Океан сказаний (сборник)

Однажды пошел он из любопытства вместе с Митравасу побродить в лесу, стоящем на берегу океана, и, заметив там груды костей, спросил у Митравасу, кому из существ принадлежат эти кости. И тогда вот что ему, сострадательному, поведал его шурин Митравасу: «Слушай, расскажу я тебе сейчас одну историю. В давние времена родительница нагов Кадру обратила Винату, мать Гаруды Таркшйи, в рабство, обманом выиграв спор. Хотя Гаруда и сумел вызволить свою мать, но из-за ненависти к Кадру стал он пожирать нагов, ее сыновей. Постоянно влетал он в подземный мир Паталу и кого-то из нагов пожирал, кого-то убивал, а кто и сам со страху умирал. Решил тогда повелитель нагов могучий змей Васуки, что так всему его роду приходит погибель, и обратился к Таркшйе с просьбой: «Буду я, повелитель живущих в небе, каждый день посылать по одному нагу тебе на пропитание сюда, на берег океанский, но ты больше никогда не залетай в Паталу. Что за польза тебе, если ты загубишь разом всех нагов?» Когда предложил такое условие повелитель нагов, увидел Таркшйа, что от этого ему будет выгода, и сказал высокомужественный: «Пусть так и будет!» Вот с тех пор, что ни день, сжирает Гаруда здесь, на океанском берегу, по одному нагу, которых посылает повелитель нагов Васуки. Вот так набрались здесь эти груды костей сожранных с того времени нагов, и со временем все больше и больше становятся они похожими на горные вершины».

Глубоко огорчился Джимутавахана, сокровище мужества и сострадания, когда услышал рассказ Митравасу, и промолвил: «Достоин сожаления царь змей Васуки, который, как трус, каждый день посылает своих подданных на съедение. Как же это не мог он, тысячеустый, хотя бы одними устами сказать Таркшйе: «Сначала съешь меня!»? И как же это настолько утратил он мужество, что упрашивал Таркшйу об истреблении своего рода? И как может он быть таким бездушным, когда слышит постоянно горестный плач жен истребляемых нагов? И как может свершать такое греховное дело Таркшйа, герой, сын самого Кашйапы, освященный своим служением Кришне? Какова глубина падения!» И когда добросердечный сказал это, зародилось в сердце его великое желание: «Пусть, принеся в жертву свое несовершенное тело Гаруде, совершу я доброе дело, сохранив жизнь хотя бы одному беззащитному и одинокому, перепуганному нагу».

Пока Джимутавахана предавался таким размышлениям, примчался за ними колесничий отца Митравасу. «Ступай ты сейчас, а я приду потом!» — с этими словами отпустил Джимутавахана домой своего шурина, а когда тот ушел, стал искать случая осуществить желаемое, и, пока блуждал по берегу, донесся до него издалека звук горестных рыданий. Пошел он на звук и заметил приближавшегося к высокому утесу некоего юного мужа, прекрасного обликом, удрученного горем, словно оставленного здесь царским слугой. Уговаривал он сопровождавшую его старую женщину возвратиться домой. Охваченный состраданием Джимутавахана, желающий узнать, кто это, услышал, как старая женщина, изнемогшая под бременем горя, глядя на того юношу, рыдала: «О Шанкхачуда! О доставшийся мне через множество страданий! О добродетельный! Единственная надежда рода! О сын мой! Где увижу я тебя вновь? Дитя мое, когда закатится светлый месяц твоего лица, обрушится на твоего отца черный мрак горя! Какая уготована ему старость? Как сможешь ты перенести боль, когда станет тебя пожирать Таркшйа, если страдает твое тело даже от солнечных лучей? Ведь народ нагов так многочислен — зачем же творец и царь нагов избрали тебя, единственного сына злосчастной старухи?» А сын уговаривал ее, заливающуюся слезами: «Безмерно горе мое, матушка! Зачем же ты делаешь его еще большим? Вернись домой, последний мой поклон тебе. Вот уже и время, когда прилетает сюда Гаруда». «О, горе, горе мне! Кто спасет моего сына?!» — рыдала старуха, обводя глазами, полными отчаяния, все страны света.

Слыша и видя все это, Джимутавахана, несущий в себе частицу Бодхисаттвы, исполнился сострадания и подумал: «Вот несчастный нага Шанкхачуда, посланный сюда царем Васуки на съедение Гаруде, а вот пришедшая сюда вслед за ним, горько рыдающая от безмерного горя его мать, старая женщина, у которой он — единственный сын. Так спасу я этого несчастного ценой своего бренного тела — пусть ему суждено погибнуть. Если не сберегу я жизнь этого наги, бесплодна будет жизнь моя в этом рождении».

Решив так поступить, подошел он к старой женщине и заговорил с ней: «Спасу я, матушка, твоего сына!» Она же решила, что это Гаруда прилетел, и, трясясь от страха перед ним, вскрикнула: «Ешь меня, Таркшйа, ешь меня!» Тогда Шанкхачуда объяснил ей: «Да это, матушка, не Таркшйа! Не бойся! Посмотри, разве похоже это, подобное луне, излучающее благость лицо на ужасного Таркшйу? «Когда кончил нага говорить, обратился к его матери Джимутавахана:

«Я, матушка, видйадхар и пришел сюда, чтобы спасти твоего сына. Отдам я свое тело, поскольку скрыто оно одеждой, голодному Гаруде, а ты ступай вместе с сыном домой!» Возразила ему на это старая женщина: «Если ты в такое время проявляешь такое сочувствие, ты мне больше чем родной сын».

Выслушал ее Джимутавахана и сказал на это: «Не должно вам разрушать мое намерение!» Но возразил ему, настаивавшему на этом, Шанкхачуда: «Убедился я, высокодобродетельный, в твоем сочувствии, но не могу я такой ценой обрести спасение — кто должен спасать простой камень ценой драгоценного? Такими, как я, тревожащимися лишь о своей судьбе, переполнен мир, но ничтожно мало таких, кто тревожится за весь мир. Да и не могу я стать для честного рода Шанкхапала позором, как пятно на безупречном зеркале». Так возразив Джимутавахане, велел Шанкхачуда своей матери: «Уходи ты, матушка, из этой злой глуши! Разве не видишь ты эту скалу казни, ужасное ложе, на котором забавляется Бог Смертного часа, измазанное кровью и слизью нагов? Я же пойду и поклонюсь здесь, на берегу океана, владыке Гокарне и поскорее вернусь, пока еще не прилетел Гаруда». Тут поклонился он своей горько рыдающей матушке и пошел поклониться Гокарне.

Подумал про себя Джимутавахана, что если тем временем появится Таркшйа, то сумеет он осуществить желаемое и сожрет Таркшйа его, отдающего свою жизнь за другого. Заметил он, что деревья пришли в движение от ветра, поднятого крыльями повелителя птиц, и словно пытались отговорить его, шепча: «Не надо, не надо!» Подумав, что настал час прилета Гаруды, стал Джимутавахана, готовый отдать жизнь за другого, подыматься на скалу, где тот обычно терзал свои жертвы, и сам океан, вздыбленный порывами ветра, с великим изумлением смотрел сверкающими алмазами своих глаз на героя, обладавшего такой небывалой добродетелью.

Внезапно, затмив небо крылами, ринулся вниз Гаруда и, схватив клювом своим высокодобродетельного, унес его с той скалы, — держа в клюве его драгоценное тело, истекавшее кровью, полетел на вершину горы Малайа, где собирался его сожрать. «Пусть в каждом рождении тело мое послужит благу другого, а если нет, то да не будет мне ни избавления от рождений, ни рая!» — думал Джимутавахана, пожираемый Таркшйей. В тот же миг с небесной тверди просыпался на него, истинный месяц среди вождей видйадхаров, дождь из цветов, а драгоценный камень, который носил он на челе, упал перед Малайавати, его супругой, и она сразу узнала украшение, и была поражена горем, и показала его свекру и свекрови, бывшим рядом с ней. «Что это?» — воскликнули супруги в тревоге, увидав украшение. Но тут же царь Джимутакету и царица Канакавати, благодаря своим могущественным и волшебным знаниям, поняли, что случилось, и поспешили вместе с невесткой туда, где находились Джимутавахана и Таркшйа.

А тем временем Шанкхачуда вернулся после поклонения Гокарне и был удручен без меры, когда увидел, что орошена скала смерти свежей кровью. «О, горе мне! — зарыдал он. — Великий грех на мне. Несомненно, отдал себя высокоблагородный и сострадательный Гаруде вместо меня. Последую я немедля туда, куда унес его Враг змеиного рода. Если застану я его в живых, то не погибну в трясине бесславия!» И пошел он, заливаясь слезами, высматривая на земле следы крови.

Гаруда же, пожирая тело Джимутаваханы, заметил, что тот этому радуется, и подумал: «Что это за чудо небывалое? Видно, этот какой-нибудь высокодобродетельный, — радуется он, меж тем как я его пожираю, да и жизнь его до сих пор не покинула. Хоть истерзано его тело, а все волоски на нем поднялись от наслаждения и образовали доспехи. И смотрит он на меня таким взглядом, будто я его благодетель! Видно, все-таки это не нага, а какой-нибудь святой. Не буду его есть, а спрошу!» Покуда Таркшйа так размышлял, обратился к нему Джимутавахана: «Что смутился ты, повелитель пернатых? Или нет во мне мяса и крови? Или нет тебе охоты в еде? Ешь меня!»

Удивился, слыша такие речи, царь птиц и спросил: «Ведь ты же, почтенный, не из змеиного рода! Скажи мне, кто ты?» И отвечал ему на это Джимутавахана: «Нет, я — настоящий нага! Зачем задал ты этот вопрос! Поступай согласно своей природе. Не следует по-ребячьи отступать от намеченной цели!» И пока так возражал Джимутавахана Таркшйе, донесся до них голос Шанкхачуды: «Остановись, сын Винаты, не совершай великого греха! Он вовсе не нага — как это ты ошибся?! Я тот нага, который тебе предназначен». Подбежал он и стал между Таркшйей и Джимутаваханой. Заметив, что Гаруда пришел в замешательство, снова обратился к нему Шанкхачуда: «Что ж смутился ты, Таркшйа? Или не видишь ты моего капюшона и не видишь, что язык мой раздвоен? И не замечаешь ты, сколь прекрасен облик видйадхара?».

А пока Шанкхачуда задавал Таркшйе эти вопросы, прибыли туда родители и жена Джимутаваханы, и при виде того, как разорвано его тело, возрыдали они: «О сын наш! О Джимутавахана! О сострадательный! О сыночек, никогда не жалевший жизни своей ради другого! О, как же, Вайнатейа, посмел ты, не подумав, свершить такое злое дело!» И, слушая их плач, устыдившийся Таркшйа подумал: «Вот горе! Как же это я по неведению стал пожирать несущего в себе частицу Бодхисаттвы? Ведь это же Джимутавахана, всегда готовый отдать свою жизнь на благо другому, чья слава гремит во всех трех мирах. Теперь, когда он мертв, придется мне, грешному, попасть в огонь, изведать, сколь сладок плод, зреющий на ядовитом древе беззакония!».

Предается таким горестным размышлениям Таркшйа, а тем временем Джимутавахана от причиненных ему ран обратился в собрание пяти начал. Вот рыдают над ним от горя родители, стонет непрерывно Шанкхачуда, осуждающий себя, а Малайавати, супруга Джимутаваханы, обратив очи к нему, голодом, прерывающимся от слез, осуждает Амбику: «Ты, ранее благосклонная ко мне, обещавшая мне в награду: «Будет мужем твоим будущий верховный повелитель видйадхаров!» — так ведь ты мне тогда говорила, Гаури? Так зачем же тебе понадобилось говорить мне лживые слова?» Укоряет она так Гаури, и вдруг является перед ней сама Богиня и произносит: «Не ложны мои слова, доченька!» Тут обрызгивает она Джимутавахану амритой из сосуда, бывшего с нею, и тотчас же подымается он цел и невредим, в еще большем блеске, чем прежде, — живой, как ни в чем не бывало! Пал он ниц перед Богиней, и все другие распростерлись перед нею, и молвила Гаури: «Довольна я тобой, тела своего не пожалевшим, и потому совершу я сама обряд помазания тебя на верховное правление видйадхарами до скончания кальпы!» При этих словах совершила она помазание Джимутаваханы, окропив его из того же сосуда, и исчезла. Тотчас же с небес пал дождь из цветов божественной красоты и радостно зазвучали в небесах литавры Богов.