Охваченные членством

Может быть, человечество выполняет какую-то сверхзадачу и не исчезнет, пока не проживет все типы характеров и драм.

Не могу вспомнить, когда я познакомился с ним. У меня было ощущение, что я знал его в то краткое время, когда работал на заводе, заканчивая десятый класс. Там был какой-то парень, похожий на него. Черный, с ослепительной улыбкой, напоминавший испанца и японца одновременно. Он что-то врал, помнится, как в деревне объезжал лошадь с помощью двух вилок, одну держа у холки, чтобы лошадь не вставала на дыбы, другую над крупом, чтобы не брыкалась! Весьма изобретательно с литературной точки зрения. Я слушал, не верил, но врать не мешал. Я и не рассказывал, что каждую субботу и каждое воскресенье бегу в конюшню и что для меня кони часть судьбы. Что мое пребывание там можно объяснить только величайшим милосердием тренера, который говорит: «Ничего, ничего. Сейчас определишься с институтом, а там посмотрим! Пока держи форму. Ты как бы у меня сохраняешься в резерве или в консерве...» Он очень смеялся, когда я рассказал ему про вилки: «Ну, скажем, я бы мог пожертвовать твоему другу две вилки столового серебра. Даже! Но вот на гроб ему у меня денег не хватит!» Я об этом будущему донжуану не говорил, что позволяло сохранять хорошие отношения.

Потом он исчез. Говорили — подсел. Для завода — дело самое обычное. Из подростков, что стояли за соседними с моим станками, треть уже побывала в колониях и тюрьмах, а треть состояла на учете или под судом. Одним словом, известие о том, что он подсел, особого резонанса в той заводской среде не вызвало (тем сильнее хотелось оттуда вырваться и уйти в институт, в другую жизнь). От моего знакомого в памяти осталось только имя...

А вот в другой жизни, года через три, отношение к происшедшему было совсем другим.

Компания была студенческая, в основном из хороших мальчиков и девочек, чувствовавших себя, как бы сейчас сказали,перспективно.

И вот тут-то, в прокуренной комнате, длинной, как чулок, и узкой, как вагонное купе, я его встретил. До сих пор не могу ответить — тот ли это был человек с завода или другой. Но встретились мы, как давние знакомые. Я потом замечал, что подобное чувство испытывал не я один... Вероятно, и у других возникало ощущение, что ты его знаешь давным-давно. А он только ослепительно улыбался в ответ. Он вообще в компании говорил мало, только улыбался да обжигал черными азиатскими глазами.

Мне, разумеется, шепотом рассказали историю «этого мальчика», у которого чуть ли не в десятом классе была любовь. А родители девочки вмешались и посадили его по 117-й статье УК.

Находясь в зоне, он написал обо всем знаменитой тогда журналистке и педагогу одновременно. Она развернула целую кампанию, подняла на страницах молодежного журнала дискуссию, время шло такое — социалистический гуманизм, — все друг другу на помощь бросались, особенно когда это совсем не требовалось, и советская общественность добилась его досрочного освобождения и снятия судимости.

Прекрасное время, замечательные люди. Но совершался невольный грех. Мы думали тогда, что всего можно добиться, если сильно захотеть. А ведь это искушение! Победа без молитвы — подарок сатаны. Вообще всякая безапелляционность суждений, уверенность в своей правоте, без тени сомнения — это от него. И он стоял за спиной у литературной дамы и у моего приятеля.

Человек вообще находится под обаянием стереотипов своего времени, к ним взывают литература, кино, телевидение. Когда-то, кажется, Золя сказал страшную фразу: «Мы не копируем мир, мы населяем его».

Так вот, следуя стереотипу, выйдя из тюрьмы, мой приятель, «невинно оклеветанный безжалостными родителями девочки, исковеркавшими их любовь», женился на дочери литературной дамы, с ее подачи поступил в институт на вечерний факультет... Вот тут и началось.

Не бездельник и не бездарность... Но его сжигал особый талант. Скажите, разве можно представить себе донжуана, который бы спокойно тянул армейскую лямку или жил хозяином поместья, работал бы мореплавателем или плотником... Никогда! У него на работу не хватило бы ни времени, ни интереса...

Вот и наш самой природой, самой мозаикой генов и, разумеется, воспитанием, полным атеизма, ориентирован был на другое.

Пошляк сразу подумает — на секс и разврат! Ничего подобного. Таких-то страдальцев наш взбесившийся век плодит в геометрической прогрессии ежедневно. Донжуан — не развратник и никакими особыми сексуальными дарованиями не наделен. В нем другая всепобеждающая и всесокрушающая одаренность. И открылась со временем она в моем приятеле. Когда у него рухнула первая семья, когда он очень скучал по оставленной там дочке. Когда посыпались со скоростью монет из сломанного игрового автомата романы, романчики, случайные связи, знакомства... Пока наконец кто с завистью, кто с удивлением в многочисленном круге его знакомых не отметил, что, пожалуй, нет женщины, способной, так сказать, против него устоять...

Я помню, как судачили наши общие приятели, рассуждая, как это ему удается, какие такие волшебные слова или приворотные зелья он знает. Поражался этому и я, хотя встречался с ним от случая к случаю и достаточно редко, больше зная о его победах от общих знакомых.

Надо сказать, что сам он никогда никому ничего не говорил! Просто можно было вдруг у него дома обнаружить письмо от известной поэтессы, брошенное на столе или используемое как бумага для записи телефонов.

— Разве ты ее знаешь?

— Да она тут у меня ночевала позавчера.

— И давно ты с ней знаком?

— Дня три...— отвечал он без всякого интереса.

Постоянно он оставался нищим и безработным.

Его куда-то устраивали, где-то он непродолжительно служил, но потом опять оказывался и без денег и без места. Он постоянно говорил о каких-то своих статьях, публикациях, но становилось совершенно очевидно, что никаких публикаций не предвидится, поскольку никакие статьи не будут написаны никогда. Хотя, повторяю, он не бездарность. Ему просто некогда.

И вот я решил, по мучительному своему свойству, разобраться в механике человеческой драмы, рассмотреть, как же это у него так получается, что женщины самых разных возрастов, положения, от твердокаменных обкомовских дам до бескорыстных шлюх из рабочих общежитий, от выдающихся актрис, балерин, художниц, ученых до посудомоек и буфетчиц, красавиц, дурнушек, так себе и просто уродин (включая инвалидов, я помню девушку без ноги и одну с обожженным лицом), буквально осаждают его.

Затаившись, я пронаблюдал за ним весь вечер в одной компании. Он не стремился быть в центре внимания, да и, скорее всего, не мог, но, сидя в углу, принимал живейшее участие во всем, что происходило: слушал, поворачиваясь от собеседника к собеседнику... Вдруг с ним что-то сделалось. Вошла какая-то женщина. И все вокруг него выключилось. Теперь существовала только она одна. И она не могла этого не почувствовать.

С удивлением я увидел, что он безумно влюблен, что кроме этой женщины для него в комнате теперь не существует никого. Что это? Самогипноз, система Станиславского? Какая-то психическая аномалия? Не ведаю. Но женщина тонула в его безудержной любви. Вот в этом и есть талант донжуана. Он без памяти влюблялся во всех!

Но после обладания начиналась вторая серия романа. Насколько я помню, он с такой же стремительностью охладевал к той, что была «светом в окошке», единственной и неповторимой. Начинались мучительные дни прекращения отношений. А это гораздо тяжелее, чем все предыдущее. Для большинства женщин всякая связь — это уже перспектива. Они уже спланировали если не всю ближайшую жизнь, то хоть ближайшие дни. Наш донжуан не оставлял им этого. Развязки наступали обыденно и скучно. С некоторыми романы тянулись попродолжительнее, но это происходило усилиями женщин. Это они продлевали агонию отношений.