Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках

Ни внешнее великолепие официальной церкви, ни могущество светского правительства не имели никакого значения и не могли заставить людей изменить древлеправославию, если они знали, что нарушены канонические основы веры. Протопоп Аввакум так выразил эту ортодоксально чистую и ясную позицию: «Не стены, но законы — церковь!» ^{139}

Церковная реформа середины XVII века, со строго православной точки зрения, была, конечно, незаконной. Ее необходимость утверждалась на заведомо лживом объявлении старых церковных обрядов еретическими, а сами реформаторы противопоставили себя и свое мнение всей истории православия в России.

Одним из краеугольных камней законности в православии является соборность. Самые незначительные изменения в канонах и обрядах требуют соборного решения и согласия всех христиан, выраженного непосредственно или через своих представителей, иначе не имеют никакой силы. Реформа же была делом частных лиц — царя Алексея и патриарха Никона, она состояла в насильственном принуждении к отказу от обрядов, которые русская церковь получила преемственно от древнегреческой церкви и с тех пор неизменно хранила на протяжении семи столетий. Теперь они все объявлялись вдруг ересью. Под угрозой пыток и казни предлагалось принять новые обряды, происхождение многих из которых не могли объяснить сами реформаторы, а происхождение некоторых имело заведомо иноверные неправославные корни, как, например, обливательное крещение и изменения в Символе Веры. Это насилие было задним числом оформлено «соборно», однако сами соборы 1666—1667 годов были неканоничными, в них участвовали и принимали решения иерархи, запрещенные в служении и даже отлученные от церкви, как самозваный «митрополит» Паисий Лигарид.

Учитывая все это, анафема двоеперстию и всей древлеправославной традиции, прозвучавшая тогда из уст церковных авантюристов, имела мало значения для тех русских православных людей, кто хотел унаследовать свою часть в Царстве Небесном, а не исполнять сумасбродную волю земного царя. Еретиками и отступниками от православия они с полным основанием могли считать самих реформаторов. Вся последующая история официальной церкви, все сильнее увязавшей в зависимости от светской власти, на глазах терявшей остатки самостоятельности, совершавшей все новые отступления от православных канонов и закончившей созданием полупротестантского Синода и признанием императора своим «крайним судией», — только укрепляла староверов в правоте своей позиции.

Но настоящим автором реформы было правительство. Таким образом, защитники древлеправославия оказались во враждебных отношениях не только с официальной церковью, но в первую очередь с государственной властью.

На Русском Севере, где староверие получило широкое распространение, духовным центром был издавна Соловецкий монастырь. Древняя монашеская твердыня, а не далекая Москва, пользовалась учительным пастырским авторитетом, объединяла вокруг себя православных людей всего Поморья и даже еще шире — население земель вплоть до Вологды и Великого Новгорода.

Известия о начавшихся в Москве обрядовых новинах доходили до северных областей, порождая сначала недоумение, а потом возмущение. Сопротивление соловецких иноков «никоновой блудне» повсеместно встречало сочувствие и поддержку. Штурм и разрушение Соловецкого монастыря царскими войсками, жестокая расправа над монахами и кощунственное глумление над мертвыми глубоко потрясли все Поморье и скорбным эхом отозвались по всей России. Многим и вправду показалось, что наступили последние времена, если православный государь, подобно басурманскому владыке, ополчился па крупнейшую обитель страны и подверг ее поруганию. Это событие в умах сотен тысяч людей укрепило враждебное отношение к правительству и уверенность в том, что власть больше не православна. Дальнейшие действия власти, ее явное сближение с духовной и бытовой культурой иноземцев, измена национальным традиционным началам и одновременно непримиримое преследование древлеправославия и его сторонников привели к тому, что для миллионов русских людей собственное правительство стало ненавистным врагом.

Эта враждебная позиция была тяжелым выбором для людей, привыкших чтить как своего государя, так и церковную власть. Только явное отпадение правительства от благочестия могло заставить признать его неправославным. Во многих старообрядческих сочинениях выражается такой взгляд: «Не имеем мы с того времени [39] над собою власти благочестивыя — ни духовныя, ни гражданския. Несть у нас ни царя благовернаго, ни патриарха святейшаго, но вси пребываем под рукою хульщиков благочестия и ругателей креста Христова».

39

С 1666 года.

В соответствии с православными канонами, ясно изложенными еще преподобным Иосифом Волоцким, духовные наставники староверия учили, что грешно повиноваться правителю, который служит не Богу, а своим страстям и похотениям: «Господином зовется наипаче тот, кто владеет собою и безместным страстям своим не работает».

Власть была виновна как в личном развращении, так и в нарушении основ православной веры, в оскорблении святоотеческого благочестия. Ей нельзя было повиноваться. С ней следовало или бороться, или бежать от нее.

Но правительство соединяло вместе с духовными отступлениями и церковными новшествами серьезные социальные и культурные перемены в обществе. Так религиозный конфликт неизбежно превратился в более широкое социальное и политическое противостояние.

Новое государство целиком, во всех проявлениях представляло из себя опасность, несло в себе угрозу и гражданской свободе и душевному спасению. В глазах крепко преданного христианской вере народа на месте православного царства было воздвигнуто царство антихристово. Его правители и слуги, пропахшие табачным зельем, упившиеся вином и погрязшие в разврате, со «скоблеными» бритыми лицами, переодетые в немецкое платье, покушались и на веру, и на жизнь, и на честь людей, сразу осознавших себя не гражданами, а пленниками в собственной стране.

Защитники древлеправославия вступают в непримиримую борьбу с новым государством и «антихристовой властью» при полном сочувствии большинства народа. Непрерывные волнения и вооруженные мятежи сотрясают страну с самого начала преобразований, с каждым годом все усиливаясь — восстание Соловецкого монастыря, постоянные казацкие волнения на Дону, стрелецкие мятежи, бунт в Астрахани и других волжских городах, война Кондратия Булавина, непрекращающиеся крестьянские бунты и восстания в центральных областях на протяжении всего периода империи, война Емельяна Пугачева — все они объединяли в разное время десятки и сотни тысяч людей и происходили или под руководством, или при непосредственном участии староверов. Древлеправославие, по замечанию исследователя девятнадцатого столетия, становится «самой сильной оппозицией народного духа против нового порядка и устройства в России» ^{140} .

Народ, оказавшийся в рабстве на своей земле, только в древлеправославной среде видел активное сопротивление установившемуся порядку. Староверы в новой России остались единственными представителями и защитниками попранной веры и национальной традиции. В то время когда вероисповедание официальной церкви получает в народе характерное наименование «казенного православия», в староверческих скитах люди ищут и чистой веры, и душевного спасения, и защиты от насилия. Так «старая вера» получает одновременно непререкаемый духовный авторитет и становится «синонимом вольности и освобождения от общественного зла» ^{141} . Несмотря на внутренние разделения и некоторые различия в отношении к новому государству [40] , все староверы единодушно признавали существующую власть незаконной и неправославной. Однако важно, что эта позиция, выражавшаяся в том числе и в открытом противостоянии правительству, была основана в первую очередь на религиозных мотивах. Это было духовное отторжение всего нового строя, категорическое неприятие его секулярной и антихристианской в конечном счете сущности.

40

В старообрядчестве появляется два основных духовных движения, отличающихся друг от друга своим отношением к новому государству и окружающему обществу: поповцы и безпоповцы. Они единодушно не признавали законной и православной существующую власть, хотя и несколько по-разному смотрели на степень ее отпадения от благочестия, по-разному оценивали необратимость этой перемены.

Принципиально иным было отношение к церковному расколу государственной власти. Удивительно быстро усваивая со времени реформы утилитарный, исключительно светский взгляд на религиозные конфликты, правительство смотрело на противников официального вероисповедания прежде всего как на политических бунтарей. Подчинение церкви, как свидетельство благонадежности и лояльности, требовалось не из религиозных, а почти исключительно из полицейских соображений. Эта позиция проглядывет еще в поведении царя Алексея в его попытках уговорить боярыню Морозову только внешне, «для прилики людской», креститься троеперстно, разрешая при этом дома молиться так, как ей будет угодно. Своего завершения духовное равнодушие власти достигает в начале XIX века в создании единоверия. Это изобретение состояло в том, что староверам позволялось сохранить все внешние особенности древлеправославного богослужения, в том числе двоеперстие, при условии признания и подчинения официальной церкви. Были образованы единоверческие приходы и монастыри, попами и настоятелями в которые назначались священнослужители синодской церкви.