Океан. Выпуск пятый

И в это время в кабинет вошли сразу один за другим человек двадцать, заполнили все, заняли стулья, диван, окружили стол, заговорили все разом — начиналось очередное совещание.

В коридоре вдоль стены стоял ряд сбитых между собой кресел, как в кинозале. Москалев сел, закурил. Шумно переговаривались проходящие мимо люди, бегали девушки с кипами бумаг и нарядов, проходили в мокрых плащах и беретах незнакомые люди. Видимо, дождь на улице, который с утра только накрапывал, хлынул на совесть. Около стенда новаторов производства главный бухгалтер, зажатый в угол снабженцами, подписывал накладные, секретарша металась в поисках диспетчера. Все гудело, шаркало, куда-то передвигалось, текло и рассеивалось по кабинетам. Москалев не замечал ничего, прикрыл глаза и втягивал дым. Капитана на «Антей» так вот сразу не найти. Наверное, сейчас Дарвин мечется по городу, объезжая отпускников. Но кого он найдет? Кому хочется сейчас сидеть в дождливом городе, если на юге еще можно греться у моря? Москалев перебрал в памяти всех свободных капитанов, и оказалось, что, во-первых, их не так много, а во-вторых, никого из них он не встречал в городе в последние дни. Значит, просто нет выбора, так почему же начальник сразу не сказал «да»? Может, он не знает положения или думает, что в резерве полно капитанов? Но пусть убедится сам, что в резерве пусто. Жалко времени, за эти часы можно было бы принять судно, самому оформить паспорт, связаться с портовыми властями, отыграть тревоги. Хорошо, если новый старпом на борту, если он разворачивается и делает свое дело. А потом обязательно надо посмотреть состав команды. Вчера в кадрах Москалев встретил Матвея Ивановича, старого своего матроса. Таких, как он, чтобы плавали подряд двадцать лет, днем с огнем не сыщешь, сейчас матрос идет на два-три рейса, за эти рейсы его можно, конечно, обучить, но самое обидное, что он уходит тогда, когда как раз становится настоящим матросом. А Матвей Иванович знал на судне все специальности, он так же легко заплетал тросы, как и стоял на руле, мог всегда заменить боцмана и был столяром высокого класса. Он как раз вышел из отпуска и наверняка еще не получил назначения.

Москалев увидел его в толпе резервистов в огромном коридоре перед отделом кадров. Матвей Иванович был ростом добрых два метра, и его красное обветренное кривоносое лицо плыло над головами. Он тоже увидел капитана и крикнул так, вполсилы:

— Антон Петрович!

Он даже, может быть, не крикнул, а просто сказал, но вышло это при его басе так, что все обернулись, расступились, образовав проход для них. И Антон Петрович сказал:

— Рад видеть вас, Матвей Иванович. С приходом или отходом, с чем поздравить?

— Пока ни с чем, сегодня из отпуска.

— И куда?

— Мне все одно, я уже на всех наших судах отмолотил, конечно, к вам бы… — Тут Матвей Иванович закашлялся, понял, что сказал что-то не то, и спросил: — А ведь вы теперь напрочно на службе?

— На якоре, — сказал Москалев. — Заходи ко мне домой. Помнишь где?

Очень жаль, подумал Москалев, что тогда не договорились твердо, попробуй сейчас заверни Матвея Ивановича на «Антей», если ему дали назначение на другой пароход. И хорошо бы уговорить второго механика Старкова не брать отпуск, всегда себя чувствуешь твердо, когда уверен в механиках, капитану и без двигунов полно хлопот, а в машине все должно работать четко, чтобы даже не думать, что там у тебя стучит и пыхтит, какие поршни ходят, в каких подшипниках валы крутятся. И Москалеву вспомнилось, как на «Кашалоте», когда ходили к Фарерам, задрало и подплавило подшипники и как Старков, весь почерневший, ночами сидел в машине и растачивал вкладыши. И когда Москалев спросил, что, может быть, стоит подойти к базе, попросить ремонтников, то Старков обиделся и сказал: «Не надо, капитан, в машину спускаться. Утром будет полный ход, и точка».

И нужен настоящий старпом, неизвестно, что представляет из себя ученик Ивана Емельяновича. Надо посмотреть в работе, на швартовках, на выходе на косяк, и если понадобится, то учить незаметно, без излишней опеки. А в общем-то, он, видимо, парень стоящий, если его нисколько не подпортило преждевременное капитанство.

Порт не знал перерывов в работе, и ночи его были заполнены отходами и перешвартовками, пожалуй, даже плотнее, чем дни. Много раз говорили о том, что все надо организовывать в светлое время суток, но так уж складывалось, что отходы затягивались допоздна, и наибольшее их число выпадало на промежуток с двадцати трех до нуля. В это время, когда начальники, успокоенные диспетчерами и наблюдающими, дремали у телевизоров или пили чай перед сном, в порту кипела работа. Полусонные представители пожарников, регистра, портнадзора, утомленные суетой дня, ставили последние подписи. Пограничники в зеленых фуражках, позевывая, спускались по трапам, и на смену им поднимались лоцманы в кожаных пальто. Буксиры, простоявшие весь день в напрасном ожидании у борта, сипло ревели, матросы скидывали в воду швартовы и поднимались на борт.

Москалев добрался в порт вечером на попутке. Молчаливый грузный человек за рулем вел машину с предельной скоростью, женщина дремала у него на плече, волосы женщины заполняли всю спинку сиденья. Из двух или трех фраз, которые они сказали, Москалев узнал, что человек спешил на отходящее судно и что назад машину должна вести женщина, у которой нет шоферских прав.

Он поблагодарил и отошел от машины сразу, чтобы не мешать прощанию. Если бы Рита знала, она тоже примчалась бы в порт, но зачем волновать ее заранее, когда все не ясно. Она, конечно, привыкла к внезапным отходам, но теперь это будет тяжелее.

Москалев прошел к проходной мимо большого бронзового якоря. Металл, блестящий от воды, был освещен прожектором, в луче которого дробились и просеивались нити дождя. Огромное тело якоря тянулось вверх и, казалось, невидимой цепью было подвешено к высокобортному небесному лайнеру. За проходной начиналось асфальтированное шоссе с журчащими потоками дождевых ручьев по краям. Шоссе, окруженное цехами завода, холодильниками, пакгаузами, уходило влево к заливу, и там, в дожде, по мерцающим разноцветным огням угадывались причалы. Среди этих огней двигались два: красный и белый. «Вдруг это «Антей»?» — испугался Москалев и остановился.

Вода в заливе подошла к самому краю свай, борта траулеров и плавбаз высоко поднялись над уровнем причалов и блестели, как рыцарские доспехи. Рельсы подкранового пути ровными стальными полосами уходили в темноту, туда, где высилось девятиэтажное здание холодильника.

Москалев прошел мимо доков и вышел к двадцатому причалу, где должен был стоять «Антей». Здесь в строю плотно прижатых один к другому корпусов была прогалина, темнота залива врывалась в нее, и тусклые огни поселка виднелись на том берегу канала. Москалев долго стоял у этого темного разрыва и смотрел на вязкую вздрагивающую от беспрерывного дождя воду. Он промок, вода проникла под плащ, за шиворот, штаны облепили ноги, волосы слиплись, набухли ботинки.

Неужели «Антей» ушел, успел уйти, пока велись переговоры, пока пришлось ждать конца дня, чтобы поговорить с начальником наедине? Ушел в те часы, когда он на такси метался между конторой и портом, чтобы убедиться, что цел морской паспорт, что даже прописку не надо менять, он прописан по последнему рейсу на «Антее»? Зачем тогда вся эта игра, зачем эти обещания час назад в пустом кабинете?

— Подумайте до завтра, я хотел бы, чтобы вы решили правильно. — Начальник управления сидел, согнувшись вперед, почти лежал телом на столе, выставив скрещенные пальцы рук. Яркие лампы дневного света освещали его белое узкое лицо. Он говорил очень убедительно, надо отдать ему должное, он умел говорить.

Москалев не мог найти зацепки для возражений, в его словах все было правильно. Блестели золотые капельки запонок на безупречно чистых манжетах, узел галстука слегка ослаблен, пиджак расстегнут. Тонкое, почти незаметное кольцо на безымянном пальце.

— Берег вам был как расплата за вашу ошибку, просчет. Свое вы получили. А теперь подойдите к этому делу по-другому. Вы здесь много нужнее, чем на промысле: там у вас одно судно, а здесь — десятки. Подумайте до завтра. «Антей» от вас не уйдет, а здесь я вам гарантирую полную поддержку!

Ветер ворвался в порт. Холодный ветер с норда дул между строем судов и стенами пакгаузов сильными порывами, так что казалось — попал в аэродинамическую трубу. Было трудно идти и еще труднее угадывать лужи в темноте, и тогда Москалев выбрался на подкрановые пути и засеменил по шпалам. Слева вдоль причалов застыли в дожде борта плавбаз и рефрижераторов. Вряд ли в такую погоду дают «добро» на выход, а если удалось уйти днем, то это тоже не лучший вариант, в такую погоду лучше совсем не выходить или быть дальше от берега. В открытом море ветер не так страшен, как в узкостях канала. Неужели «Антей» сейчас идет каналом? Москалев вышел к месту, где кончились причальные линии и высился круглый маяк, свет которого то вспыхивал, вырывая из темноты небо в темных клочковатых тучах, то гас, погружая пространство в еще большую темноту, густую и плотную, почти ощутимую настолько, что, казалось, бесполезно двигаться — перед тобой стена.

В диспетчерскую вела крутая лестница, похожая на трап. Медные перила, надраенные до блеска, металлические решетки ступенек. Ветер, ночь, моросящий дождь исчезли, крепкие кирпичные стены поглотили звуки, в здании, казалось, все вымерло. Москалев остановился и вытер лицо, платок тотчас стал мокрым. Из приоткрытой двери на шестом этаже доносились голоса. Он вошел в огромную комнату, уставленную светящимися пультами и заполненную стрекочущими телетайпами. Вода, стекая с плаща, образовала лужу у его ног.