Охрана музеев. Тайна номер 1

– Через трое суток, если допустить, что она говорит правду.

– Нашли мы её пьяную. Говорит, что так испугалась, что зашла к друзьям. Выпила для просветления в мозгах. А тут мы!

– Давайте мы всё-таки с ней поговорим, раз уж приехали, – обратился Старцев к представителям полиции.

– Давайте, – пожал плечами Алексей Васильевич.

Девочка была какая-то несчастная, потерянная. И очень-очень молоденькая. Старцев ожидал увидеть оторву, бесстыжую и наглую. А увидел затюканное жизнью существо и неожиданно для себя почувствовал жалость.

– Мне отдадут моего сына? – обратилась она к Старцеву, должно быть, уловив сочувствие в его глазах.

– Смотря что вы сделали. И, самое главное, чего вы не делали.

– Я не пила в тот вечер, когда исчезла. Правда. – Девчонка оглядела слушающих и сосредоточилась на Старцеве, старательно не замечая остальных.

– Что вы помните?

– Мы гуляли с Вадиком перед сном.

– Вадик – это?

– Это мой сын. Да… Мы гуляли. Я трезвая была. Правда!

– А потом?

– Потом… – Девочка убрала патетику из голоса и заговорила обычно. Устало: – Потом я ничего не помню. Очнулась. Бреду по дороге. И, главное, не понимаю – день или ночь. Светло ведь.

– Дальше. Что было дальше?

– Я поймала машину, уговорила подвезти. Уехала к Паше… К друзьям, – пояснила она, увидев вопросительный взгляд Старцева. – Да! – решительно закивала она. – У них я выпила. Я так испугалась… Какая-то тоска.

– И вы не помните, как и куда исчезли? Где были эти три дня? Как их провели? С кем?

– Тоска… Я помню тоску. По свету. По жизни. По маме.

– И это всё? – уточнил Старцев.

– Всё, – печально кивнула девочка и усмехнулась: – Похоже, я не сильно себе помогла.

– Увы… – не стал её обманывать Старцев. И отправился к двери.

– Я помню запах, – пробормотала себе под нос девчонка, словно опасаясь, что её кто-нибудь услышит. – Так покойники пахнут, когда их в закрытых гробах хоронят.

– А пойдём-ка посмотрим место, откуда ты пропала, – остановился в дверях Старцев. Сотрудник отдела музеев вспомнил, что об ужасном запахе тухлятины говорила ему вчера свидетельница.

* * *

– Вы ей поверили? – поинтересовалась у него участковая, а Алексей Васильевич вопросительно посмотрел. Они курили уже втроём, отпустив девицу.

– Если женщина, которая пропала у супермаркета, найдётся на третьи сутки, то есть сегодня к ночи, то да. Я бы ей поверил. А где её ребёнок?

– Мальчика забрала тётя этой красотки. Там история такая… Обычная. Жили-были две сестры. Погодки. Из самой обычной семьи. Неполной – папа рано умер. Одна стала врачом, профессором. А другая… Другую пришлось хоронить в закрытом гробу – пила с кем-то. Нашли в лесопарке. Падение с высоты своего роста. Что там вышло и с кем… Дочка, к сожалению, пошла в маму, не в тётю. Теперь оформляется лишение родительских прав, тётка хочет оставить мальчика у себя. И, честно говоря, я думаю, что ему там будет лучше. Даже если на этот раз Виктория говорила правду.

– А я думал, что такого в центре уже не осталось, – обратился Старцев к женщине-капитану, разглядывая двор. – Расселили да выкупили.

Питерские «колодцы»… Уходящие в небо грязно-жёлтые стены, запах мочи и помоев – неприятный, конечно, но вместе с тем обладающий каким-то особым магнетизмом депрессивно-меланхолического транса. Вот она, визитная карточка знаменитой «достоевщины». В таком доме, под самой крышей – комнатка с архитектурой гробика. У стены кушетка с порванными пружинами, с жёлтым, как эти стены, выцветшим матрасом. На нём трясётся в лихорадке молодой человек, охваченный граничащей с психозом тоской. Тонкие черты лица, восковая бледность рассвета белой ночи над Невой, шершавое, изъеденное молью полотно пальто, под которым тонкие, мерцающие голубой паутиной вен пальцы сжимают тёплое гладкое древко топора.

Эта картина мгновенно пронеслась в памяти, когда взгляд чуть задержался на самом последнем этаже, и вот наконец он тонет в квадратике неба… Свобода, тоска, вера, раскаяние, надежда – всё это вливается в грудную клетку одновременно, не спрашивая и не предупреждая душу, готова ли она, примет ли…

И каким бы ни было в этот момент небо – пасмурным, ясным, давящим тяжестью свинца, либо зовущим ввысь прозрачностью лазури, – «небо-над-Питером» – это нечто улавливаемое сознанием, воспринимаемое чувствами, субстанция, живущая своей жизнью и по своим законам. И чем дольше ты не покидаешь город, тем сильнее его чувствуешь. И это чувство, простите, бесполезно описывать словами.

Старцев с невероятным усилием оторвал взгляд от неба, чтобы не дать магии колодца завладеть им окончательно, глубоко вдохнул и тут же пожалел об этом. Мерзкий запах мочи перестал навевать философские размышления. Фу… Зато отрезвляет.

На первый взгляд, ничего, что могло привлечь его внимание и хоть как-то пролить свет на случившееся, не было. Скользя глазами вдоль стен с характерными подтёками, он случайно встретился взглядом с серой кошкой, которая мгновенно съёжилась и пулей шмыгнула в подвальное помещение через прямоугольное окошко. Старцев подошёл к двери подъезда, дёрнул дверь на себя, вошёл…

Да уж. Куда романтичнее вглядываться в квадратик неба, утопая в перспективе линий и вспоминая великого классика. В подъезде было темно, сыро, хотя лето в самом разгаре, и отвратительно настолько, что хотелось скорее выйти на улицу. Настроение испортилось окончательно. Его охватила злость.

Значит, когда ты «дочь самого» (он вспомнил, как следователь поднял палец и закатил глаза), когда двор, в котором ты живёшь, закрывается, охраняется, оборудован камерами и не выполняет функции общественного туалета в ночное время суток, – ты имеешь право на защиту и справедливость.

Он вспомнил огромные, темно-карие, почти чёрные, лишённые всякой надежды глаза Вики. Подъезд, где она жила, молчал, давил на Старцева своей исторически сложившейся безысходностью. Таковы законы жанра, ничего не поделаешь, девушка Вика… Ты родилась не в то время, не в том месте, ты живёшь в неправильном подъезде – и у тебя нет шансов на спасение.

Высокий чёрный армейский ботинок пнул огрызок с какой-то прилипшей к нему серой склизкой гадостью. Кошка, немного осмелев и устроившись на подвальном окошке, проследила за ним взглядом, но не тронулась с места. Он добьётся правды и вытащит девчонку из этой передряги. Он не нашёл ничего, ни одной зацепки, но каким-то невероятным образом колодец, в котором жила Вика, убедил его, что она говорит правду. И, сделав ещё один вдох, он наконец-то заметил, что участковая ему что-то увлечённо рассказывает, с чувством пританцовывая кучеряшками.

– В Петербурге всегда так было и так будет, – говорила между тем капитан. – И у нас – на набережной Фонтанки – как и везде… В одном дворе – богатые. У тех – камеры, отгороженные дворы. Дизайн местами. Шлагбаумы. Охрана. Всё загородиться от остального города хотят. А рядом – вот так.

Глава 5

30 июня, 14:30. Кафе, 8-я линия Васильевского острова

– Спасибо, Анфиса Витольдовна! – Старцев одновременно говорил по телефону и искал, где же забегаловка Ирмы. Искал и не находил, отчего начинал злиться ещё сильнее. – Да. И у меня уверенность, что эти три дела – наши. Похититель один и тот же, но я не смог проследить, куда женщин уволокли. Вы к реставраторам? Отлично! А Михаил Ефремович смог что-то разузнать по датам рождения, кому женщины могли понадобиться? Никому? Ещё лучше… Нет, я забыл позвонить насчёт африканской выставки. Вы сами позвоните? Спасибо огромное!