Океан. Выпуск десятый
Шрифт:
Капитан приказал хорошенько задраить люки, проверить крепление шлюпок на боканцах. Боцман спустился в трюм осмотреть груз.
В кубрике свободные от вахты матросы отдыхали на койках. Четверо сидели за столом, играли в вист. Над ними покачивался, словно маятник, керосиновый фонарь, тускловато освещая помещение.
Егор лежал на койке и смотрел на игроков. Они резко хлопали картами по столу, перекидываясь шутками, посмеивались. Энди спал, свесив с койки руку и похрапывая. В переборке что-то назойливо поскрипывало.
Болтанка усиливалась. Фонарь стал раскачиваться шире. Свет от него, словно живой, бегал по
К гор уже стал засыпать, когда наверху послышались крики, беготня и свистки боцмана. Ступеньки трапа загрохотали под каблуками, и вахтенный матрос, распахнув дверь, крикнул:
— Все наверх!
Он скрылся, хлопнув дверью.
«Раз все, так и я тоже», — решил Егор, быстро обулся, надел куртку и выбежал следом за моряками.
Белые северные ночи были на исходе, на «Пассат» со всех сторон наступали зыбкие сумерки. Барк огибал Нордкап. Здесь, у северной оконечности Скандинавского полуострова, где Баренцево море сливалось с Норвежским, штормы были часты. Суда старались пройти эти воды поскорее. Ветры ежечасно меняли направление, перемежаясь шквальными порывами, и морякам приходилось жарко.
На палубе Егор еле устоял на ногах: через борт накатилась волна, соленые брызги плеснули в лицо, ветер захватил дыхание. Корабль накренился на левый борт, и неведомая сила притянула Егора к фок-мачте. Он обнял ее обеими руками. Над головой у него по вантам поднимались на мачту матросы. Егор перевел дух и осмотрелся. Палубная команда вязалась штертом, чтобы никого не смыло за борт.
— Бизань и топсель долой! — гремел голос капитана. — Фор-марсель и грот-марсель на гитовы! Грота-стеньги стаксель долой! Эй там, какого дьявола?.. Поживей!
И в этой северной ночной сумеречности, под завывание ветра и грохот набегающих волн на палубе продолжалась горячая работа с бегучим такелажем. Иной раз морякам приходилось карабкаться наверх. На головокружительной высоте вместе с мачтами и всем рангоутом их мотало из стороны в сторону, и Егору, который стоял в обнимку с фок-мачтой на палубе, было трудно понять, как это они умудрялись не сорваться в кипящее море, да еще вязали узлы и брали рифы… Рангоут стонал и скрипел, верхушки мачт описывали невообразимые дуги, а палуба от забортной воды стала скользкой.
Еще накатился вал, судно опять накренилось и сбилось с курса. Рулевой — его обязанности выполнял помощник капитана — быстро крутил штурвал, сосредоточенно насупив брови. Капитан кричал:
— Рулевой! Крепче держать!
— Есть крепче держать! — последовал тотчас ответ.
Корабль выровнялся, лег на курс.
Егор, хотя его поташнивало и голова у него кружилась, все же заметил, что часть парусов была уже свернута, подобрана к реям, часть — зарифлена до половины. На бизани были убраны оба паруса. «Это для того, чтобы ветром корабль не перевернуло», — догадался Егор.
Мимо, широко расставляя ноги и придерживаясь за леер, прошел боцман. Увидя Егора, распорядился:
— Рашен, даун! Кубрик!..
Но Егор не пошел в кубрик. Он даже обиделся на боцмана и решил стоять тут до конца, чтобы видеть, что делают матросы в шторм. «Что я, хуже других?»
«Пассат» летел по волнам, словно призовой рысак,
и резал штевнем тяжелые темные валы. Капитан все командовал, и матросы все работали. Но вот они один за другим стали уходить с палубы в кубрик. Они свое дело сделали.На палубе остались только вахтенные. Егор наконец расстался с мачтой. Перехватывая руками натянутый трос, он добрался до люка и спустился в жилой отсек.
Кубрик показался необыкновенно теплым и даже уютным, и, хотя шторм продолжался, все ходило ходуном и лампа раскачивалась пуще прежнего, Егор почувствовал себя увереннее.
Матросы, словно ничего особенного не произошло, ложились на свои койки в одежде, только сняли штормовки. Егора внезапно замутило, и он поспешил лечь, зная, что в лежачем положении тошнота притупляется… Он думал о том, что матросы на «Пассате» — люди смелые, сильные, им все нипочем. «Ну-ка, лазят там, наверху, в шторм, и хоть бы один сплоховал! Мне бы так-то!..»
Уснул он с мыслью о том, что завтра ему опять надо будет браться за уборку. А к парусам его не пускают.
Во сне видел Акиндина, который стоял посреди парусной, глядел в потолок и отдавал свирепым голосом морские команды. Дед, прильнув снаружи к окну, укоризненно качал головой и грозил ему пальцем. Из-за спины деда выглядывали мать и Катя…
На рассвете парусную команду опять подняли, и матросы снова распустили все паруса, потому что шторм миновал и теперь в Норвежском море дул ровный северо-западный ветер.
«Пассат» продолжал свой путь в Северное море, к берегам Альбиона…
На судне обнаружилась течь, и боцман поставил Егора к ручному насосу. Досталось тут пареньку! Не раз его прошиб пот, и спина у него заболела. «Это с непривычки, пройдет…» — успокаивал себя Егор.
Во время завтрака в кубрике моряки потешались над «рашеном», вспоминая, как во время шторма он стоял в обнимку с фок-мачтой.
— Крепко обнимал, словно девушку!
Энди вступился за Егора:
— Он в море впервые. Со всяким может такое случиться…
Английские матросы на свой лад переиначили имя Егора.
— Будем тебя называть Джорджем, — сказали ему. — А как твоя фамилия?
Егор назвал фамилию. Моряки призадумались, повторяя:
— Пус-тош-ны… Пустошш-ны… Нет, это не по-нашему.
— Пусть будет Пойндексер.
— Верно: Пойндексер!
Так архангельский помор Егор Пустошный превратился в Джорджа Пойндексера.
На девятые сутки барк «Пассат» приблизился к берегам Англии и, втянувшись в устье Темзы, отдал якорь.
Моряки повеселели, приободрились. Трудный рейс позади. Теперь можно, уложив вещи в сундучки и получив расчет за рейс, увидеться с семьями. Тем, кто не имел родных — а таких на корабле было немало, — представлялась возможность походить по твердой земле, отдохнуть, покутить в портовых тавернах, забыв на время о штормах и трудной работе на мачтах.
Егору приход в порт доставил не радость, а, наоборот, заботы. Ведь он прибыл не домой, а в чужую страну, и, если капитан спишет его с корабля, он окажется тут без крова, без родных и знакомых и, быть может, даже без работы. Поэтому он испытывал противоречивые чувства. Ему, конечно, было интересно сойти на берег и посмотреть, как живут англичане. И в то же время опасения за свою судьбу и всевозможные сомнения неотступно преследовали его.