«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I

мемуарах

то спрашивал у дежурного унтер-офицера: «Чья шинель?» Шинель в передней означала, что ее обладатель, какой-нибудь офицер управления, в своем старании ускорить производимые им дознания и не довольствуясь дневной работой, зашел в управление поработать и вечером. Зная этот генеральский вопрос, некоторые из «ревнивых к карьере» офицеров управления давали себе труд заходить в управление примерно около того часа, когда генерал возвращался домой, и после его возвращения немедленно уходили. Впрочем, мое пальто на вешалке было всегда на своем месте, и генерал, вероятно, занемог бы, если бы не увидел меня на посту поздно вечером. Этого, очевидно, по его мнению, требовал хороший тон адъютантской службы. Нелегко было быть адъютантом у генерала Секеринского! Личной жизни для его адъютанта не полагалось. Все время должно было быть отдано службе. Обычно, даже в воскресенье, как и в другие праздники, рано утром меня вызывали в управление, чтобы принять какого-нибудь арестованного, присланного под конвоем в Петербург и переданного в распоряжение С.-Петер-бургского губернского жандармского управления. Делалось это часто разными провинциальными властями неправильно, и задержанные подлежали передаче в другие официальные места, но мне от этого было не легче. Надо было налаживать эту передачу, заготовить подлежащие бумаги, нести их на подпись генералу и т.д. Все же воскресенья и праздничные дни были некоторым отдыхом для меня, по крайней мере в дневные часы.

На мне же лежала обязанность пересмотра переписки, направляемой к лицам, содержавшимся под стражей и привлеченным в качестве обвиняемых к дознаниям, производимым о них в управлении, а также и переписки, идущей от них. Через меня проходили и все денежные переводы на имя этих лиц, как и главные для них передачи. Это скучное занятие поглощало, однако, много времени. Сколько швейцарского шоколада и других деликатесов я пересмотрел и переправил в дом предварительного заключения одной только Эсфири Тамаркиной, красивой еврейке, «невесте» ²⁵известного эсера Авксентьева, содержавшегося одно время под стражей в этом доме! «Невест» и «женихов» тогда содержалось под стражей много, и добродушное начальство того времени неизменно соглашалось считать их таковыми и допускать свидания, бесконечные передачи какому-нибудь «жениху», который видел свою «невесту», вероятно, первый раз в своей жизни.

В дневные часы в нашей общей канцелярии толклось немало народа, а помощник начальника управления, полковник Кузубов, любил поговорить;

Россшг^^в мемуарах

все это отнимало много времени, и очень часто в дневные часы я успевал только приготовить бумаги для подписи начальнику.

Помощники начальника по уездам также периодически появлялись в управлении. В ожидании приема их у начальника управления они толкались в нашей канцелярии, рассказывали о своих уездных делах, а часто и об уездных сплетнях и слухах, справлялись у меня о мелочах, касающихся их уездной переписки, и выслушивали терпеливо длинные объяснения, разъяснения и рассказы о прежней службе в Корпусе жандармов от полковника Кузубова. Этот толстяк, добродушный хохол, долго прослужил в качестве офицера резерва при С.-Петербургском губернском управлении, провел на своем веку много крупных и известных политических дел и, благодаря своей простоте и в то же время хорошему служебному нюху, да и некоторым личным связям с высшими чинами Министерства внутренних дел, стоял на пути к получению должности начальника губернского жандармского управления, поста, которого он нетерпеливо дожидался.

Николай Матвеевич Кузубов считал себя непревзойденным стилистом в казенных бумагах. Будучи доволен моей формой изложения, он всегда любил объяснять свою точку зрения на этот предмет. «Вы должны так изложить содержание своей бумаги, направляемой какому-нибудь лицу, - говорил он поучительно, - чтобы это лицо, ничего не зная о том, что вы ему излагаете, ясно поняло бы все дело и все фазисы его от начала до конца. Вы должны начать, так сказать, с исторического изложения: как возникло дело, где именно, кто именно является его главным участником; затем перейти к подробностям и закончить ясным и точным изложением ваших требований или просьбы к адресату. Адресат должен все понять из вашей бумаги и никаких дополнительных разъяснений не требовать!» Кратких и неясных изложений полковник Кузубов не терпел и часто переделывал те черновики, которые заготовляли офицеры резерва.

В домашнем быту полковник Кузубов был гостеприимным и хлебосольным хозяином. Ко мне он скоро стал относиться очень доброжелательно, почти с отеческой привязанностью. Примерно в 1905 году он получил должность начальника Одесского жандармского управления. Политического розыска он не знал вовсе, и эта сторона его службы была, вероятно, его уязвимым местом. Здесь никакой «стилизм» не мог принести ему пользы.

В каждом большом учреждении, где служит немалое количество лиц, всегда найдутся персонажи, так сказать, на «комические роли». В мое время в С.-Петербургском [губернском жандармском] управлении были и та-

РоссшГ'^^в мемуарах

кие. Один из них был нештатным офицером управления, прикомандированным от С.-Петербургского жандармского дивизиона. В управлении он находился немалое количество лет и исполнял не особо трудную и не требующую большого умственного напряжения, но и не столь приятную обязанность сопровождать в арестантской карете заключенных, вызываемых на допрос в жандармское управление.

Это был уже пожилой ротмистр Гришин, в прошлом бравый улан, о которых сложилась известная застольная песня: «…и кто с утра не пьян, тот, право, не улан!» Гришин обычно появлялся в управлении поздно и был, также обычно, мрачен, но как-то ухитрялся к завтраку, а то и раньше, «пропустить» рюмку-другую; насчет закуски он не очень беспокоился! Покручивая прежде лихо подвернутый, а в мое время сильно повислый уланский ус, он сыпал, как из рога изобилия, сильно поперченными анекдотами и случаями из своей жизни и служебной практики. Полковника Кузубова он побаивался, а потому анекдоты рассказывал в его отсутствие, но зато очень внимательно слушал рассказы его и всегда ему поддакивал. Гришин находился в вечном, хроническом безденежье; должен был всем и во все виды касс взаимопомощи. В невеселом настроении он был незаменимым рассказчиком. Неизменно, по крайней мере раз в год, в управлении появлялась какая-нибудь скромная на вид петербургская обывательница, типа домашней портнихи, и просила допустить ее к генералу. «Лукавый царедворец», вахмистр Галочкин, выслушивал ее «частное дело» касательно ротмистра Гришина, и иногда ему удавалось, а то и с моей помощью, не возбуждать «дела», причем мы обещали «повлиять» на ротмистра Гришина в желаемую для заявительницы сторону. Но иногда нам эта комбинация не удавалась, и просительница достигала кабинета начальника. Следовал длинный разговор генерала с ротмистром, и в результате следуемые Гришину наградные «на гуся» обычно уходили просительнице.

Так как таких офицеров Корпуса жандармов, которых было «некуда девать» за их неспособностью или какие-либо провинности, обычно прикомандировывали к С.-Петербургскому [губернскому жандармскому] управлению, где некоторые из них (весьма немногие, впрочем) иногда восстанавливали свою репутацию, управление всегда было перегружено «ненужным балластом». Этот «балласт» был очень надоедлив, так как обычно неудачники были большими резонерами и «критиканами».

Помню, как при одной из смен начальников управлений, примерно в 1905 году, к нам был назначен генерал-майор Клочков ²⁶. В ожидании его

мемуарах

появления мы, офицеры, состоявшие при управлении, собрались под начальством полковника Кузубова в его служебном кабинете. Появился небольшого роста крепенький генерал с седыми «вахмистрскими» подусниками, сделал нам общий поклон и начал речь следующими словами: «Я знаю, что в управлении, которое я призван возглавлять, собраны сливки Отдельного корпуса жандармов…» Стоявший со мной рядом желчный и ядовитый подполковник толкнул меня локтем и мотнул головой в сторону довольно многочисленного «балласта», проворчав себе под нос: «Смотрите, они первыми поклонились генералу в ответ на слово “сливки”!» Я невольно улыбнулся, когда увидел, что все члены этого «балласта» действительно раскланялись первыми после замечания нового начальника.

Впрочем, не надо было много времени, чтобы и новый начальник управления убедился, что «сливки» никогда не были даже просто хорошим молоком!

На моей «каторжной» должности ад ютанта С.-Петербургского управления при его начальнике, генерале Секеринском, я пробыл год и два месяца. В начале 1903 года я из полученного очередного приказа по Отдельному корпусу жандармов совершенно неожиданно для меня (и для начальника управления тоже) узнал, что «адъютант С.-Петербургского губернского жандармского управления поручик Мартынов (Александр) назначается помощником начальника Петроковского губернского жандармского управления по осмотру паспортов в пограничном местечке Модржеево».

Я, как говорится, повесил нос. Я увидел в этом назначении конец служебной карьеры, или, во всяком случае, ее замедление. Чего, в самом деле, мог ожидать для себя в смысле карьеры офицер Корпуса жандармов, попавший в отдаленную глушь с простой и неинтересной обязанностью пограничного осмотра паспортов? Пробыв адъютантом в С -Петербургском управлении, мне казалось, что я могу рассчитывать на лучшую должность - хотя бы помощника начальника того же управления в Петербурге, тем более что мое начальство было мною очень довольно.

Я показал удивившемуся не меньше меня «Пинхусу» злополучный приказ. «Пинхус» заволновался. Прежде всего его поразило то, что в штабе Отдельного корпуса жандармов его не предупредили о моем перемещении. Он обиделся и решил противодействовать, но, как человек хитрый и не желавший портить отношения, повел это дело ловко. Мне он сказал сразу: «Вы никуда не поедете, я вас от себя не отпущу!» В то же время он обратился к нашему прокурорскому надзору, старшим лицом которого в то время был

мемуарах