Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана

– Это на Муста-Тунтури?

– Да, – ответил он.

Матросы, курившие на крыльце, бросили окурки и ушли дотанцовывать. Мордвинов, которому искренне хотелось сделать девушке что-нибудь приятное, позаботился:

– А вам не холодно?

– Нет…

Таня взяла его за руку; медленно и бездумно они пошли вдоль берега. «Вот если бы ей передать то, что было у Вареньки, – размышлял Мордвинов, – вот тогда, может быть…»

– Все-таки холодно, – неожиданно сказала девушка.

Они стояли вдали от жилых строений. Ветер доносил к ним свист пара на тральщике да музыку, вырывавшуюся время от времени из раскрытой двери солдатского клуба.

– Да, холодно, – машинально повторил Мордвинов и, не зная, чем закрыть девушку, осторожно обнял ее. – Холодно, – тихо повторил он и совсем неожиданно для себя поцеловал Таню сначала в лоб, потом в щеки, потом в теплые вздрагивающие губы; он целовал ее и в каком-то исступлении повторял только одно слово: – Холодно, холодно, холодно…

– Уйдешь, – вдруг сказала она, – уйдешь сегодня в десант и… Боюсь я!

Когда возвращались обратно, Яков почему-то обозлился на себя, на девушку, на свою память. Особенно на память, которая ничего не теряла, все хранила. Холодно было ему с этой девушкой и хотелось целовать не то лицо, а другое – любимое…

– Уйду, но ты не бойся, – сказал он.

И, сделавшись грубоватым, каким умел быть только он, неожиданно спросил резко:

– А почему ты позволяла мне целовать себя?

Таня остановилась, пожала плечами.

– Я и сама не знаю почему, – просто сказала она, даже не заметив, что он назвал ее на «ты».

– А все-таки?..

Она помолчала немного, потом всхлипнула и, повернувшись, быстро убежала. А лейтенант остался один, продолжая думать:

«Почему же она так легко позволила?..»

* * *

Он понял – почему, когда мощный океанский прибой выбросил его на вражеский берег и длинный егерь выстрелил ему прямо в живот. Пуля срикошетила о саперную лопатку, и бежавший следом матрос, вырвавшись вперед, заколол фашиста штыком.

«Так вот почему, – решил Яков, швыряя перед собой гранату, – она просто жалела меня, потому что я могу погибнуть сегодня…»

– Урра-а!.. – кричали десантники, выходя из воды на берег; лейтенант кричал вместе со всеми и почему-то решил, что в этот вечер так целовали не только его. Многих целовали, и, может быть, никому уже не испытать в жизни таких поцелуев, даваемых за час до боя. Даваемых без любви. Но – от большой женской любви!..

– Выходи на дорогу!.. Выходи, ребята! – кричал капитан Ярошенко. – Западная Лица уже за нами!..

Какой-то здоровенный десантник в ватных штанах вырвался вперед, остервенело крича:

– Эх, па-алундра, егерь…

Мордвинов видел, как он с ходу нарвался на трех егерей. Одного – заколол, второго – застрелил, а третий всадил в него все содержимое диска и сразу пропал во тьме…

Прямо в лица десантников стегали крупнокалиберные пулеметы, их огненные трассы скрещивались во тьме, словно лезвия гигантских ножниц, выстригая из матросских рядов все новые жизни.

– Сбить, сбить!..

Пулеметные гнезда сбили, и тогда перед ними встала стена бетонированных дотов.

– Прорвать, прорвать!..

Как прорвали – не спрашивай, но прорвали. И все это в громе, в крови, в лязге штыков и стонах. Вперед! Вперед!

– Выходи на дорогу! – кричал Ярошенко. – Выходи!

Этот десант, в котором участвовал Мордвинов, был высажен западнее устья Титовки, русло которой проходило почти вдоль течения Лицы, только ближе к Печенге. Отступавшие гитлеровцы скоплялись на переправах, чтобы, перебравшись на другой берег, закрепить оборону, сделав ее такой же неприступной, какой считалась оборона на Западной Лице. И этот десант, составленный из крепких ребят флотской закалки, должен был перерезать дорогу на Петсамо, отрубить перед немцами пути отхода…

Уже перестали кричать «ура», проламывались с молчаливой яростью. Мордвинов перестал отдавать команды, понимая, что сейчас они ни к чему, – каждый шел за ним, делал то, что делал он. Этот угрюмый скалистый берег, в который они вцепились, выходя из соленой пены, был для них клочком родной русской земли, и никакие контратаки егерей не могли сбросить десантников обратно в море.

– Ни шагу назад! – кричал Ярошенко. – Вперед!..

Под куполом неба повисли громадные люстры осветительных снарядов, и ночные бомбардировщики с черными крестами на крыльях прошлись над полосой побережья. Первые бомбы глухо рванули землю, посыпались камни, горячо полоснули воздух осколки.

– Стой! Все равно – стой! – приказал Мордвинов.

Тяжелый взрыв обрушился рядом, отбросил его в завал снега, кто-то протяжно застонал. Проносясь над головами десантников, самолеты кружили, утюжили землю бомбами, тупо щелкали по камням пули. И когда они улетели, чей-то голос на плохом русском языке крикнул:

– Уходи, или плохо вам будет!..

Но десантники снова рванулись вперед, просачиваясь между дотами, перелезая через ряды колючей проволоки, огнем и штыком утверждая за собой отвоеванное пространство. Мордвинов шел со своим взводом, ощущая во всем теле какую-то необыкновенную легкость, и ему казалось, что с каждым шагом он становится легче и легче. В этот момент все мысли куда-то отошли, осталось только ожесточение, холодное и тупое, оно убивало мысли, но зато придавало сил, делало его упрямым и яростным.

– Дорога! – выкрикнул кто-то, но это была еще не дорога, а только высота, прикрывающая подходы к ней.

Ярошенко стал взбегать на крутизну сопки, белевшей кое-где пятнами снега; ветер гнал в низину сладковатый дым, – это егеря, сидевшие в блиндажах высоты, жгли трескучий полярный вереск.

Задыхаясь и обрушивая ногами камни, с ходу брали высокий крутой подъем, но вот откинулись заслонки амбразур, пулеметы заработали одновременно. Десантники залегли, потом стали отходить. Мордвинов, вжимаясь в расщелины, тащил раненного в ноги своего бойца.

Внизу его окликнули:

– Лейтенант, к капитану!..

Ярошенко лежал на снегу и судорожно перебирал пальцами отвороты шинели, точно пересчитывал пуговицы. «В грудь», – догадался Яков, присел на корточки, тронул тяжелеющую руку капитана:

– Слушаю вас…

Ярошенко слегка повернул голову, каска скатилась с его головы, и только сейчас Мордвинов заметил, что ремешок каски перебит, подбородок капитана тоже в крови.

– Принимай командование, – тихо сказал Ярошенко. – На дорогу… Выходи на дорогу… во что бы то ни стало…

Рука капитана выскользнула из ладони Мордвинова, легла на снег – широкая, темная. «Оба мальчишки… Орут, наверное», – вспомнил лейтенант и поднялся на ноги.

– Слушай меня! – громко обратился он к бойцам. – Если меня убьют, как убили капитана, вы отомстите за меня.

– Ясно, командир!

– Тогда – пошли!

И снова рушатся под ногами скользкие от крови камни, харкают прямо в лицо одуревшие пулеметы, мечутся клубки взрывов, хрипят и орут раненые. Вперед, вперед, черт возьми! Неужели враг не слабее нас – нас, пришедших с океана?