Охотники на мамонтов

Эйла молча обдумывала его слова.

— Что я должна делать, если Ранек вновь позовет меня на свою лежанку? Он говорил, что надеется провести со мной много ночей.

— Не сомневаюсь, что у него есть такое желание, но он не может командовать тобой. Никто не может распоряжаться тобой, Эйла, и принуждать тебя против твоей воли.

— Даже мужчина, который станет моим спутником? Никогда?

— Не думаю, что в таком случае ваш союз будет долговечным. Но ты права, даже он не может принуждать тебя. Решение всегда остается за тобой.

— Значит, когда Ранек подал мне знак, Мамут, я не обязана была подчиняться ему?

— Правильно. — Он озабоченно посмотрел на нее. — Ты сожалеешь, что разделила с ним ложе?

— Сожалею? — Она отрицательно мотнула головой. — Нет, не сожалею. Ранек… ласковый… Не грубый… как Бруд. Ранек… хотел сделать мне приятное… доставить высшую Радость. Нет. Я не сожалею о Ранеке… Я сожалею о Джондаларе. Сожалею, что Джондалар сердится. Мне приятно было разделить Дары Радости с Ранеком. Но Ранек… не Джондалар.

Глава 20

Наклонясь вперед, Эйла с трудом двигалась навстречу ревущему ветру, отвернув лицо в сторону и пытаясь защитить его от стремительно летящих хлопьев сырого и колкого снега. Она с трудом переставляла ноги, точно ее движения сковывала какая-то неведомая сила, видимая только как кружащаяся масса холодных белых снежинок. Метель разыгралась не на шутку. Остановившись, Эйла заслонила лицо рукой, пытаясь спрятать его от обжигающих ледяных укусов, и, приоткрыв на мгновение зажмуренные глаза, вновь склонила голову и сделала еще несколько шагов вперед. Стараясь противостоять этому шквальному ветру, она вновь взглянула вперед, где уже маячила округлая форма заснеженного земляного дома. Наконец она с облегчением вздохнула, коснувшись рукой спасительного входного свода.

— Эйла, куда тебя понесло в такую метель?! Это же очень опасно, — сказала Диги. — В такую погоду можно заблудиться в нескольких шагах от дома.

— Но метель свирепствует уже много дней, а Уинни с Удальцом куда-то запропастились. Я решила узнать, где они бродят.

— Ну и как, нашла их?

— Да, они пасутся на своем любимом месте, у излучины. Там ветер послабее и слой снега над травой не слишком высок. Ветры чаще дуют с другой стороны. У меня есть запас зерна, а травы почти не осталось. Хотя лошади сами знают, где найти траву даже в такую метель. Надо будет налить воды в кормушки к их возвращению, — сказала Эйла, сбивая снег с мокасин и встряхивая только что снятую парку. Повесив ее на крючок у входа в очаг Мамонта, Эйла вошла в теплое сумрачное помещение.

— Нет, вы не поверите! Она выходила из дома. В такую ужасную погоду! — заявила Диги, обращаясь к большой компании, собравшейся возле четвертого очага.

— Но зачем? — удивленно спросил Торнек.

— Лошадям нужен корм, и я… — начала было объяснять Эйла.

— Мне показалось, ты очень долго отсутствовала, — перебил ее Ранек. — Я спрашивал Мамута, и он сказал, что последний раз видел тебя, когда ты выходила в очаг лошадей. Я заглянул туда, но, видимо, ты уже ушла.

— Тебя давно все ищут, Эйла, — сказала Трони.

— Хорошо, что Джондалар заметил, что исчезла твоя парка и лошадей тоже нет. Он сказал, что ты могла уйти вместе с ними, — заметила Диги. — Поэтому мы решили поискать тебя в степи. Я как раз выглянула, чтобы выяснить, не кончился ли буран, и увидела, что ты уже близко.

— Эйла, если ты собираешься выйти из дома в плохую погоду, то надо обязательно предупредить кого-то, — с мягким укором сказал Мамут.

— Неужели ты не понимаешь, что мы волновались? Ведь в метель недолго и заблудиться! — сказал Джондалар сердитым тоном.

Эйла пыталась вставить слово, но все говорили одновременно, и ее, похоже, никто не слушал.

Видя обращенные к ней взволнованные лица, она поняла, как все тревожились за нее, и смущенно покраснела.

— Мне очень жаль. Я не хотела причинять вам беспокойство. Обо мне так долго никто не беспокоился, пока я жила одна. Я привыкла к своей одинокой жизни. Никто не волновался обо мне, и я делала что хотела, — говорила она, глядя на Джондалара, а потом обвела взглядом всех остальных. Мамут заметил, как огорченно вздохнула Эйла, сведя брови у переносицы, когда светловолосый мужчина резко отвернулся от нее.

Джондалар в смущении отошел в сторону, оставив Эйлу в кругу обеспокоенных соплеменников. Ее слова были справедливыми: ей так долго пришлось жить одной и она научилась прекрасно обходиться без чьей-либо помощи. Какое он имел право требовать у нее отчета или ругать за то, что она никому не сообщила о своем уходе? Но он очень испугался, обнаружив, что ее нет в доме, ведь в степи бушует снежная стихия. Джондалар знал, как легко заблудиться в непогоду, — зимы в его родных краях были холодными и суровыми, но такие снегопады он видел впервые. Зимний сезон уже близился к середине, а буран, казалось, не собирался прекращаться. Джондалар больше всех тревожился за нее, но ему не хотелось показывать, как сильны его переживания. С того памятного вечера, когда Эйлу приняли в племя Мамутои, он с трудом мог разговаривать с ней. Сначала он долго страдал от обиды, считая, что она предпочла ему другого мужчину, но постепенно замкнулся в себе, раздираемый противоречивыми чувствами. При всей дикой ревности Джондалар сомневался, действительно ли он любит Эйлу, ведь было время, когда он стыдился, что привел ее сюда.

Эйла больше не делила Дары Радости с Ранеком, но каждый вечер Джондалар боялся, что это может произойти. Эти мысли не давали покоя его душе, и он старался держаться подальше от очага Мамонта до тех пор, пока она не ляжет спать. Только после этого он осторожно ложился рядом с ней, стараясь случайно не коснуться ее тела; он боялся, что может потерять контроль над собой, боялся, что, не сдержавшись, будет молить ее о любви.

Однако Эйла не понимала, почему он избегает ее. Когда она пыталась поговорить с ним, то он неохотно бурчал что-то в ответ или отмалчивался, притворяясь спящим; если она обнимала его, он лежал точно каменный. Не ведая о его чувствах, она подумала, что, судя по всему, он разлюбил ее; в последнее время он даже стал спать, заворачиваясь в отдельное покрывало, боясь, что потеряет голову от обжигающих прикосновений ее тела. Даже днем Джондалар старался держаться подальше от Эйлы. Вместе с Уимезом и Данугом он организовал рабочее место в помещении кухонного очага и проводил там все дневные часы за изготовлением кремневых орудий. Джондалар не мог работать вместе с Уимезом в очаге Лисицы, постоянно видя перед глазами ненавистную лежанку, на которой Эйла провела ночь с Ранеком.

Эйла расстраивалась и переживала из-за того, что все ее дружелюбные попытки пренебрежительно отклонялись, но спустя какое-то время оставила его в покое. Только тогда он в конце концов начал понимать, что сам виноват в том, что они все больше отдаляются друг от друга, но не знал, как исправить положение. У него был большой опыт общения с женщинами, однако сейчас, когда он встретил свою любовь, эти знания, похоже, только мешали ему. Он понял, что не может поделиться с ней своими чувствами, с раздражением вспоминая тех молодых женщин, которые преследовали его, рассказывая о том, как безумно они любят его. Не желая уподобляться им, Джондалар предпочитал отмалчиваться.

Ранек знал, что они давно не делят Дары Радости. Он мучительно осознавал каждое движение Эйлы, хотя старался, чтобы никто этого не заметил. Он знал, когда она ложится спать и когда просыпается, что она ест и с кем разговаривает. Ранек старался как можно больше времени проводить в очаге Мамонта. Собиравшаяся там компания часто разражалась взрывами громкого смеха, причиной которого были остроумные замечания Ранека, подшучивавшего то над одним, то над другим обитателем Львиной стоянки. Однако он был исключительно осторожен и никогда не высмеивал Джондалара, вне зависимости от того, могла услышать его Эйла или нет. Джондалар обладал чувством юмора, но никогда не блистал остроумием, и ему было трудно тягаться с Ранеком, которого природа щедро наградила этой способностью. Рядом с ладно скроенным, узкокостным Ранеком, постоянно пребывающем в состоянии беспечной самоуверенности, этот высокий и широкоплечий, волнующе красивый мужчина казался неуклюжим и неотесанным увальнем.