Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы

Песня старая-старая и размеренная, как плеск осенней Балтики девятнадцатого года. Только как изменился с тех пор минный унтер-офицер Антошка Мацута – председатель судового революционного комитета эсминца «Гавриил»! В ту осень, выполняя приказ Реввоенсовета, уходили в штормовую мглистую ночь миноносцы «Гавриил», «Константин», «Свобода». И бравый балтиец Мацута пил в кубрике кипяток, закусывая черствой горбушкой. Облизывали палубу волны. Обхватывая крепкие шеи матросов, вихрились ленты бескозырок, – уходили в море миноносцы.

Взгляни наверх: ты видишь этот клотик,Его в ту ночь не видел я, браток.И по привычке было сердцу ёкать,И, как всегда, варился кипяток…

Но каждый раз, когда доходил боцман до того места, где говорилось о гибели «Гавриила», он замолкал, обрывая песню на середине. В памяти сохранились только взрыв да ветер – страшный ветер балтийской осени… Восемь часов плыл тогда Мацута в ледяной воде. И когда выбрался на берег, то погрозил на запад посиневшим кулаком: «Я вам за революцию, за корешков погибших башку оторву, сволочи!..»

– Эх, да что там вспоминать! – часто говорил себе Антон Захарович. – Давай-ка лучше спать, старуха, спать. Ты ложись сегодня к стенке…

Молодости не повторишь. Остались от прежнего только старая бескозырка с надписью «Гавриил», волнующие воспоминания да еще как живое свидетельство о боевом прошлом – отставной боцман с «Рюрика» Степан Хлебосолов. Но и с ним Антон Захарович тут как-то недавно поругался. Из-за чего поругался – шут его знает! – из-за пустяка какого-то.

– Эх, жизнь моя, жизнь! – вздыхает Антон Захарович, и рядом с ним толстая суровая жена вздыхает тоже.

Вздыхают старики – не спится им обоим…

* * *

Случайная мечта – уехать по яблоки – еще оставалась у него в резерве, и однажды он обозлился на жену:

– Помнишь, пришли мы из рейса, а ты каркать мне стала: на бережок да на бережок… Не хочу я на бережку сидеть – поедем по яблоки!

Тетя Поля молча убирала со стола посуду. Последнее время она позволяла говорить мужу что угодно, а сама старалась отмалчиваться, не перечила ни в чем, не утешала, не сетовала и даже как будто присмирела.

– Обидели меня здесь, – снова заскулил Антон Захарович. – Не нужен стал…

И вдруг случилось то, чего боцман никак не ожидал. Жена прекратила убирать посуду и, шлепнув по столу кухонной тряпкой, строго прикрикнула:

– А ты не скули!

Мацута испугался. Его родная Поленька снова стала той безжалостной на слова теткой Полей, которой побаивались в порту даже капитаны. Антон Захарович, получивший за последнее время в доме какую-то власть, опять почувствовал себя слабым, робким, целиком зависящим от жены.

– Да я что же, Поленька. Я тут ни при чем… Может, и правда – уехать нам с тобой по яблоки?

– Трепло ты старое! – набросилась на него жена. – Язык-то у тебя, что швабра, которой гальюны драют. Молчал бы уж, коли сам виноват… Другие-то – эвон как! – горло за себя перегрызут. А тебе что ни скажи – все ладно. Люди как люди, только ты у меня – черт драповый! Борода выросла, а ума и с накопыльник не вынесла… А ну, выметайся отсюда, не мешай со стола убирать!

– Я не виноват, Поленька. Что же делать?

– А вот что: вставай и одевайся.

– Куда? – испугался боцман. – Что ты задумала, старая?

– Забирай свои бумаги, грамоты, характеристики – все забирай и пойдешь к самому что ни на есть старшему морскому начальнику.

– Да ты что, с ума рехнулась? – набрался храбрости боцман. – Ни с того ни с сего мне идти к контр-адмиралу. Ведь это по его приказу меня отчислили, а я опять приду к нему навязываться…

– Ты ему не навязываешься, ты воевать идешь!

Собравшись с духом, Антон Захарович отрезал:

– Не пойду! Не могу, хоть убей.

– Ах вот как! Ну, ладно…

Это было сказано таким тоном, что боцман растерялся:

– Поленька, я схожу, только из этого ничего не получится. Ведь приказ…

– Конечно, – заявила жена, – если будешь там дрожать как осиновый лист, ничего не получится. Ты требуй! Да не вздумай выпить для храбрости, я тебя тогда…

– Что ты, Поленька, у меня и денег-то нету. Все тебе до копейки отдал.

– У тебя и нету, да ты найдешь. На что доброе – так у вас, мужиков, никогда не хватает, а бельма-то свои залить – вы это всегда сумеете.

– Ладно, ладно, Поленька, я схожу!..

Боцман был рад, что весь этот разговор закончился хоть так, а не иначе, и он ушел… Однако в этот вечер он совсем не вернулся домой. Не вернулся он и на следующий день. В доме появилось гнетущее, затаенное беспокойство. Наконец прошло трое суток – Антон Захарович не возвращался. Куда он ушел, к кому обратиться – Полина Ивановна не знала. «Куда же он делся, проклятый? – думала она. – Может, и впрямь уехал по яблоки?..»

– Тетя Поля, – беспокоилась Аглая, – уж не случилось ли чего с ним? Может, в милицию заявить?

– Ну да, с ним случится! – отмахивалась боцманша. – У какой-нибудь бабы застрял. Что я их, мужиков-то, не знаю, что ли?

Говорила так, хотя твердо знала, что ее мужу никогда в жизни не приходилось «застрять у бабы». И вот, уже на четвертый день, Женечка вбежала в кухню и крикнула:

– Идет, дядя Мацута идет… Поливановна, я в окно видела – твой дядя Мацута идет!

– Слава богу, – перекрестилась тетя Поля. – Вот я сейчас его встречу, шаромыжника…

Она взяла полотенце и, свернув его крепким жгутом, вышла на лестницу. Снизу уже доносилось характерное стариковское покашливание, знакомые шаркающие шаги. «Сейчас я его, – заранее предвкушала удовольствие мести Полина Ивановна, готовясь хлестнуть побольнее. – Он у меня сразу забудет, как это домой ночевать не ходить…»

В пролете лестницы показались офицерская фуражка и золотые полоски погон на плечах. «Кхе-кхе», – кашлянуло под новенькой фуражкой, и Полина Ивановна предусмотрительно отпустила жгут, сделав его послабее. «В каких же это он чинах, проклятый? – думала она. – Не дай-то бог ударить по адмиралу!..»

Антон Захарович остановился внизу, по лицу своей жены обо всем догадался и пристыдил ее:

– Нехорошо, мать моя, встречаешь. Идет, понимаешь ли, мичман советского флота, а ты… Ну-ка, покажи, что ты там за спиной у себя прячешь?