Океан. Выпуск одиннадцатый
Шрифт:
А наблюдатель продолжал внимательнейшим образом обследовать горизонт — пустынный, как час назад, как вчера, позавчера. Невдалеке, по борту, вдруг высунулась из воды усатая любопытная морда и неслышно, без всплеска исчезла. Потом сразу несколько усатых пловцов уставились на пароход.
— Сивуч играет. Ишь морда смеется! — воскликнул наблюдатель. — Теперь не отстанут. Любознательный народ.
Очень хотелось Соколову попросить бинокль, чтобы получше разглядеть, как это улыбаются добродушные морские звери. Но наблюдатель снова нацелил окуляры на пустынный горизонт. А стая сивучей, привлеченная шумом винта, резвилась
Солнце, стремительно вырвавшееся из-за горизонта, как бы замедлило свое движение в небе. Новое утро судового дня разворачивалось неспешно, точно так же, как вчера, потому что погода была такой же, как вчера, и океан спокойный, как вчера. Вахтенный штурман «взял солнце», определил место судна и теперь монотонно вышагивал по рубке от двери до двери. Пока делать нечего.
В 7.30 на корму проследовала кочегар второго класса Марья Ковалик. Она была в туго облегавшей маечке (а свежо, даже в кителе зябко на мостике), в сатиновых шароварах и в балетках. На корме, под пожарной принадлежностью, развешанной на красной доске, имелся ящик с песком, а в нем лежали две пудовые гири. Марья, какой бы ни была погода, на удивление мужской части команды, каждое утро подкидывала эти гири сперва правой, потом левой рукой раз по шесть — восемь, но на спор могла выжать и десять раз. Лишь матрос второго класса Шевелев мог ее перещеголять, и то правой рукой, потому что левая еще не восстановилась полностью после ранения.
Матрос Шевелев нес свернутый флаг, для того чтобы поднять его на грот-мачте в 8.00. Он задержался возле Марьи, в который раз дивясь, как непринужденно эта деваха подкидывает раз за разом гирю.
— И на что ты, Марья, сверх меры развиваешь плечевой пояс? Ты ж гармонию женской красоты разрушишь.
Марья в сердцах грохнула гирей о палубу:
— А в кочегарке вахтить, каждый день в черную негру превращаться — это что, гармония? Вот покидаю гирьку — и грабаркой потом шуровать легче. Тебя ж, раненого воина, к топке не пошлешь. Там обе руки надо.
— Да я тебя даже левой во как подниму! — стал любезничать матрос Шевелев.
— Ну-ну… Вот еще и против таких хватких мускул тренирую, — парировала Марья.
Тем временем на ют спустилась большая птица, вперевалку зашагала на перепончатых лапах, загородила путь к грот-мачте. Матрос Шевелев приблизился к ней, но птица замахала крыльями, словно гусь, воинственно раскрыла широкий клюв и заставила Шевелева отступить. Однако флаг поднимать надо было.
Марья снова грохнула гирей о палубу, схватила швабру, проехалась по поводу храбрости аники-воина, отогнала птицу и сдерживала ее на расстоянии, пока матрос закрепил и поднял флаг.
И это было первое приключение, которое живо обсуждалось за утренним чаем как в столовой экипажа, так и в кают-компании.
После завтрака Олег Константинович, как обычно, велел всем свободным от вахты остаться в столовой, выполнявшей также роль красного уголка. Еще на берегу он завел правило по утрам читать сводку с фронта. Правило это не отменялось даже в жестокие штормовые дни. Читал медленно, потому что с трудом разбирал скоропись радиста:
— Итак, вечернее сообщение. «В течение дня на отдельных участках фронта наши войска вели наступательные бои и улучшили свои позиции». — Потом сообщил о ленинградских партизанах под командованием товарища Р., которые совершили успешный налет на немецкий гарнизон. Рассказал о том, как в освобожденной станции Лозовая вскрываются
все новые факты зверства фашистов. Стал перечислять трофеи, которые наши войска захватили при наступлении на Лозовую. Но его перебила Марья:— А сколько там наших полегло, написано?
Ее скуластое лицо вдруг сморщилось, она тихонько всхлипнула. Вот уже два месяца минуло с того времени, как дома получили конверт с похоронкой на старшего брата. Не могла смириться, что братишки никогда не будет. И на пароход, на самую трудную мужскую работу нанялась добровольно, потому что до войны братишка был кочегаром.
— Ничего не передано про наши потери, — отозвался пом-полит.
— Значит, не меньше, чем у врагов, — сказал кочегар первого класса Сажин, по возрасту самый старший на судне — 56 лет.
Сажин был маленький, жилистый, провяленный, иссушенный жаром пароходных топок еще во времена русско-японской войны 1904 года. Все привыкли к тому, что он резал правду-матку в глаза даже капитану, и потому повернулись в его сторону, ожидая, что еще сказанет.
— Значит, кто кого там пересилил, еще не ясно, — закончил свое выступление Сажин.
— Как это не ясно? — возмутился помполит. — Так можно и до пораженческих настроений скатиться.
— Куда уж ниже кочегарки! Разве что вместе с вами при случае к рыбам… типун мне на язык. А зло берет. Надо скорей во Владивосток, десять тыщ тонн скинуть и за новыми бежать, а мы плетемся, как на волах… цоб-цобе…
— Вы ведь знаете, что американцы кое-как ремонт котлов провели.
— Ну, знаю.
— А раз знаете, что народу нервы мотать?
— Не народу, а тебе, Олег Константинович, потому что подробные объяснения о фронте знать хочу.
— Я на таком же расстоянии от этой Лозовой, как и вы! — возмутился помполит. — Все, что нужно, нам передал Владивосток, а я рассказал вам.
— Оно-то все, что нужно, — не унимался Сажин, — да с небольшим молчком.
Дискуссия развивалась в нездоровом направлении, а потому Соколов прервал ее.
И это была первая неприятность так красиво начавшегося дня.
Настроение у помполита испортилось. Надо было поднимать дух у отдельных членов команды. Но как? Размышляя на эту тему и ничего пока не придумав, кроме «провести личную беседу с кочегаром», он пробирался по коридору, поскользнулся и влетел через открытую дверь в каюту, которую занимал военный помощник — лейтенант внутренних войск Швыдкий. Соколов едва не раздавил хрупкое сооружение из реек и папиросной бумаги, которое Швыдкий склеивал вместе с Игорем.
— Ай! — завопил Игорь. — Вы ж из нашего змея блин сделаете!
— Думаешь, полетит? — потирая ушибленное плечо, спросил Соколов.
— Еще как! На высоту бреющего полета!
— А мы его будем сбивать, — серьезно добавил лейтенант. — Идея товарища пионера. Доложу вам — правильная идея. Разборку-сборку затвора винтовки невоевавшая часть команды освоила. Теперь проведем практические стрельбы по воздушной цели.
— Это я придумал. Первый выстрел мой! — заявил Игорь.
— Ну, посмотрим, — уклонился от ответа лейтенант.
Соколову понравилась идея. Учебные стрельбы внесут полезное разнообразие в размеренную жизнь экипажа. Помполит двинулся далее по коридору. Теперь он думал о том, что военный помощник — деловой человек, и о том, как обманчиво бывает первое впечатление.
Лейтенант Швыдкий явился на борт «Ангары» в день отхода из Владивостока во главе команды из четырех краснофлотцев. Вид у него был исключительно воинственный: пистолет, кортик, у пояса две гранаты-лимонки.