Океан. Выпуск десятый

Впервые после почти месячного плавания члены экипажа яхты сошли на земную твердь. Ею оказалась деревянная пристань, замшелая вверху и покрытая водорослями внизу. Однако общение с землей оказалось не столь уж радужным: у всех хватило возможности преодолеть лишь несколько метров дощатого настила пирса. Ноги, привыкшие постоянно балансировать на весьма зыбком базисе, чтобы парировать крены, дифференты и неожиданные рывки судна, теперь, не доверяя прочности и неподвижности земной тверди, продолжали подгибаться и выбрасываться в стороны, соответственно изменяя положение тела относительно вертикали. И головы у всех кружились, и тошнота подкатывалась к горлу. Поэтому со стороны они походили на компанию сильно подвыпивших гуляк.

Не успели яхтсмены прийти в себя, как подошел маленький буксирчик с явно ироническим названием «Геркулес-1» и потянул «Меркурия» по каналу, ведущему в глубь страны, в Ленинград.

Брандо написал два очередных щита из картона: на одном, укрепленном около форштевня и смотрящем вперед, он крупными буквами вывел: «Осторожно — дети!», а на другом, поставленном перед рулевым, — «Не занимай левый ряд!».

За те полчаса, что яхта стояла у причала, Крабик успел где-то разжиться ящиком помидоров, мешком картошки, корзиной рыбы — все наисвежайшее, «только-только», — и приобрести… живого петуха.

Буксирчик вскоре вместе с яхтой влез в деревянный, остро пахнущий прелью шлюз. В камере тихо плескалась зеленая, похожая на болотную вода, совершенно несравнимая с водой морей, недавно пересеченных «Меркурием».

На время, пока яхта тащилась по каналу на поводу у «Геркулеса», все члены ее экипажа, заняв привычные для них места на палубе, в кокпите и на крыше рубки, задумчиво смотрели на воду за бортом — тихую, спокойную, сонную, совсем не такую, какая была рядом целый месяц. Каждый из них обратил внимание на охватившее его какое-то дурацкое психологическое состояние: с одной стороны, вроде бы уже дома, а с другой — вроде бы еще нет. Дома потому, что слева и справа, по берегам канала свои родные березки, избы, люди, голоса, песни, звуки телевизионных передач. А нет — потому, что яхта находилась все еще в пути к Ленинграду, до которого оставалось почти девятьсот миль.

Петух, купленный в Беломорске, символ домашнего быта, около Повенца был порешен, как возмутитель спокойствия, оглашавший окрестности криком во все времена суток без какой-либо системы. А мощностью голоса он превосходил магнитофон Брандо. Суп из представителя куриных оказался на вкус столь же странным, как и его пение.

И по этому поводу Сосняга тоже сделал пометку в ЗКШ.

Неделю спустя «Меркурий», завершая свой бег по орбите вокруг Скандинавии, после того как миновал Беломорско-Балтийский канал, пересек Онежское и Ладожское озера, вошел в Неву и спустился по ней до города, ставшего по воле Петра «окном в Европу».

Итак, все трудности более чем месячного плавания позади. Но все участники похода знают: пройдет немного времени — и каждый из них затоскует по качке, питанию всухомятку, сырости и холоду кубрика, капели с подволока, огромным физическим и психологическим перегрузкам. А вспыхивавшие иногда между членами экипажа яхты конфликты покажутся мелкими и даже забавными, не стоящими серьезного внимания.

Особенно остро эта тоска по дальнему плаванию возникнет, когда с Балтики подуют весенние пронизывающие сырые ветры. Поэтому, еще не окончив одного плавания, но думая уже о следующем, Хоттабыч, прервав предфинишные разговоры, сказал:

— Опять мы очень многословны. И снова нам на помощь приходит поэзия. Прошу минуту внимания, коллеги, мне хочется показать вам то, что произойдет с нами некоторое время спустя. Разрешите?

— Та. Пожальста, — за всех ответил Крабик.

Прикрыв глаза, Хоттабыч начал тихим голосом, чуть покачиваясь:

Опять меня тянет в море, где небо кругом и вода. Мне нужен только высокий корабль и в небе одна звезда. И песни ветров, и штурвала толчки, и белого паруса дрожь, И серый, туманный рассвет над водой, которого жадно ждешь…

Постепенно голос Хоттабыча крепчал и становился звонче, моложавее и задиристей:

Опять меня тянет в море, и каждый пенный прибой Морских валов, как древний зов, влечет меня за собой. Мне нужен только ветреный день, в седых облаках небосклон, Летящие брызги и пены клочки, и чайки тревожный стон…

Открыв глаза, Хоттабыч обвел взглядом товарищей и улыбнулся:

Опить меня тянет в море, в бродячий цыганский быт, Который знает и чайка морей, и вечно кочующий кит. Мне острая, крепкая шутка нужна товарищей по кораблю И мерные взмахи койки моей, где я после вахты сплю!

Хоттабыч откинулся на обортовку кокпита и после короткой паузы выдохнул:

— Так и будет, друзья. Я это испытал на себе уже много раз.

— Та. Так и путет. Я поттвержтаю. Но кто так сторово сказал?

— Джон Мейсфилд. И назвал свои стихи очень точно: «Морская лихорадка».

— Романтик! — решил Сосняга. — Бьет в точку, жрец Нептуна.

— А у меня дружба с Нептуном не состоялась, — грустно глядя на воду, признался Вячек. — Но проектировать или строить суда и корабли я имею право? А?

— Безусловно, имеешь! — поспешил с ответом Хоттабыч.

Его дополнил Брандо:

— Все-таки богу — богово, а кесарю — кесарево.

Крабик осторожно и даже нежно сгреб юношу и прижался к его едва опушенной щеке своей, лишь недавно выбритой до синевы.

— Та. Ты путешь телать корапь. Хороший корапь. И иногта путешь плавать со мной на яхте. Так путет!

— Будет! — оживился Вячек.

— А мальчик-то становится мужем. — Брандо подмигнул Вячеку.

Матрос, молодой, необученный, вдруг зарделся и часто захлопал ресницами.

Позднее Сосняга записал в свою ЗКШ:

«Глубоко убежден, что, какой бы современной ни была техника, флоту нужны моряки, не только знающие корабли, но и любящие море. Воспитание же необходимых качеств моряка возможно только в океане и только в плавании под парусами: лишь так можно прочувствовать все тонкости борьбы со стихией и узнать цену ее покорения, цену победы над ней и… над собой.

И еще: моряки любят в море не воду, а его простор, рождающий ощущение свободы и значимости жизни. Может быть, поэтому прав легендарный путешественник Анахарсис, утверждавший, что в древние времена существовало три категории людей: живущие, умершие и… моряки».

Брандо вытащил на палубу свой «черный ящик» и отстучал всем своим друзьям — радиолюбителям во всех концах света:

«Прибыл домой Ленинград тчк Благодарю внимание помощь тчк Связь закрываю тчк До новых встреч в эфире».

В 16 часов 30 минут по московскому времени «Меркурий» изящно проскользнул под кружевным Кировским мостом, соединяющим старейшую, седую часть города с Петроградской стороной. Справа возвышался неповторимый шпиль звонницы собора Петра и Павла, впереди виднелись горящие чадящим пламенем, словно свечи, две Ростральные колонны. Левее их сверкала острая, воткнувшаяся в голубое небо Адмиралтейская игла.