Океан

Рохелия Ель-Гирре, похоже, поняла, что ответить ей нечего и все, что бы она сейчас ни произнесла, будет выглядеть как жалкие оправдания собственных мерзостей. Все ее доводы, которые до сей поры представлялись ей важными и неоспоримыми, сейчас показались ничтожными. Почти всю свою жизнь она терпела унижения, однако так и не набралась смелости уйти, ибо в душе боялась оставить богатый дом и сытую жизнь, а еще она знала — где бы она ни оказалась, везде с ней станут обращаться так же, а может, и еще хуже. Если всем мужчинам семейства Кинтеро — и, что уж греха таить, многим другим, которые к нему не принадлежали, — удалось вложить ей в рот «цыпленка», то только потому, что ей самой это нравилось. Доставляло удовольствие еще с тех самых пор, когда она была подростком и мальчишки, не боясь заразиться туберкулезом, ночами навещали ее в отдельно стоящем домике в Конилле.

Посему она продолжала неподвижно сидеть, храня молчание, уставившись на свои морщинистые руки, едва прикрывавшие костлявые колени, и подняла она голову лишь тогда, когда хозяин запустил руку под простыню и вытащил оттуда тяжелый пистолет.

Она посмотрела прямо на него, не в силах пошевелиться и произнести хоть слово: черное отверстие дула казалось бездонным и гипнотизировало ее. Она так и сидела, пока на какую-то долю секунды не увидела вспышку, заполнившую черную дыру. Грохота выстрела она не услышала, ибо когда он до нее докатился, пуля уже пронзила мозг.

Дон Матиас Кинтеро лежал так же неподвижно, как и мертвая женщина, которая, словно задремав, откинулась на спинку кресла. Он спокойно ждал, пока Роке Луна и Дамиан Сентено не выбили дверь, не вбежали в комнату и, встав в ногах кровати, наконец-то не заметили труп Рохелии. Все это время пистолет так и лежал под его рукой.

Дон Матиас показал на нее.

— Закопайте ее так, чтобы никто не смог отыскать, — сказал он, а затем обратился к Роке Луна: — Если ты обмолвишься о произошедшем хоть словом, я поклянусь, что это ты убил ее, и тогда будет твое слово против моего. Но если смолчишь, тебе никогда не придется раскаиваться в собственной скрытности. Если кто-нибудь спросит о ней, скажи, что сбежала, украв у меня все, что только смогла найти… Никто этому не удивится… Какие-нибудь проблемы?

— Никаких, дон Матиас.

Тогда старик обратился к Дамиану Сентено.

— Спустись в Плайа-Бланка, — приказал он. — Скажи Абелаю Пердомо, что если через три дня его сын не придет ко мне, то ты убьешь второго его сына, затем его жену и, наконец, его самого. — Он на мгновение прервался и глубоко задышал, словно ему было тяжело говорить. — Скажи ему, что я устал ждать, что я готов потратить последнее сентимо, чтобы только покончить с убийцей своего сына, что мне все равно, закончу ли я жизнь на виселице или в своей постели, но в любом случае умирать я буду с улыбкой на устах, потому что к тому моменту уже увижу Асдрубаля Пердомо мертвым. Скажи все это, Дамиан, и пусть он знает, что я говорю серьезно.

Старик закрыл глаза, давая тем самым понять, что разговор закончен.

Дамиан Сентено и Роке Луна переглянулись, одновременно пришли к выводу, что больше им здесь делать нечего, подхватили тяжелое кресло и вынесли труп Рохелии Ель-Гирре из огромной, заставленной массивной мебелью спальни, где еще долго кислый запах пороха мешался с металлическим запахом крови, а страх плясал рука об руку со смертью.

~~~

Дамиан Сентено спустился в Плайа-Бланка на следующий день, в душе он был уверен, что наконец-то настал час раз и навсегда расквитаться с семейством Марадентро, однако умом он понимал, что сейчас следует быть, как никогда, осторожным.

Он понимал, что дон Матиас дал ему последний шанс покончить с Асдрубалем Пердомо, однако он также знал, что после смерти Рохелии дон Матиас Кинтеро уже не является полноправным хозяином виноградников Мосаги, что он стал зависим от молчания двух людей.

И Дамиан Сентено уже назначил цену своего молчания, и Роке Луна с ним согласился.

В то время как они искали укромное место, где можно было бы закопать труп, Дамиан Сентено и Роке Луна обсудили сложившуюся ситуацию, после чего Сентено пришел к выводу, что согнувшийся под тяжестью нелегкой жизни крестьянин был явно доволен ходом событий и не собирался предъявлять претензий хозяину, освободившему его от ворчливой и своевольной женщины, которой доставляло извращенное удовольствие издеваться над ним.

— Она так и должна была кончить… — тихо произнес он, когда они опускали тело навечно умолкнувшей Рохелии в глубокую расщелину. — Она искала такой смерти, я ее предупреждал, но она не слушала… Для простой ключницы она слишком много мечтала. Хотела стать хозяйкой гасиенды… Сумасшедшая!

Роке Луна давно уже подбил свои личные доходы, а также сумел прибрать к рукам то, что они с женой сумели украсть у дона Матиаса и надежно припрятать, а если учесть еще и то, что он сейчас собирался содрать со старика деньги за молчание, он и вовсе становился богачом. Больше ему уже не придется гнуть спину, подправляя разрушенные ветром каменные стены. У него даже останутся деньги на бордель в Таиче, который он теперь станет посещать в два раза чаще.

Он никогда не мечтал стать хозяином чего-либо, кроме своего личного времени, а избавиться всегда хотел лишь от тяжелой работы. Единственное, чего он по-настоящему хотел, так это спокойной и сытой жизни, когда такие влиятельные люди, как дон Матиас, или такие опасные ребята, как Дамиан Сентено, не обращают на него внимания, считая совершенной рохлей.

Дамиан Сентено все понял правильно. Тем более что его главной заботой сейчас был поиск надежного места, где можно было бы поскорее закопать труп. Дальше он собирался вернуться в Плайа-Бланка, где Хусто Гаррига должен был ввести его в курс дела и рассказать, что Мануэла Кихано ни словом не обмолвилась о произошедшем.

— Где Абелай Пердомо?

— Его нет, — ответил Гаррига. — Ни его, ни сына, ни баркаса… Возможно, вышел на путину.

— Ты в этом уверен?

— Кто может быть в чем-то уверен с этими людьми? — зло ответил тот. — Я родился в Аликанте, но ни черта не смыслю ни в море, ни в рыбной ловле. Они уходят ночью и возвращаются днем, а иногда и вовсе поздно вечером. Сегодня сюда, завтра туда… Полная неразбериха! — Он помолчал, а затем, как бы невзначай, спросил: — А что вам известно о Дионисио и Мильмуертесе?

— Ничего. Однако я не дал бы и ломаного гроша за их шкуры, — ответил Сентено и, пожав плечами, добавил: — Может я ошибаюсь, но у меня такое впечатление, что пастух коз их ухлопал.

— Почему?

— Представления не имею. Может, хотел ограбить, а может, повздорили из-за чего… А может, он лучший друг семьи Марадентро.

— Что будем делать с их вещами?

— Деньги поровну подели между ребятами. Остальное, когда вернемся, выброси.

— У галисийца семья. Жена и дети в одном из поселков Виго. В Кангасе, думаю…

Дамиан Сентено пожал плечами, давая понять, что это его не интересует.

— Мы уже не в армии, — сказал он. — Здесь каждый сам за себя. Пойду отдохну чуток, — добавил он. — Как только появится Марадентро, разбуди меня.

Однако Марадентро не появились ни днем, ни ночью. Их дом был заперт и пуст, и сколько бы легионеры ни всматривались в горизонт — они не видели даже слабых очертаний баркаса «Исла-де-Лобос». Дамиан Сентено начал беспокоиться, предчувствуя очередную неудачу.

Он не ложился до позднего вечера, оглядывая притихший поселок; тишина стояла такая, что можно было сойти с ума. Казалось, что даже ветер улетел на другие острова, а вечно худые, длинноногие собаки Плайа-Бланка неожиданно онемели.