Океан. Выпуск десятый

Ни к кому конкретно не обращаясь, Хоттабыч вдруг сказал:

— В такую ночь в голову «стихийно» лезут разные мысли. Но часто недостает слов, чтобы выразить эти мысли. И тогда на помощь приходят поэты… Например, Тютчев.

…Меркнет день — настала ночь. Пришла — и с мира рокового Ткань благодатную покрова, Сорвав, отбрасывает прочь… И бездна нам обнажена С своими страхами и мглами, И нет преград меж ей и нами…

Никто в ответ не произнес ни слова и даже не изменил позы. Но именно это и свидетельствовало о том, что сказанное Хоттабычем нашло отклик в душе каждого из его соплавателей.

Западнее острова Котлин, на котором обосновался Кронштадт, берега Финского залива начали отодвигаться вправо и влево от яхты, все больше удаляясь от нее, пока вовсе не скрылись за мглистым горизонтом. Маленькое суденышко, казалось, стало еще меньше и повисло в пустоте, окруженное неяркими дрожащими звездами — вверху настоящими, а внизу — их отражениями. Так неожиданно слились воедино далекий небесный и совсем близкий водный космосы. Оба до сего времени полные нераскрытых тайн и оба яростно сопротивляющиеся покорению их землянами, подвергающие всех вторгшихся в их пространство суровым испытаниям. Как и в каждой борьбе, в схватке с природой не обходится без жертв: за каждый шаг вперед, за каждый покоренный рубеж смельчакам приходится платить, и нередко жизнью: природа иногда уступает, но никогда не отступает!

Члены экипажа яхты «Меркурий» молча смотрели на мягкое, завораживающее мерцание звезд. Через всю северную полусферу небосвода неиссякаемой рекой течет Млечный Путь. И в этой реке и вокруг нее плавают Рыбы, Рак, Кит, Дельфин; в безмерной дали парят Орел, Лебедь, Пегас и даже Дракон; в звездном зверинце томятся Большая и Малая Медведицы, Рысь, Лисичка, Жираф, Гончие Псы, Телец, Овен; а рядом с ними расположились родственники землян Геркулес, Близнецы, Волопас, Водолей… Правда, далеко не всегда их можно обнаружить на небосводе, но в хорошую видимость кто-то из них обязательно находится на астрономической вахте.

— Так я на ближайшей справа, Юхан Оттович, — вздохнул Хоттабыч и скрылся в люке.

— Та. Корошо. Пожальста.

Вскоре заметно похолодало. А поскольку душевные волнения к этому времени малость приутихли, то «палубная команда» потянулась вниз, в кубрик, где, по ее представлению, царили тепло и уют и где во сне можно было забыть все волнения минувшего дня.

— И буду на ближайшей койке слева, — сказал Сосняга, проходя мимо вахтенного рулевого (он же и вахтенный капитан судна!). — Придет время сменять или еще что — разбуди.

— Та-та. Опязательно.

— Тогда спокойной вахты и ровного ветра вам, Юхан Оттович.

— Кур-р-рат!.. То есть — к черту, к черту, к черту!

За короткую июньскую ночь «Меркурий» благодаря попутному ветру достиг Восточного Гогландского плеса.

Остров Гогланд — сиречь Высокая земля — возвышался над водой, как часть туши гигантского чудовища, купающегося в Финском заливе и почти перегородившего его поперек. Пробираться мимо него по замысловатым фарватерам было далеко не просто. И все же наши подводники в годы войны умудрялись не только протискиваться по этим фарватерам, но и прорываться через вражеские минные поля.

Измотавшиеся в предпоходные дни все члены экипажа спали богатырским сном, оглашая море могучим храпом. Крабик удивлялся его силе и необыкновенности, заковыристости мелодии. Сну не мешал даже невыносимо резкий запах, исходивший из стоящей в кокпите нераскрытой бочки с квашеной капустой (А что же будет, когда ее вскроют?!).

Ноги и спина Крабика занемели. Чтобы снять неприятное ощущение, он сделал несколько движений из программы утренней зарядки, передаваемой по радио. После этого он решил не будить Соснягу, а остаться «на сверхсрочную»: пусть отоспится впрок — у него впереди еще столько бессонных ночей…

За Гогландом, когда щетинистый от сосен хребет острова уже едва виднелся, ветер неожиданно стих. Однако не надолго: через полчаса он задул снова, но… с противоположного направления. И к тому же стал быстро крепчать. Крабику пришлось начать лавировку, то спускаясь на юг к эстонскому берегу, то поднимаясь на север — к финским шхерам.

Усиливаясь, ветер развел характерную для Балтики короткую, но очень крутую волну. Вскоре яхта уже не летела плавно на разделе двух сред, а галопировала, как жеребенок-стригунок, перепрыгивая с хребта одной волны на сипну другой. Скачка подняла на ноги экипаж суденышка, почивавший в кубрике. Малость опухшие от глубокого и сладкого сна, яхтсмены одни за другим высовывались из люка, щурясь на солнечные блики, быстро осматривали горизонт и выползали на палубу, цепляясь за снасти, за поручни, прикрепленные к крыше рубки, за мачту и друг за друга.

Пробираясь мимо Крабика и воротя нос от бочки, ни один из них не удержался, чтобы не заметить: «Вот это запашок!», «Наверное, вонь на всю Балтику!..», «Ну и дух!», «Сила!».

— Что ж ты не мог кого-нибудь разбудить?

Крабик усмехнулся:

— А зачем раньше-то?! Теперь в самый раз.

Хоттабыч посмотрел на туго надутые паруса и звенящие от напряжения шкоты, на слегка вибрирующие ванты, на вытянутый по ветру вымпел и спросил Крабика:

— А не пора ли, батенька, взять рифы? Все уже вроде на пределе для такой площади парусов, не уменьшить ли се?

— Ньет. Сейчас ньет. Только ход потеряем. Вот если еще посвешеет, тогда нужно будет.

— Добро. Так и будем считать, — после короткой паузы согласился Хоттабыч и, повернувшись к своему помощнику всем корпусом, спросил: — Почему это вы до сих пор на руле? Время вашей вахты давно истекло.

— Та. Теперь можно смениться. Кости, кур-р-рат, что-то занемели.

— Вот видите! — оживился Хоттабыч. — А вы мне вчера: «В вашем возрасте…» Нет, батенька… — Не закончив фразу, Хоттабыч повернулся к Сосняге, стоявшему рядом: — Вы что-то хотите сказать, Роман Васильевич?

— Товарищ адмирал, прошу разрешения заступить на вахту у руля.

— Добро.

— Курс видите сами, паруса — тоже, — произнес Крабик, передавая румпель Сосняге. — Итем тлинной лавировкой. При малейшем усилении ветра смените паруса на штормовые. Вот так. Спокойной вахты и ровного ветра.

— Вахту принял, товарищ адмирал.

— Добро.

Крабик внимательно посмотрел на Вячека, обнявшего мачту, и озабоченно, чуть слышно произнес:

— А матрос-то наш что-то не того. Ньет, не того. Надо его рапотой занять.

Хоттабыч молча кивнул в знак согласия. Вскоре Вячек — бледный, с широко раскрытыми глазами, но упрямо сжатыми посиневшими губами — вяло завозил шваброй по мокрой палубе. Чтобы он случайно не упал за борт при очередном резком крене или рывке яхты, Крабик заставил юношу надеть страховочный пояс, привязанный линем к мачте. Хоттабыч, довольно прочно стоявший на широко расставленных ногах, незаметно переместился ближе к родственнику и, не отрывая бинокля от глаз, боковым зрением следил за племянником, еще недавно жаждавшем шторма, шквала и иной морской прелести, а теперь совершенно скисшего от пустячного свежака.