Океан. Выпуск двенадцатый

Румянцев встретил в узорчатом халате с кистями. Кружевные манжеты и воротник тонкого полотна. Холеные пальцы усыпаны перстнями. Увидев гостя, Румянцев встал из-за стола, за которым писал, снял очки, усадил капитана в кресло, сел рядом.

— Ну-с, милейший Иван Федорович, побеседуем. А там у меня и сюрпризец уж припасен. О каких краях поведать изволишь?

Несколько месяцев провел Крузенштерн в Петропавловске. Пожалуй, не одну главу займет Камчатка в его книге.

— Даже и самое имя Камчатки произносится ныне со страхом и ужасом, — начал Крузенштерн. — Две причины тому усмотреть можно. Первая — чрезмерное отдаление земли той от главных благоустроенных мест России, а вторая — скудость и суровость природы. Всякий представляет себе, что это царство голода и холода, одним словом, совершеннейшая бедность во всех видах. Но может ли быть великое отдаление причиной бедственного положения Камчатки? До порта Джаксон в Новой Голландии англичанам нужно добираться не менее пяти месяцев, но за двадцать лет они сделали это место цветущим… А климат? Что ж, зима в европейской России столь же продолжительна. В этом отдаленном крае вызревают хлеб и многие разные овощи. В Петропавловске все офицеры заготавливают их, сколько потребно, со своих огородов, а в Нижнекамчатске и по берегам реки Камчатки почва столько хороша, что приносит ржи в восемь, а ячменю в двенадцать раз больше посева. Мы получали оттуда не только картофель и репу, но и огурцы, латук-салат, прекрасную капусту…

Румянцев слушал со вниманием. Все доводы капитана разумны, он приводит цифры, доказывает, что и откуда можно завозить на Камчатку, да не из-за тридевять земель. Выходит, на Камчатке надлежит разводить все виды скота, строения нужны крепкие и прочные и дешевле их возводить из кирпича, нежели из привозного лесу. И о рыбных, и о пушных богатствах края, и о минеральных источниках, весьма укрепляющих здоровье, вел речь Крузенштерн.

Но осуществимы ли эти прожекты? Чиновники бесчестны и корыстолюбивы, купцы невежественны и алчны. Некому блюсти интересы государственные. Румянцев прошелся по комнате, мягко ступая по ковру, опять сел в кресло напротив капитана, заговорил о Русской Америке.

— Россия, вышедши на тихоокеанские просторы, обеспокоила успехами своими могущественные государства, имеющие там свои собственные интересы. Обеспокоила, — повторил саркастически Румянцев. — А что державы те? Воюют, все воюют в своих колониях, то англичане с французами, то янки с англичанами из-за канадских провинций, а все вкупе — с индейцами. А карты посмотреть — одни пятна белые. Земли обширнейшие не только не заселенные, но и не проведанные вовсе. Знаешь ли, милейший Иван Федорович, когда Квебек основан? Двести лет назад. Маккензиева книга вышла сейчас в Петербурге. А вот прошел Маккензий со своей партией от озера Атабаски по реке Пис-Ривер и другим путям водным до Ледовитого моря и Тихого океана в 1792 году только. Да ты, я чаю, Иван Федорович, и в лондонском издании читал ее. И еще известие получил. — Румянцев подошел к столу, взял конверт, приладил очки, нашел нужное место. — Сообщают мне, что пушная компания Гудзонова залива посылает своих агентов на поиски новых мест. Ну вот некий Давид Томпсон исследовал долину реки Маккензи. Прошел восемь тысяч миль. Сообщили ныне, что умер в нищете и забвении. Индейцев же компания бесчеловечно истребляет повсеместно. А наш-то Григорий Шелехов, Колумб российский, по слову Державина, достиг американского берега куда как ранее и без кровопролития, шума и реляций основал там остроги и поселения. Так что ж? Узнал некий Ледиард, американец, о богатствах пушных на островах, Прибыловым открытых, устремился все выведать доподлинно. Хитростию проник в Петербург, добрался до Иркутска, потом до Якутска, еле восвояси выдворили…

Камердинер принес кофе. Румянцев стал задумчиво его прихлебывать. Крузенштерн последовал примеру графа, наслаждаясь ароматом напитка.

— Ну, раз о Российско-Американской компании заговорили, так вот тебе еще новости, Иван Федорович. — Хозяин кабинета сделал несколько глотков, отставил чашку и приложил к губам салфетку. — Доброхот твой, камергер Резанов, завалил было уж своими посланиями правление компании. Сначала все на тебя жаловался. Знаю, поладили в конце концов. Но наперед нам всем урок хороший: не должно ставить двух начальников во главе экспедиции. Ну-с, ладно. Отбыв с Камчатки в Русскую Америку, провели Резанов с Лангсдорфом зимовку тяжелейшую в Новоархангельске. Умирали там с голоду люди. Восемнадцать человек земле предали, остальные еле ноги волочили. Правильно рассудил ты, Иван Федорович: и на Камчатке, и в Русской Америке заводить надобно и пашню, и огороды. Да пока суд да дело… Решил Резанов отправиться в южные земли американские. И это ход верный: испанцы-то богатейшие колонии там имеют. Отбыла в конце зимы «Юнона» из Новоархангельска в Калифорнию.

— Чем же дело кончилось и кончилось ли?

— Резанов-то не зря одним из наследников Шелехова считается. Унаследовал не только богатство рыльского купца, сильно, впрочем, молвой преувеличенное, но и планы его обширные, государственного размаха планы. В Сан-Франциско тамошним властям сообщили мы, что посланник российский туда направлен. Встретили Резанова хорошо. С губернатором де Аррилагой договорился он о поставке большой партии продовольствия в Русскую Америку. А паче всего об основании поселения российского на землях калифорнийских. Спасши Новоархангельск от голода, поспешил камергер в Петербург. Да, видно, не соразмерил сил своих с принятым на себя грузом. Не довелось ему добраться до столицы. Расхворался в дороге, а в Красноярске совсем слег. Там и похоронили камергера. Впрочем, как говорится в писании, слаб человек, но велики дела его.

Крузенштерн склонил голову, услышав столь печальную весть. Давно уж отошли для него на задний план личные взаимоотношения с этим человеком. Сейчас он искренне сожалел о безвременной кончине камергера. Большая потеря для компании, да и для всего великого дела освоения заокеанских земель.

— Ну а что же наш бравый Лангсдорф? — с тревогой спросил Крузенштерн. — Знаю, пустился он в большое путешествие по Камчатке. Вестей давненько от него никто не получал. Меня уж и из Германии о судьбе его запрашивали.

— Как же, как же, известно: едет в Петербург и везет с собой в двух кибитках шестнадцать больших и малых ящиков коллекций разных, А что в ящиках тех, наберемся терпения — узнаем. А теперь ждет тебя, Иван Федорович, тот самый сюрприз, о котором я говорил давеча.

Румянцев поднялся с кресла, Крузенштерн последовал за ним. Они поднялись в библиотеку. Какая-то особая мягкая тишина и покой обволакивали это помещение. В высоких шкафах за стеклами поблескивали золотом увесистые фолианты на многих языках, на почетном месте покоились рукописные и старопечатные книги. В последнее время на столах в библиотеке появились карты и даже лоции. Большой искусно гравированный французский глобус отсвечивал медным боком.

Крузенштерн оглядел обширное помещение. Навстречу поднялся моряк в чине лейтенанта, с прямыми темными волосами, вьющимися бакенбардами и густыми бровями над проницательными серыми глазами.

— Василий Михайлович! — воскликнул приятно пораженный Крузенштерн.

— Лейтенант Головнин делит свои симпатии между двумя морями — соленым и книжным. Право, затрудняюсь сказать, какому отдает предпочтение, — проговорил Румянцев, явно любуясь эффектом своего «сюрприза». — Во всяком случае, из моей библиотеки его можно извлечь разве что силой.

А Головнин, отложив томик Дидро, раскрытый на середине, шагнул к капитану второго ранга и, несмотря на разницу в чине и возрасте, порывисто обнял Крузенштерна.

— Что говорить обо мне, когда здесь первый кругосветный плаватель…

— Ага, догадываюсь теперь, кто назначен командиром «Дианы»!

— Шлюп получился превосходнейший! — с удовольствием сказал Головнин. — Всю зиму переделывали из обыкновенного транспорта-лесовоза. Всего 300 тонн, 90 футов длины, строен на Свири, а сейчас уже на Кронштадтском рейде вооружаем его. Ставим 14 шестифунтовых пушек, 4 карронады по восемь фунтов и столько же фальконетов.

— Европа вся вооружена, — серьезно сказал Крузенштерн, — эта артиллерия, я думаю, не лишней скажется, хоть экспедиция твоя только научная.

Он долго смотрел на Головнина. Встречались они редко, но зато наслышан был Крузенштерн о доблестном флотском офицере предостаточно. Моложе его на семь лет, Головнин был в Морском корпусе первым по успехам в своем выпуске, а потом еще год совершенствовался в гуманитарных дисциплинах и иностранных языках. Отменную свою храбрость показать успел в сражениях, что вела в Северном море эскадра адмирала Ханыкова, и в качестве волонтера в английском флоте. В общем, повторялся путь, пройденный им самим, Крузенштерном. А теперь вот и плавание «около света».

Граф Румянцев, сославшись на дела, деликатно оставил офицеров обсуждать все детали предстоящего «Диане» дальнего пути.

— Польза всякого путешествия прежде всего в том, чтобы примечать все, что случится видеть нового и поучительного. — Слова Крузенштерна звучали раздумчиво.

Головнин внимательно смотрел на капитана второго ранга. Он приехал в Петербург из Англии уже после возвращения «Надежды» и «Невы». Последнюю стали сразу же готовить к новому плаванию на Камчатку и Кадьяк, «Надежду» же пришлось поставить на прикол. В пару к «Неве» назначили «Диану», да слишком много пришлось переделывать на ней, «Нева» ушла одна.