Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы

Ярцев, сощурив глаза, бегло оглядел южный берег Мотовского залива, спросил:

– У вас хорошее зрение?

– А что?

– Вон посмотрите туда… Видите, по склонам сопок извивается такая тонкая ленточка?

– Вижу.

– А по этой ленточке движутся мелкие жучки… Видите?

– Да.

– Так вот, это грузовики немецкие. На передовую едут к Титовке.

– Неужели? – удивилась Аглая. – Так близко?

Ярцев ловко закурил на ветру, сухо улыбнулся:

– Ваш муж, Аглая Сергеевна, и мой друг, наоборот, всегда был доволен тем, что близко и не надо далеко отходить от берега.

– А вы с ним были на этой дороге?

– И не однажды, – ответил Ярцев. – В сорок втором году мы чуть ли не каждую ночь делали там засады.

Аглая задумалась, а Ярцев снова стал наблюдать за волнами. Оба долго молчали, потом лейтенант спросил:

– Сегодня, кажется, суббота?

– Да.

– Это хорошо.

– Что хорошо?

– То, что суббота.

– Почему?

– Потому, что по губе Эйна, куда мы идем, немцы по субботам не бьют из дальнобойных. У них все по расписанию. Сегодня они гвоздят губу Мотка… Слышите?..

Аглая ничего не услышала и, немного помедлив, сказала:

– Можно задать вам один вопрос?

– Пожалуйста.

– Скажите, если это только не составляет секрета, вы были в Норвегии?.. Вот после того как мы с вами встречались…

Он посмотрел на нее улыбающимися глазами, хотя лицо его продолжало оставаться суровым, и по этим глазам Аглая догадалась, что в Норвегии он был, и не один раз, и позавидовала ему.

– Я понимаю, – сказал Ярцев, – почему вы спрашиваете меня об этом. Вам интересно: а вдруг я узнал что-нибудь новое о вашем муже? Но только – нет, ничего не известно мне, кроме одного, – в Финмаркене растет партизанское движение…

– А он… может быть там?

– Если жив, то да!..

Скоро вошли в губу Эйна; единственный причал был недавно разбит немецкой артиллерией, и мотоботу пришлось высаживать людей напротив дикого, заросшего кустарником берега. Пенные гребни волн создавали на отмели толкотливую суету, невдалеке плавала брюхом кверху дохлая акула, прыгать в ледяную воду было жутковато.

Но Алеша Найденов уже бросился за борт, а за ним и все остальные. Держа автоматы стволами книзу, никоновцы приняли Аглаю с палубы и, спотыкаясь о подводные камни, на вытянутых руках донесли ее до берега.

Они прошли мимо складов, мимо зенитных батарей, мимо пленных, разгружавших баржу с углем, и остановились на развилке дорог. Одна из них вела на запад, в сторону синевших вдалеке гор хребта Муста-Тунтури, вторая тянулась на север, в глубь полуострова.

– Ну, – грустно улыбнулась Аглая, – давайте прощаться…

Пожимая ей руку, Ярцев сказал:

– Я бы хотел… не знаю, как вы к этому отнесетесь. Короче говоря, вы не сможете дать мне номер вашей полевой почты?.. Письма писать не люблю, но вам напишу.

– Хорошо, – согласилась Аглая, – только вот беда: сама еще не знаю своего адреса. Сейчас я буду эвакуировать на материк больных оленей, а потом меня, наверное, перебросят южнее…

Никоновцы уже отошли далеко и, стоя на высоком холме, в последний раз помахали Аглае пилотками. Ярцев посмотрел на часы, заторопился.

– Ладно, – сказал он, – южнее Кестеньги вас все равно не пошлют – там уже другая армия. Позвольте, тогда я оставлю вам номер своей почты…

Через несколько минут все четверо скрылись за сопкой, а Никонова села на попутную машину и поехала на запад – туда, где волны Варангер-фиорда плещут о берег Рыбачьего полуострова и откуда в ясную погоду видно, как косо зарываются в воду бортами транспорты врага, крадущиеся в гавань Лиинахамари.

«Не останавливаться!»

Десять дней он шел позади всех, подгоняя отстающих, теперь идет впереди. Так надо…

Вчера вечером, на привале, после длительного перехода через ледник, люди почувствовали какую-то странную резь в глазах, точно в них попал песок или едкий дым костра. Многие от усталости не обратили на это внимания, спеша поскорее улечься спать, и только угрюмая складка на лице Рябинина обозначилась резче обычного. Он знал, что ждет его и матросов завтра. И действительно, самые сильные и мужественные утром проснулись со стонами, хватаясь руками за глаза, катались по земле от боли и проклинали солнце, светившее весь день и всю ночь над ними.

А впереди еще лежала широкая снежная долина, по которой они должны выйти к морю. Отраженный и усиленный снегом, солнечный свет резал глаза. Казалось, легче было смотреть на солнце, чем видеть перед собой сплошную белую сверкающую пелену. Тогда Рябинин велел людям выстроиться длинной цепочкой, один другому в затылок, и не глядеть никуда в сторону, а только лишь в спину идущего перед собой товарища.

Но кто-то должен был встать в голове отряда, выбирая направление пути… И командир – встал…

Теперь идет он впереди всех, принимая на свои глаза страшные слепящие ожоги сверкающей под солнцем снежной долины.

Медленно тянется время. Медленно идут матросы, положив руки на плечи один другому и раскачиваясь при каждом шаге. Медленно поднимается в зенит огромный багровый шар солнца.

Рябинин шагает, часто оборачиваясь назад, чтобы видеть, как передвигаются по снегу длинные угловатые тени, тянущиеся следом за ним. Вот чья-то тень вырвалась из строя и, взмахнув руками, упала на снег. Прохор Николаевич подходит к упавшему. Это Короленко, которого он считал почему-то самым выносливым. «Если упал и он, то как же дойдут другие?..»

– Встать! – произносит он спокойно.

Безмолвная цепочка людей, извиваясь по снегу, скрывается в лощине. Матросы спешат поскорее уйти от этого места, чтобы не слышать выстрела. Вчера командир сказал им, что каждый, кто отказывается идти, будет считаться дезертиром, а с дезертиром – расправа короткая…

– Пойдешь? – спрашивает Рябинин, и его рука тянется к карману.

Матрос открывает глаза. Он следит за рукой командира.

Пальцы на ней жесткие, скрюченные, и под ногтями – черная грязь. Седые пряди волос выбиваются из-под фуражки на воспаленный лоб.

– Пойду, – говорит он.

– Иди.

– Не могу…

Пальцы командира уже исчезли в кармане. Глаза горят сухим и тревожным блеском.

– Пойдешь?

– Пойду.

– Иди.

– Не могу…

Вот сейчас, сейчас… Сначала покажется рубленная в звездочку рукоять, потом медленно вытянется плоский тяжелый ствол. И острая мушка, наверное, как всегда, заденет за рваный карман, и командир злобно рванет пистолет, чтобы выстрелить наотмашь.

Матрос закрывает глаза, готовясь к смерти, но выстрела нет: в руке Рябинина вместо оружия лежит квадратная, обгрызенная по краям флотская галета.