Океан. Выпуск одиннадцатый

Внезапно из переговорной трубы, выведенной прямо над его головой, раздался голос вахтенного центрального поста:

— Товарищ командир, просьба наверх!

Это только такая уставная вежливая форма: «Просьба наверх!» А на самом деле она означает: «Бегом наверх, товарищ командир!» Шабанов вскочил с койки, на ходу схватил шапку, подтянувшись на руках, одним прыжком оказался в центральном посту. Оттуда по трапу — в рубку и по второму трапу еще выше — на мостик.

— Где? — спросил он, задохнувшись от бега.

Далеко, кабельтовых в восьмидесяти, был заметен в бинокль дым одиночного судна. Кораблей охранения видно не было.

— Все вниз! Срочное погружение!

Минут тридцать лодка шла на пересечение курса идущего восьмиузловым ходом транспорта.

— Подвсплыви под перископ! — приказал Шабанов стоявшему на горизонтальных рулях боцману.

Перископ мягко пошел вверх. Теперь в его окулярах вражеский транспорт был виден отчетливо. Тяжело груженный, водоизмещением тысячи четыре тонн, он сидел выше ватерлинии, и из его широкой трубы валил густой дым. Шел он без зигзага, прижимаясь к берегу, охраняемый тральщиком и тремя катерами.

— Ишь прет, толстопузый! — весело сказал командир. — Будто и войны нет. Как думаешь, старпом, хватит для нахала пары торпед?

— Вполне, товарищ командир.

— Я тоже так считаю. Носовые, товсь!

С момента обнаружения транспорта Шабанова не оставляло радостное возбуждение. «Наконец-то, — думал он. — Еще ни разу его лодка не возвращалась из похода без победного салюта. Пускай командир береговой базы готовит поросенка».

Когда до транспорта оставалось кабельтовых десять и его громада заполнила окуляр перископа, он скомандовал:

— Пли!

Облегченная лодка рванулась кверху, палуба слегка ударила по ногам. Торпеды вышли с интервалом в шесть секунд. На лодке все замерли, ожидая, взорвутся ли они или пройдут мимо. Невыносимо медленно тянется время. Командир не сводит глаз с секундомера. А за бортом тихий звон. Он мешает прислушиваться. Это вибрируют на малом ходу надстройки. И вдруг явственно донесся раскатистый гром, а через несколько секунд второй. На мгновение подняли перископ. Командир успел увидеть, как объятый пламенем транспорт кренится на правый борт.

— Ныряй на семьдесят метров! — приказал Шабанов боцману.

В борт ударило что-то тяжелое. С подволока посыпалась пробковая крошка. Лопнули и погасли электрические лампочки. Это корабли охранения успели заметить лодку и начали ее преследование. Глубинные бомбы враг сбрасывал сериями. Но рвались они за кормой лодки. Как только бомбежка усиливалась, Шабанов приказывал увеличить ход. Как немного затихала, лодка, чуть подрагивая, почти застывала на месте. Неподвижную лодку труднее обнаружить. Минут через двадцать взрывы бомб стали отдаляться. Видимо, противник потерял лодку.

— Здорово, — сказал Вася Добрый старшине электриков, — командир всадил торпеды в этого фашиста!

Вася был возбужден больше всех. Ведь это его первый поход. Веснушки еще отчетливее проступили на его побледневшем лице. Все время бомбежки он простоял около своего медицинского шкафа, «шкатулки», как называют его на лодке, и отмечал карандашом на дверце каждый взрыв. Всего он насчитал тридцать восемь черточек. Только сейчас он заметил, что голова его тоже усыпана пробковой изоляцией, что крошка попала даже за ворот свитера.

А за бортом тишина. Бомбежка прекратилась.

— Осмотреться в отсеках! — приказал командир.

Пока на лодке шла приборка и ликвидировались последствия взрывов глубинных бомб, Вася Добрый размышлял над тем, каким ужином отметить сегодняшнюю победу. Личный состав, как точно установил Вася, уважает одни продукты и терпеть не может другие. Хорошо идет астраханская сельдь в маленьких бочечках, тарань, соленые сушки, компоты и какао. И совсем не пользуются успехом яичный порошок и красная икра. А он, лодочный доктор, обязан расходовать продукты равномерно.

Запросив центральный пост и получив разрешение отдраить водонепроницаемую переборку, Добрый собирался перейти в электромоторный отсек. Там стоят гребные электромоторы, от них в отсеке тепло и уютно. Кроме того, у Васи там спрятаны инструмент и материалы. В свободное время он любил выпиливать резные рамочки для фотографий. Проходя через центральный отсек, он услышал, как гидроакустик доложил командиру:

— Курсовой сто тридцать левого борта слышу приближающийся шум крупного корабля. Предположительно крейсера или эсминца.

В центральном заволновались. Откуда здесь крупный корабль, да еще движущийся прямо на восток, в направлении Новой Земли?

— Продолжать наблюдение! На лодке — тишина! Прекратить всякое передвижение!

Спустя несколько минут акустик доложил снова:

— Шум винтов становится тише. Курс прежний. Скорость корабля 22—24 узла.

— Всплывать под перископ! — приказал Шабанов.

В окулярах перископа — муть. Ни неба, ни моря. Видимость не более двадцати метров.

— Продуть среднюю. Всплывать!

Послышался резкий свист сжатого воздуха, появился небольшой дифферент на корму. Лодка подпрыгнула и быстро пошла вверх. Отдраен верхний рубочный люк. Легкий толчок в ушах. Привычный и неизбежный душ из льющейся со всех надстроек холодной воды.

— Ну и туман! — пробурчал Шабанов, выбираясь на мостик. — Какого тут противника увидишь? Сигнальщик, — приказал он, — не о Марусе мечтай, а смотри внимательней!

— Есть, товарищ командир, — улыбнулся сигнальщик. — Моя Маруся не мешает наблюдению.

— Шум затих, — репетовали из центрального доклад акустика.

«Что это может быть за корабль? — обеспокоенно размышлял Шабанов. — Наш эсминец возвращается домой? Но в оповещении о нем ничего не сказано. Значит, немец? Куда же он идет в таком случае?»

Вместе со штурманом Шабанов еше раз просмотрел оповещение по флоту на ближайшие дни. Нет, никакого эсминца или СКР в этом районе быть не должно. Тогда он дал в Полярное тревожное радио:

«Пятнадцать десять курсом сто тридцать градусов скоростью свыше двадцати узлов проследовал густом тумане неопознанный корабль, предположительно эсминец, СКР».