Охотники на мамонтов

Вторая ловушка тоже сработала, но оказалась пуста. Кожаная петля была прорвана, и из нее вел волчий след. В третью опять же попалась лиса, и она мгновенно замерзла в капкане, но тушку почти полностью съел какой-то другой зверь, и мех был испорчен. Эйла вновь заметила волчьи следы.

— Кажется, мы ловим лисиц для волков, — хмыкнула Диги.

— Похоже, что тут только один волк, Диги, — сказала Эйла. Диги начинала уже бояться, что не достанется хорошего меха, даже если в четвертую ловушку что-то попадется. Они торопились посмотреть, что там.

— Это должно быть здесь, у этих кустов, — сказала Диги, — но что-то я не вижу…

— Вот же она, Диги! — закричала Эйла, ускоряя шаг. — Судя по виду, добыча хорошая. А посмотри на этот хвост!

— Великолепно! — с облегчением вздохнула Диги. — Я так и рассчитывала — по меньшей мере две. — Она вынула тушу лисицы из петли, связала ее вместе с первой и повесила их на ветку ближайшего дерева. — Что-то я проголодалась. Почему бы нам не сделать здесь привал и не перекусить?

— Я-то давно хочу есть, хорошо, что и тебе это пришло в голову.

Они находились сейчас среди редких зарослей — скорее кустарника, чем деревьев, — в лощине, рассекавшей толстый слой слежавшегося леса. Вся маленькая долина, казалось, была проникнута на исходе этой суровой зимы чувством мучительного истощения, страшной усталости. Все здесь было черным, белым или сумрачно-серым — унылое место! На плотном слежавшемся снежном покрове, сквозь который кое-где пробивался чахлый подлесок, отпечатались многочисленные следы животных. Этот снег лежал здесь уже давно, он весь потемнел от времени. Ветки кустов были во многих местах сломаны — следы ветра, снега или хищных животных. Ивы и ольха клонились к земле, суровый климат превратил их в стелющийся низкий кустарник. Несколько тощих березок одиноко тянулись вверх, их голые ветви в один голос шелестели на ветру, словно моля о живительном прикосновении весны. Даже хвоя обесцветилась. Скрюченные сосенки с корой, подернутой серыми пятнами лишайника, увядали на глазах, высокие лиственницы потемнели и согнулись под снежной ношей.

Один из склонов лощины был увенчан сугробом, из которого торчали стебли с заостренными шипами — сухие, одеревеневшие усики земляники, огородившие в прошлом году новую, завоеванную этим растением территорию. Эйла отметила их для себя — не как непроходимые заросли колючек, а просто как место, где можно будет, когда придет пора, набрать ягод. За унылой картиной она видела проблеск надежды; если приглядеться, даже в этой уставшей от зимы природе таилось обещание, особенно когда в небе сияло солнце.

Две молодые женщины разгребли снег и очистили себе место, чтобы сесть, — там, где в летнее время был, вероятно, берег небольшого ручья. Диги развязала узел и достала припасенную еду и — что было еще важнее — воду. Распахнув сверток из березовой коры, она протянула Эйле небольшой с виду, но питательный путевой запас — спрессованную смесь сушеных плодов, мяса и придающего сил топленого жира.

— Мать вчера вечером настряпала на пару этих своих лепешек с кедровыми орешками и дала мне, — сказала Диги, открыв другой сверток и протягивая Эйле кусочек. Это было ее любимое блюдо.

— Надо спросить у Тули, как их делают, — заметила Эйла, попробовав лепешку; потом она достала ломтик мяса, который ей дала Неззи, и на каждый положила по кусочку ореховой лепешки. — Настоящий пир у нас! Только вот не хватает весенней зелени.

— Это было бы здорово. Жду не дождусь весны. Когда же настанет Весенний праздник — ждать уже невмоготу! — ответила Диги.

Эйле приятно было болтать наедине с Диги: она даже согрелась здесь, в лощине, защищенной от порывов ветра. Она развязала тесемки на шее и опустила капюшон, поправила кожаную ленту, скреплявшую волосы. Закрыв глаза, она повернулась лицом к солнцу. Сквозь красную изнанку закрытого века она видела мигающий в небе светящийся шар и чувствовала, как приходит к ней тепло. А когда она снова открыла глаза, все вокруг, казалось, стало более четким.

— На Весеннем празднике всегда борются? — спросила Эйла. — Я никогда еще не видела, чтобы кто-то боролся по доброй воле.

— Да, это почетно.

— Смотри, Диги! Это весна, — перебила ее Эйла, сделав резкий прыжок и рванувшись вперед сквозь заросли ивы.

Когда Диги последовала за ней, она указала ей на почки, набухшие на тонкой веточке; одна из них, проросшая слишком рано, пустила яркий зеленый и, конечно, обреченный росток. Женщины восхищенно улыбнулись друг другу вне себя от открытия, словно они самолично встретили приход весны.

Сделанная из сухожилий петля ловушки лежала на снегу неподалеку от них. Эйла подняла ее:

— Похоже, это очень удобный способ охотиться. Не нужно искать зверя. Ставишь ловушку и ждешь. Но как ты их делаешь и откуда знаешь, что попадется лиса?

— Это нетрудно. Ты же видела: сухожилие затвердевает, если смочить его, а потом высушить, — так же, как невыделанная кожа?

Эйла кивнула.

— На конце делаешь маленькую петлю, — сказала Диги, показав ей. — Потом берешь другой конец и делаешь там вторую петлю — побольше, такую, чтобы лисья голова могла туда пролезть. Потом смачиваешь и сушишь, только так, чтобы петля оставалась открытой. Потом надо пойти туда, где водятся лисы. Мне такие места показала мать. Обычно они здесь появляются каждый год — это по следам видно. Когда они рядом с норой, они часто ходят одними и теми же тропами. Находишь лисий след и там, где он проходит сквозь заросли кустарника или возле деревьев, ставишь петлю прямо на тропу, на высоте лисьей головы, и закрепляешь вот здесь и здесь. — Диги показала, где именно. Эйла слушала и смотрела, напряженно наморщив лоб. — А когда лиса идет по тропе, то попадает головой в петлю; она пробует убежать — и тут-то петля затягивается. Чем больше лиса рвется, тем туже затягивается петля. Важно подобрать лису, пока ее не нашел кто-то другой. Дануг рассказывал мне, что те бродяги с севера тоже стали ставить ловушки. Он говорит — они делают петлю из молодых побегов и затягивают ее так, что, когда зверь попадет в ловушку, она расширяется; потом ветка дерева распрямится, и петля приподнимет лисью тушу над землей. Так она и висит, пока ты не придешь, и никакой волк до нее не дотянется.

— Мне кажется, это славная мысль, — заметила Эйла, возвращаясь к месту привала. Затем она, к удивлению Диги, внезапно сняла с головы кожаную ленту и стала искать что-то на земле. — Где камень? — шептала она.

Движением настолько быстрым, что Диги практически не уловила его, Эйла схватила камень, вложила в пращу и, стремительно развернув ее в воздухе, швырнула в какую-то цель. Диги слышала, как упал камень, но только когда они вернулись к узелкам с едой, увидела, куда метила Эйла. Это был белый горностай, длиной всего в четырнадцать дюймов, но с пятидюймовым белым хвостом с черной крапинкой. Летом это животное носило богатую бурую шубу, белую в подбрюшье, но зимой его гибкое продолговатое тельце становилось безупречно белым, не считая черного носа, острых глазок и кончика хвоста.

— Он стянул наше мясо! — сказала Эйла.

— Я его и не разглядела на этом снегу. Зоркий у тебя глаз, — похвалила Диги. — Коли ты так здорово метаешь камни, что тебе беспокоиться о каких-то там ловушках?

— Метать камни стоит, когда видишь добычу, а ловушки могут охотиться за тебя, когда сама ты далеко. И то и другое нужно, — ответила Эйла, приняв вопрос всерьез.

Они сели и продолжили свою трапезу. Эйла не переставала поглаживать мягкую шерсть убитого горностая.

— У этого зверя — самый лучший мех, — заметила она.

— У всех этих зверьков — у горностаев, ласок, куниц — хороший мех, — ответила Диги. — И у норки, и у соболя, и даже у росомахи. Не такой мягкий, но для капюшона — то, что надо, если не хочешь обморозить лицо. Но ловить их трудно, и капкан здесь не поможет. Они проворные и злобные. Кажется, твоя праща — хорошая штука, но я все же не понимаю, как у тебя это выходит.

— Я научилась владеть пращой, охотясь на таких вот зверьков. Сначала я охотилась только на хищников и в первую очередь изучила их повадки.