Охотники Смерти или Сказка о настоящей Верности

– Прости.

Тяжёлые шаги стража мы услышали одновременно. Вместе поворачиваем голову в ту сторону, откуда доносятся лязг стали и тяжёлое дыхание. Прислушиваемся. Ещё надеюсь, что стражник пройдёт мимо, не завернёт к нашему закутку, чтобы полюбоваться на великих и ужасных Охотников Смерти, сидящих в сырой камере. Злорадство – такое мелочное чувство…

Девушка с тихим вскриком отскакивает от решётки, растворяется в тьме, словно возвращаясь к изначальному состоянию. Мне даже немножко жалко – на какой-то миг, ощутив искреннее сожаление и раскаяние, я почти поверила, что я – нормальный человек, а не тень себя прежней.

Человек останавливается напротив меня, видно, что ему нравится моё опустошённое выражение лица. Довольно прихлёбывает пиво из кружки, грубо спрашивает:

– С кем разговаривала?!

Смотрю на него исподлобья, во мне спорят два желания – лень и желание убить его.

Выпрямляюсь, отбрасываю пряди с лица. Цежу сквозь зубы холодные, мёртвые слова:

– Не с тобой.

– Хочешь? – Он сунул мне под нос кружку, над которой вился тёплый пар. Я ошиблась, там было не пиво, а горячий травяной отвар. Безучастно смотрю в паскудно ухмыляющееся лицо. Он надеется, что я буду выпрашивать подачки, как глупое животное?

Идиот.

Но убивать я его всё-таки не буду.

Труп почти под дверьми – не лучшее соседство.

Возвращаюсь в свой угол, снова сажусь, опираясь о стену.

Холодно. Почти как в Ледяных Чертогах. Только здесь от холода ломит тело – а там мороз сковывал души.

Хочу, чтобы мне сегодня приснились глаза моего отца. Имею я право на последнее желание?!

Сквозь тяжёлую, вязкую дрёму слышу, как Кир разговаривает с кем-то. Неужели призрак вернулся?!

– … да, ты умница… а теперь уходи… ты не должна подвергать себя опасности…

– Нет!

– …тише…

– … не оставлю… вы можете… должны уйти!

– … нет…

– Брось её… я открою дверь…

Бросит? Чувствую апатичное желание, чтобы он так и поступил. Мне будет хорошо и в одиночестве.

– Нет!

– … почему?…

Боль. Разве призраки способны ощущать боль?! Впрочем, что я спрашиваю? Призраки не способны показываться чужим людям, призраки не могут разговаривать.

Что ж, значит это неправильный призрак.

– Мы – Охотники Смерти. Кем я буду после того, как брошу её одну здесь?!

Гордость. А хорошо я его воспитала, правда?

Безжалостный серебряный свет слепит глаза, отражаясь на кирасах и шлемах бравых стражей. Ветра нет, и от этого серое утро кажется ещё холодней. Но даже самый лютый мороз не способен сравниться с холодом в её душе.

На наскоро возведённый эшафот Дикая поднимается первой. Она всегда первая, только теперь уже ничего не остаётся от её силы и гордости. Она идёт, пошатываясь, опустив голову. Со стороны кажется, что она раздавлена грузом вины или страха, и это нравится сброду на площади, пришедшему поглазеть на казнь.

Рида скрипит зубами, удерживаясь от стремления броситься вслед за своими учителями. Кир оглядывается, его взгляд беспечен и равнодушен, но столкнувшись со взглядом ученицы, он становится предупреждающе-тревожным. В ушах девушки снова звенит истошный шёпот-крик «беги!».

Едва слышно застонав от невыносимой боли, горянка склоняет голову в молчаливом согласии. С усилием трёт виски и глаза, пытаясь сдержать предательские слёзы. Ведь они здесь не помогут.

Сейчас ей надо уйти, чтобы не видеть смерти тех, кто стал ей дороже всего. Но… Вчера она уже ушла, подчинившись приказу, но разве от этого стало кому-нибудь легче?! Нет, сейчас она не уйдёт, она должна найти способ спасти учителей! Должен же быть выход, должен… Ведь Дикая говорила, что не бывает безвыходных ситуаций!

Рида медленно подняла голову, сдерживая панику от осознания своей беспомощности. В широко открытых глазах нет слёз, девушка смотрит на происходящее, но не видит этого. Разум с равнодушием камня фиксирует всё, но нет ни мыслей, ни чувств. Alfie [25] – милостивая госпожа.

Кир поднимается на эшафот быстро и уверено, она различает на его губах улыбку – странную, мрачную, жёсткую. И внезапно болезненно-ясно осознает, что Сын Ночи уверен в том, что всё это – очередная блажь его напарницы, что сейчас, когда явится палач, она жёстко рассмеётся, сбросит апатичную маску и устроит кровавую бойню, прорубая себе дорогу из города. Рида всхлипывает, слёзы снова катятся по щекам – она чувствует, что усталость Дикой – не маска, скрывающая холодную ярость битвы. Её жестокая наставница действительно смирилась.

25

Alfie (Алфь'э) – Госпожа Душ, Хранительница Чувств, богиня, почитаемая горцами, не входит ни в один пантеон. По поверьям горцев, все чувства, эмоции и переживания им посылает именно Alfie, желая наградить или наказать человека. 

Как она смеет?!

Ярость поднимается из тёмных глубин души, что-то болезненно вибрирует в груди, гнев затопляет разум. Со свистом втянув воздух сквозь сжатые зубы, девушка начинает проталкивать сквозь толпу к грубо сколоченному помосту. Его мастерили за одну ночь, желая как можно скорее уничтожить страшных тварей в человеческом облике, проклятых Охотников, так небрежно относящихся к чужим жизням. Гильдию Охоты, самую таинственную и самую закрытую, боятся и потому ненавидят, и когда в руки людей попали двое Охотников, так удачно запятнавших себя «левым» убийством, их бросились убивать. Даже палача из многолетнего запоя вытащили, ведь не было времени виселицу строить.

Наверное, недовольным в этот день был только палач. Он стоит у края эшафота, опираясь на тяжёлый двуручник, мясистый нос вызывающе алеет на бледном лице, до половины скрытом маской. Рида косится на него с заметной враждебностью, жалея, что не может убить его. Ведь это так глупо…

Она стоит у самого помоста, но наставники и не смотрят в её сторону. Это… горько и обидно, в груди ворочается острый кусок льда, разрывая сердце, прорывая лёгкие, и от этого сбивается дыхание, ком подкатывает к горлу, страшное предчувствие обжигает душу.

«Надо смириться, – твердит она себе. – Я ничего не могу исправить, а значит должна буду учиться жить одна, без поддержки. Я ничего не могу исправить. И это унижает».

Напыщенный человечек, чиновник в потёртом сюртуке цвета старой крови, читает обвинительный приговор. Что-то одобрительно ревёт толпа, солидно рыдает толстый трактирщик, и все стараются выразить ему свою безмерно фальшивое сочувствие.

Палач уныло размахивает мечом, показывая толпе своё так называемое мастерство. Кир что-то тихо шепчет стоящей рядом Дикой, по его губам змеится злая улыбка. Седая женщина лишь пожимает плечами, взгляд её пуст.

Когда вопли толпы становятся из восторженных гневными, палач прекращает махать двуручником. Злой смех разбирает Риду: по представлению горянки, палач, этот не в меру упитанный работник плахи и топора, машет свое железкой (на звание меча это не тянет!), словно мух от себя отгоняет.

К плахе (трухлявой колоде, разваливающейся на глазах) выталкивают Дикую. Она медленно идёт, низко опустив голову и ни на кого не глядя, опускается на колени так резко, словно ей безжалостно подрубают ноги.