Охваченные членством
Шрифт:
Артисты и режиссеры
«Сильва»
«Это случилось пятьдесят килограммов тому назад» — такая временная шкала, во-первых, объясняет мои нынешние габариты, а во-вторых, наглядно иллюстрирует ту бездну времени, что отделяет нас от минувшего.
Так вот. Пятьдесят, а может быть, даже шестьдесят килограммов тому назад, когда я, сохраняя жокейский вес, обучался на театроведческом факультете Ленинградского института театра музыки и кинематографии, Клара Михайловна заканчивала режиссерское отделение вышеуказанного вуза. Я ее, тех времен, прекрасно помню. Эффектная девушка — пальто внакидку (несколько выше средней упитанности. Этим и объяснялась, я
Поэтому, когда она пригласила меня на телевидение вести детскую телепередачу, мы встретились как старые знакомые. Правда, Клара Михайловна Фатова обладала большей динамикой в прибавлении веса, чем я, и уже сильно разнилась в этом с большинством телевизионных дам.
Выделялась она и яркой талантливостью, и, мягко говоря, своеобразным характером.
Своим пониманием того, что, собственно, должна собою являть телепередача, она обгоняла современную ей телепродукцию лет на двадцать—двадцать пять. Она — прирожденный режиссер шоу! А о каких шоу можно было говорить в семидесятые годы, когда на голубых экранах господствовала «горовящая говола» партайгеноссе. Она и сейчас не больно видоизменилась, хотя теперь именуется на американский лад «ток-шоу». Шоу в прямом смысле, радостного, пестрого и зажигательного букета остроумия и веселья, там и не ночевало...
Именно Клара Михайловна закладывала основы того, что сейчас составляет стиль телепрограмм: динамика действия, музыка, остроумие, смена планов, сияние звезд... До сих пор помнят питерцы передачу «Кружатся диски»... и, может быть, циклы передач с моим участием при ее режиссуре. Но каких мук ей стоило быть первой, если даже мою бороду (я был первым в СССР телеведущим с бородой!) пришлось «выторговывать» в Москве. Об этом мне постоянно напоминала Клара Михайловна.
— Борис Александрович! — кричала она из поднебесья монтажного окна над телестудией. — Вы же неотразимы с вашей этой бородой! Это даже Москва вынуждена признать! Вы красивый и умный мужчина! Один случай на миллион! Что же вы ползаете но студии, как таракан на сносях! Где ваша искрометность, черт побери! Куда вы засунули ваши мозговые извилины! Мне ску-у-учно! У-у! Вы же должны рассыпать остроты! Это же должны быть «брызги шампанского»! А у вас какой-то затянувшийся аборт!.. Ну, рожайте, вашу неповторимость и гениальность, уже быстрее! При вашей-то роскошной бороде!
Сама она, именно искрометная и остроумная, никак не могла примириться с тем, что большинство ее коллег этими свойствами не обладали. Она ссорились! Орала! Курила и пила валидол. Но если ей нравилось снятое, она расплывалась в улыбках.
— Всем глубокое мерси! Как говорится, «запись сделана!», — и, с трудом спускаясь по стонущей пожарной лестнице, изображала порхание мотылька, напевая: «Я маленькая балерина!»
Она тонко чувствовала и ценила остроту. Над хорошим анекдотом хохотала, разбрызгивая по студии слезы. А потом долго ставила на место вывернутые щеками веки. Она жила в веселом и ярком мире фантазии. Она сама оставалась частью этой фантазии. И суконно-серые чиновные глупые люди и слова ее просто расстраивали. Как всем одаренным людям, ей редко нравились собственные передачи, она все время норовила улучшить, оживить, переделать... « делать их яркими, светящимися, необычными...
Телевидение занимало большую часть ее жизни. Кроме телевидения только еще две заботы занимали ее сознание: Фатов — так она звала мужа и Чипполино — так она звала пуделя.
Их троица казалась примером полной несовместимости. Монументальная дама-режиссер, Фатов — геолог с внешностью маленького деревенского мужичка и «не пришей кобыле хвост» пудель Чипполино. Рядом с Фатовым он казался потерявшимся существом из благородного семейства, а рядом с Фатовой его совсем не замечали.
Однако при близком знакомстве вы понимали, что неразговорчивый Фатов — интеллигентный, умный, острочувствующий и тонко понимающий искусство человек. Кроме того, в нем ощущалась мужицкая
надежность и, как это называется, «рукастость» — он сам очень толково и умело приводил в состояние воздушного лайнера старенький «Запорожец». Купить тогда новую машину было невозможно по причине бесконечных очередей и вечного дефицита. Фатов же собрал автомобиль практически из консервных банок и деталей швейной машинки.Клара Михайловна его увлечению не только сочувствовала.
— Беда в доме, беда... —- вздыхала она, и непонятно было, с кем, поскольку и о Фатове, и о Чипполино она говорила одинаково нежными словами. — Со всем мужик пропал. Хандрит. Кардан сломался. Ночью не спит, про кардан думает. Говорю: «Фатов, спи!» Не спит, вздыхает. Слушайте, не знаете, где моему Фатову кардан достать можно? Что это такое, я не знаю, но семья под угрозой...
Фатов был тылом. Надежным и прочным. Чипполино восполнял отсутствие детей. Все остальное отдавалось искусству, а искусством было телевидение. Причем благодаря именно таким людям, как Клара Михайловна, оно и стало искусством. Она одна из тех, кто создал современное телевидение в лучших его проявлениях.
Однажды она долго и пристально разглядывала меня.
Мне не нравится ваше лицо... — заключила она раздумчиво.
Бороду не сбрею! — отрезал я.
Ну что вы! Я и не посягаю! Это единственная приличная деталь в вашем облике! — обласкала она меня.— Вот что! Вы же красивый и умный мужчина!.. Один случай на миллион! Я никогда не замечала, какие у вас длинные ресницы! Люся, посмотри, какие ресницы! А? Прямо девичьи! Ты слышишь, Люся! Ты художник или нет? Но белые! Белые, как у свиньи! Просто кошмар. Решено: красим!
Через пятнадцать минут, хлопая ресницами, как бабочка-махаон крыльями, я вел в прямом эфире детскую передачу. Ресницы цвета жгучей аргентинской ночи склеивались и шуршали. Дети в студии, «соучастники передачи», завороженно глядели на полет моих ресниц и забывали текст. В левом ухе у меня комариком попискивал наушник связи с монтажной, где я слышал разговоры режиссеров и художника.
— Люся, как? По-моему, интересно! Оживляж появился! Ярковато немного. Что-то в нем ковбойское нарисовалось! Надо его припудрить! Блестит, как ботинок! Микшируйте, микшируйте... Дети заснули! Дети... Это же не дети, это просто сукины дети! I Борис Александрович! Вы же умный и обаятельный!Один на миллион! Расширяйте зону своего обаяния!
Шевелитесь там на стуле своем, хоть как-то... Что вы застыли, как Медный всадник! «Вечно над вечной струей дева печально сидит!» Согласитесь, это неприлично! Тем более вы не Пушкин! А то сидите и глазки строите... Так дело не пойдет!
И вдруг по громкой связи на всю монтажную раздался рык главного редактора, видно, он на минуточку включил телевизор у себя в кабинете и тут же попал в зону моего обаяния!
— Это!.. Это что?! Что это такое, я спрашиваю?! Кто разрешил?! Это что у вас за «Сильва» на экране?! Порнография...
— Кажется, мы немного переборщили...— сказала мне после эфира Клара Михайловна. — Красить не будем, а вообще лицо вам искать нужно! А то временами вы, как английская моль, совершенно смытое лицо, а должны быть как английская соль! Телевидение — это не радио! Здесь мало слышать, здесь надо видеть! Нет видеоряда — нет телевидения! Зри тельный образ! Движение! Динамика, смена планов... Вот телевидение.
До сих пор режиссерский замысел в части английской соли мне не совсем ясен, в остальном полностью с Кларой Михайловной солидарен.
Я встретил ее лет пять назад в театре. Одну. Тихую и погасшую... Вероятно, Фатова уже давно нет на свете...
— С ума сойти! — сказала с одышкой Клара Михайловна. — Двадцать лет прошло...
Вспомнили «Сильву».
— Да... Суетились, скандалили, мотали нервы себе и людям... А все прошло. Одно оправдание и утешение — передачи делали хорошие. Не стыдно вспоминать... — улыбнулась она. — А так нервничали, страдали... Зачем? Хорошее было время. Счастливое.
И это правда.