вспоминать или сожалеть. Хотя Сесилия все еще оставалась свободна и, кажется, лелеяла надежду на то, что Артура простят и вернут в «орденское лоно». Фраза про орденское лоно тоже принадлежала мисс Эгертон, ей вообще была свойственна излишняя помпезность в выражениях.

Артур приподнял штору и выглянул в окно. Экспресс на полной скорости шел мимо измученных ранними морозами виноградников и нищих румынских мазанок. Впрочем, после Александрии, где Уинсли провел последние три с половиной года, его эстетические предпочтения претерпели значительный метаморфоз, и уже мало что могло его разочаровать.

Майор Норфолкского полка Артур Уинсли (молодой человек предпочитал теперь это обращение) направлялся в Константинополь в качестве одного из адъютантов командующего английским оккупационным корпусом генерала Милна. На деле же майору предстояло завершить расследование по поводу исчезнувшего в Галлипольском сражении батальона один дробь пять. Таинственная пропажа целого батальона во главе с полковником Бошамом, которого Уинсли знал лично, был ему должен несколько фунтов, а также немного недолюбливал за вспыльчивость и излишнюю щепетильность, вне всякого сомнения, имела «мистические корни». К «мистическим корням» из словаря все той же Сесилии Артур относился терпимо, хотя, как ни крути, звучало это не лучшим образом. Артур понимал: война закончена, и теперь, когда нужно так или иначе определяться с «мирным» будущим, старик Уинсли дает ему шанс. Если Артур сумеет самостоятельно справиться с «Делом об исчезнувшем батальоне», ему наверняка предложат вернуться в орден.

Возвращаться Артур не хотел. Еще меньше хотел он ехать в Константинополь — город, о котором у него не осталось ни одного приятного воспоминания. Хотя в пятнадцатом, когда они с ребятами стояли под Галлиполи, когда на тонкие подошвы ботинок липла траншейная глина, когда делили один противогаз на двоих, а одну папиросу на пятерых… Тогда он мечтал о том, чтобы в отчаянной атаке смять турецкие редуты и поскорее уже оказаться в такой близкой и такой недосягаемой византийской столице. Мечтал он об этом по простой причине: он и еще с дюжину ребят из-за мокрых сапог и грязных обмоток подхватили окопную болезнь. Ступни ныли, пальцы гнили и теряли чувствительность, и кое-кто из солдат начал уже прихрамывать. А в Константинополе были лекарства, кровати с чистым бельем и горячая вода. Тогда до Константинополя они так и не дошли, а сразу же после сражения всех оставшихся в живых переправили на Суэц.