Океан. Выпуск одиннадцатый

Поздно вечером 13 февраля мы были подняты по тревоге. Катера подошли к пирсу и встали на заранее обусловленные места. Через несколько минут сюда стали приходить десантники. Они быстро и бесшумно разместились по кубрикам. После проверки личного состава десанта корабли один за другим отошли от пирса и, построившись в походный ордер, взяли курс к месту высадки…

На верхней палубе темень. Идем уже более двух часов. Ход около восемнадцати узлов. Все мысли — о предстоящем бое. Мне поручено ставить трап в момент подхода катера к берегу. По этому трапу десантники должны сойти на берег. Он не тяжелый, узкий, длиной около трех метров. Если один конец поставить на невысокий козырек форштевня, то можно без особых усилий перекинуть его на берег. Закрепил оттяжку трапа на кнехт; теперь все нормально. Подошел к своему орудию. Здесь слышался тихий, спокойный разговор.

— Наводи по огневой точке, которая ближе к берегу, — наставлял командир орудия Василий Дроздов наводчика Ясинского. — Это самая опасная точка для десантников. С дальними они разберутся сами, когда зацепятся за берег. Огонь откроем, когда начнет противник. Первые двадцать — трассирующие. Бить до полного подавления огневой точки. Потом перенос на соседнюю, тоже ближайшую… Ну, что у тебя, юнга?

— Нормально, — ответил, стараясь придать голосу твердость.

Перед боем всегда какая-то напряженность. Уже все готово, проверено и перепроверено. Остается ждать. И вот это ожидание и есть самое тягостное. Когда корреспондент флотской газеты спросил меня, что я чувствовал перед боем, я, не задумываясь, ответил: «Чтобы скорее началось…»

Было еще совсем темно, когда с идущего впереди катера замигали глазки «ратьера»: «Приготовиться!» По кубрикам прозвучал сигнал аврала. Я прошел на нос катера и, закинув автомат за спину, лег у козырька. Рядом трап. «Поставлю, — успокаивал я себя. — В случае чего десантники помогут…» Я слышал, как они, стараясь не шуметь, подходили один за другим и ложились на палубу рядом со мной.

Заряжающий носового орудия Сережа Кузнецов начал промеры глубины. «Чисто… Чисто… Чисто…» — докладывал он через каждые 30—40 секунд.

Напряжение нарастало. Я всматривался в темень, силясь увидеть очертания берега, но напрасно: ничего не было видно. А берег был недалеко.

«Чисто… Чисто…» — невозмутимо докладывал Кузнецов. И наконец: «Есть!.. Два метра… Полтора… Метр…»

Вот он — берег.

Пора!

Передвинул трап через козырек. Теперь только толкнуть его, и он вывалится за борт. Оттяжкой его удержит на катере, а дальний конец ляжет на грунт.

Кузнецов перешел к орудию, взял обойму.

— Орудия и пулеметы… Товсь!

На какое-то мгновение я вспомнил отца. Почти два с половиной года назад, в студеную октябрьскую ночь, вот так же шел с отрядом моряков в Нижний парк Петергофа полковник А. Т. Ворожилов. Он был командиром десанта и погиб в том бою. А я, узнав об этом, твердо решил всю свою жизнь посвятить военной службе и стал юнгой. Кажется, с тех пор прошла целая вечность: блокада, бомбежки и артобстрелы, походы и бои… И мы уже гоним врага на запад. Но с каким трудом и потерями дается каждый шаг…

Когда днище катера коснулось грунта, я вытолкнул трап вперед. Дальним концом он уперся в берег.

— Пошел! — прозвучал негромкий голос.

Десантники дружно — кто по трапу, а кто и просто рывком через борт — устремились вперед.

И в ту же секунду лопнула напряженная тишина. Ударил орудийный выстрел, над участком высадки повис осветительный снаряд. Стало светло, берег будто ожил. Засверкали огоньки пулеметных точек, засвистели пули, надсадно завыли мины.

Орудия и пулеметы наших кораблей открыли массированный ответный огонь по укреплениям и огневым позициям фашистов.

Наша сорокапятка била по пулеметному гнезду. После первых выстрелов огонь пулемета прекратился. «Есть!» — обрадовались мы. Но стоило перенести стрельбу на новую цель, как подавленная точка вновь заговорила. Пришлось снова бить по ней.

На берегу раздалось «ура», и стало ясно, что десантники порубили «колючку» и продвигаются в глубь обороны противника.

Бой продолжался. Но все меньше и меньше цокали пули, реже рвались снаряды вокруг кораблей, огонь противника явно слабел. Бой на берегу удалялся от нас. И вот наступил момент, когда катер осторожно, не прекращая огня, стал отходить от берега. Мы свою задачу выполнили и возвращались на базу…

Конец зимы прошел в напряженных, трудных плаваниях. В насквозь промороженных кубриках стальных катеров матросы по утрам с трудом отрывали одеяла и бушлаты от обледенелых переборок. Во время переходов в такую погоду, когда через низкий борт свободно перехлестывали гребни волн, катер покрывался коркой льда. Едва образовавшаяся наледь быстро нарастала, и приходилось непрерывно ее скалывать всей командой. Бывало, катер возвращался в базу, осев под тяжестью льда почти до иллюминаторов.

Вспоминается моя первая вахта впередсмотрящим. Два часа нужно было пролежать на срезе форштевня, наблюдая за поверхностью моря по курсу катера. Задача — обнаружить, если она окажется на пути, плавающую мину и как можно быстрее доложить об этом командиру.

Пропустишь — гибель кораблю и смерть всему экипажу. Закрывать глаза нельзя ни на секунду.

В тот раз я потерял счет времени. Но выдержал испытание на прочность — от злости на море, на погоду и, конечно же, от чувства ответственности.

Еще не успев привязаться к кнехту, я уже был окачен холодной водой с ног до головы. Но это было лишь начало. Вода еще не обожгла, не ужалила колючими иглами тело, разогретое теплом машинного отделения. Вскоре она все-таки нашла лазейки в прочной одежде. От морской соли стали слезиться глаза. В конце вахты я уже ничего не слышал, ни о чем не думал и ничего не видел, кроме участка пляшущих передо мной волн. «Увидеть мину как можно дальше от катера, — только одна эта мысль жила во мне. — Как можно дальше…»

К счастью, мина нам тогда не повстречалась. Окончилось время вахты, и застучал топорик, вырубая изо льда мой примерзший накрепко бушлат. Пришла смена! На душе стало радостно — выдержал! В ледяном панцире смерзшегося капкового бушлата и ватных сосульках-брюках двигаться самостоятельно было невозможно. Обычно в таких случаях матросов обвязывали бросательным концом и подтягивали к люку машинного отделения. Так и меня «повезли». На ходу мельком посмотрел на командира. Он стоял в люке рубки — неизменное место командира в походе и в бою. Из разреза опущенного подшлемника глядели строгие, внимательные глаза. Два часа он смотрел вместе со мною по курсу, видел меня и знал, каково мне там, на носу, под ударами волн. Очень хорошо знал, так как сам был тоже мокр — соленая водяная россыпь доставала его и в рубке.

«Я-то сейчас отогреюсь, а ему еще стоять да стоять», — подумалось мне.

Командир ответил на мой взгляд молчаливым кивком головы.

— Живой? — шутливо спросили друзья в машинном отделении, приваливая меня к мотору. — Ничего, сейчас будем оттаивать.

Думал, после такой купели будет высокая температура. Но не заболел. Никто не заболел и из других членом команды, стоявших эту «мокрую» вахту.

За время службы на «БМО-519» мне пришлось участвовать во многих жарких схватках с врагом. Но особенно запомнился один бой с фашистскими самолетами. Произошел он 4 августа 1944 года. Тогда катера нашего дивизиона стояли рассредоточившись в небольшой и тихой бухте Гакково.